Good Again (СИ)

Нет, вовсе и не твоя. Она принадлежит ему. Они оба капитолийские переродки.

Когда мои видения поблекли, я почувствовал, что падаю, и первым знаком того, что я вернулся в реальный мир было то, что мое лицо впечаталось в жесткую поверхность пола, и режущая боль в области лба; боль, на которую я уповал. Рядом со мной на коленях сидел Хеймитч, и на его подбородке набухал синяк. И поставил это синяк ему я. Никаких сомнений. У меня мелькнула эгоистичная мысль — Уж лучше он, чем она. — И это была последнее,о чем я успел подумать, прежде чем отрубился.

***

Очнулся я оттого, что свет из окна бил мне прямо в лицо. Сначала я даже не смог припомнить, где нахожусь. В минутном замешательстве, я инстинктивно стал шарить вокруг себя, ожидая найти её — лежащую рядом, глубоко дышащую во сне. После прошлой ночи она, должно быть, утомлена, и мне придется подождать, пока она проснется, прежде чем снова забыться в ней. Однако вместо теплого тела Китнисс я ощутил неровность, которая заставила меня резко открыть глаза. Я был не в своей постели, а лежал на диване в доме Хеймитча. Сам же он сидел в кресле и громогласно храпел: левая нога безвольно раскинута в сторону, рука свисает к полу. Я медленно сел, чувствуя боль как после побоев. Глухой удар протеза об пол, кода я спустил с дивана ноги, заставил его рядом взвиться.

Хеймитч потянулся и зевнул так широко, что я даже ощутил его благоухающее перегаром дыхание. Стоило учуять этот аромат, я ту же забился в дальний угол дивана, чтобы не задохнуться в этом зловонном облаке.

— Так, наш женишок проснулся. Ну и шоу ты устроил тут прошлой ночью, — недовольно пробормотал ментор.

Кивнув на его опухший подбородок я лишь спросил:

— Это я тебя так?

Хеймитч в ответ лишь ухмыльнулся.

— Нет, просто я обожаю заезжать сам себе в челюсть. Так я спасаюсь от пустоты своей жизни.

— Прости, — искренне сказал я.

Он отмел мои извинения решительным жестом.

— И на кого ты так орал?

Вчерашние события вдруг разом всплыли в моей памяти, и это заставило меня немедленно вскочить с дивана.

— Китнисс! Я должен идти, — я потопал к двери, спотыкаясь о щедро разбросанные по полу осколки и обломки.

— Ну, не стоит обращать на меня внимания. Ты просто ворвался, откинулся, залепил мне по лицу и теперь вот валишь. Даже сигаретки со мной не выкурил. Чувствую себя как шлюха, которой основательно попользовались, — Хеймитч невесело усмехнулся собственной шутке.

Меня же его слова заставили напрячься. Разве не это она и подумала? Что я ею попользовался? Откуда ей знать, что прошлая ночь была самой лучшей в моей жизни? Что я получил от нее больше, чем когда-либо мог ожидать? Мое сердце бешено стучало, когда я мчался через лужайку. Я мог лишь надеяться, что она меня поймет.

Ворвавшись в дом, я побежал наверх так быстро, как только позволяла моя дурацкая нога, и уже через несколько мгновений был в нашей комнате. Свежий ветерок раздувал занавески на открытом окне, спальню заливал золотой свет нового дня. Кровать была пуста, подушки и простыни смяты и перекручены. Подойдя, я увидел материальное доказательство нашей совместной ночи, засохшее на простынях, и меня затопила печаль невыносимого одиночества. Сколько же я пробыл без сознания? Из-за взгляда на кровать кровь отлила от моего лица. Утро уже давно вступило в свои права. Я застонал от того, как же это все было нелепо. Начиная осознавать, что случилось, я все-таки не смог удержаться от того, чтобы проверить еще и ванную, которая, конечно же, оказалась пуста. Исследовав весь дом, я не нашел следов ее присутствия. На полке в гостиной больше не было ее книг. Страх переполнял меня, кода я вновь забрался наверх, открыл шкаф и обнаружил, что ее половина пуста. Тогда я заметил и то, что приоткрытые ящики комода тоже пусты. Совершенно пусты. Она собрала вещи, оставила мне на память о себе лишь смятые и благоухающие ею простыни.

Запустив руки в волосы, я уселся на край кровати. И только тогда почувствовал боль в ноге. Слишком долго я не снимал протез, и культя уже вопила в знак протеста. Я радовался этой боли. И даже стал притопывать ногой, чтобы острей ее прочувствовать. Слезы катились по лицу. Она была здесь, со мной, воплощая самые смелые мои мечты, когда одна вспышка ревности разбудила во мне дремавшее чудовище, разрушив мое счастье. Никогда прежде я не клял Капитолий сильнее, чем в этот миг. Никогда прежде до этого момента мне не удавалось по-настоящему прочувствовать, что такое ненависть к себе.

Посидев так, я вытер лицо простыней, все еще хранившей ее запах. Глубоко вдохнув его, я почувствовал прилив сил и решимость. Спустившись вниз по лестнице, я захромал прочь, к ее дому. Забравшись на крыльцо, я чувствовал, что в животе завязался тугой комок нервов, но я все равно постучался. Как и следовало ожидать, мне никто не открыл, и я попытался сделать это сам. Дверь оказалась заперта. Обойдя дом, я обнаружил, что и задняя дверь тоже на замке. Проверил по очереди каждое из окон и в конце концов нашел одно, которое поддалось моему напору. Но я был совсем не Китнисс. Куда мне до нее в лазанье на верхотуру. Одну ногу в окно я еще закинул, но мой протез застрял в оконной раме, и я в конце концов ввалился в дом вперед плечом и очутился на полу.

Как слон в посудной лавке. Немного полежав там, где свалился, я потер плечо в месте, на котором обещал выступить синяк, и попытался сориентироваться. Когда я, наконец, смог встать, то тщательно притворил за