Good Again (СИ)

Я был ошеломлен.

— Почему ты раньше мне об этом не рассказывал?

Хеймитч пожал плечами.

— Ты разве спрашивал?

Если бы я сегодня успел что-нибудь съесть, все это в данный момент уже вышло наружу.

— На время вроде стало лучше. Она снималась в пропагандистских роликах, как её просили. А после того, как ты предупредил Тринадцатый о нападении, до неё наконец дошло, что за каждый из этих роликов Капитолий в итоге отыгрывается на тебе. И она отказалась в них впредь сниматься, у неё случился нервный срыв. Забавно, но она не одна была такая — Финник тоже был на грани помешательства. Так что было решено вас вызволять из Капитолия. И догадайся, кто первым вызвался на это дело добровольцем?

— Гейл, — прошипел я.

— Ага. Вот так вот он заботился о Китнисс. А ты бы по каким причинам пошел спасать соперника, который претендует на твою любимую?

— Чтобы спасти восстание, — ехидно процедил я, чувствуя, как дикая ревность опять сдавливает горло.

— Подумай лучше, женишок. Ради чего ты подписался бы на явный смертельный риск ради возвращения парня, которого любит твоя девушка?

— Должно быть, он очень её любил, — прошептал я.

— А ещё он знал, что она не сможет жить дальше, если тебя не вызволят. Да ладно, Пит, ты и сам совершал ради неё нечто подобное, когда вступился за Гейла у позорного столба. Ты ведь делал это не ради него. А просто знал, что она не переживет, если с ним что-нибудь случится. Вот почему он вызвался и сам отправился тебя спасать.

Всё этого меня просто оглушило, я тер руками лицо, пытаясь переварить все то, что на меня свалилось.

— Мы знали, что слишком рискованно отпускать туда её, хотя она сама рвалась. А чуть только узнав, что вы в уже в Тринадцатом, она помчалась к тебе в ту же секунду. Чем эта спешка обернулась, ты в курсе, — Хеймитч немного помолчал. — Врачи считали, что шанс на твое излечение ничтожно мал. Тебя пытали очень редким способом, и непонятно было, что с этим делать. И да, прости что я это говорю, но она отчаялась, что ты к ней вернешься. Ты ведь пытался ее убить, даже несколько раз, и когда ты снова объявился, она была уже не очень-то в себе.

— Я никогда бы не подумал ставить на ней крест, — сказал я с обидой, сам не очень-то веря своим словам.

— Ну, знаешь, люди вообще неидеальны. И совершают неидеальные поступки, к примеру, в недобрый час вдруг начинают обжиматься со старым закадычным другом. Особенно когда такое дерьмо в жизни случается. Но мы же знаем, что по-любому ты — лучше, — сказал он не без сарказма.

Не больно-то, насколько я мог сейчас судить. Мы оба с ним немного помолчали. Но потом Хеймитч снова взял слово:

— И что ты думал по поводу Китнисс, когда вернулся в Двенадцатый?

— Что она больше похожа на собственную тень, — ответил я.

— Она вышла из дому в первый раз только когда ты объявился. А до этого сиднем сидела на диване два месяца и пялилась в пространство. Даже не мылась, вообще. Сальной Сэй пришлось ее с ложечки кормить. Но ты вернулся, и она стала приходить в себя. Я понимаю, что ты чувствуешь — с Китнисс и впрямь непросто, особенно тебе. Я знаю. Но все эти романтические штучки не для неё. И она не предлагает себя направо и налево, ей это никогда не было нужно, по крайней мере, в физическом смысле. У неё в голове такой кавардак, что черт ее разберет — что ей вообще нужно. Она и сама толком себя не знает. Но раз уж она тебе доверилась, бери её и всё тут.

— А Гейл?

Хеймитч не мог скрыть раздражения.

— И что тебе тот Гейл? Он где-то во Втором. Не думаешь же ты, что, если бы она его хотела, он бы сюда не примчался? Хоть ты и смышленый парень, но порой бываешь туп, как пробка.

Мне так хотелось ему поверить: что Китнисс и правда меня любит, что поставила на мне крест лишь потому, что думала, что я безнадежен, а не потому, что больше любила Гейла. Но если бы она его любила, то с ним бы и была. Он был бы здесь сейчас, верно? Я думал о Квартальной Бойне, мысленно рисовал себе как она бросается на Хеймитча. И сердце мое разрывалось от мысли, что она пряталась по дальним шкафам, страдая из-за меня.

Что же мне делать?

— Мне нужно идти, — я резко встал.

— А я вот спрашивал себя: какого черта ты всё ещё здесь торчишь? — Хеймитч потянулся, чтоб отрезать себе краюшку. — Она еще в лесу, ведь так?

— Что? — переспросил я, вырванным его вопросом из потока своих мыслей.

— В лесу. Она ведь на охоте, верно?

— Ага. И я собираюсь её там найти.

— В лесу? Ты уверен, что хочешь с ней столкнуться, пока у нее оружие в руках? — спросил он.

Но я уже ему не ответил. Может, если она в меня стрельнет, оно и к лучшему.

***

Но далеко я не ушел. Стоило мне выйти из дома Хеймитча, я увидел как она проскользнула в свой дом через заднюю дверь, вся такая проворная и гибкая. Сердце у меня так и застучало, и я похромал туда через двор. У меня не было шанса поймать ее до того, как она попадет внутрь, так что я не пытался скрыть свое присутствие и идти тихо. Постучав в дверь я и не ждал, что мне ответят. Я молча постоял у двери и уже поднял кулак, чтобы постучаться снова, как дверь внезапно распахнулась. У меня перестало биться сердце. Она была великолепна, волосы выбились из косы, на лице после целого дня на свежем воздухе играл румянец. Угольно-серые глаза яростно сверкали.

— Где мои вещи? — зашипела она, трясясь от гнева.

— Я отнес их домой, — просто ответил я. Она же, хоть и не двигалась, заметно вибрировала от распирающей ее ярости.

— Да как ты посмел вломиться в мой дом и все отсюда вынести? — повысила она на меня голос.

— Это не твой дом. Ты теперь живешь со мной. И я хочу, чтобы ты вернулась домой.

Она смерила меня долгим тяжелым взглядом, прищуренные глаза сверкали как у разъяренной кошки. Но я-то знал, что когда она пытается сдержаться и не заплакать, у нее именно такое выражение, и мягкие морщинки возле век дрожат именно так. Ведь Китнисс гордая. Она не собиралась передо мной рыдать.

— Ну и сволочь же ты, Мелларк. Я больше никогда в жизни, ни за что и никуда с тобою не пойду. Не желаю иметь с тобой ничего общего. Со мною ни на Играх, ни на войне никто ни разу не обходился так, как ты, — у нее задрожал подбородок, но она все равно не дала воли слезам, сдерживаясь изо всех сил. Она была так прекрасна в гневе, что глаз было не отвести.

— Китнисс, пойдем домой. Я так ужасно сожалею, как в жизни ни о чем еще не сожалел. Позволь мне объяснить… — я шагнул к ней, вытянув в мольбе руки.

И это, видимо, было ошибкой.

Я недооценивал прежде силу, которая таилась в этих тонких руках. От пощечины, которую она мне влепила, я громко клацнул зубами и чуть не прикусил язык. Застигнутый врасплох, я не был готов к тому, что она меня начнет пинать, молотить по мне кулаками, неожиданно мощными для столь хрупкой девушки. И я позволил ей вымещать на мне злость, только закрыл лицо от ее ударов и тычков, а она в запале орала и крыла меня последними словами. Конечно, я все это заслужил. Кроме того, я знал, что ей нужно выпустить пар, чтобы она могла открыть мне свои истинные чувства, пока что подавляемые гневом. Я знал, что у неё на сердце. Ведь я сделал с ней то, что не должен был делать никогда, то, что по отношению к ней уже сделали другие. Я её покинул.

Она медленно сникла и стала гаснуть, как стаявший огарок свечки. Удары стали реже, слабее, крики превратились во всхлипы, и слезы наконец пролились. Убрав руки от лица, я попытался её обнять, прижать к себе. Она меня, конечно, оттолкнула, но я и не думал отступать и выпукать её. Все менее ожесточенно отбиваясь, она дала полную волю слезам.

— Черт тебя подери, — выдавила она сквозь рыдания. И на нее напала столь ненавистная ей икота. Моя больная нога ощущалась в этот момент уже одним сплошным сгустком боли, но я старался не обращать на нее внимания. Когда Китнисс обмякла в моих руках, я поднял ее и занес внутрь, захлопнув за собой дверь. Она все еще что-то бормотала, хотя уже ослабела от слез.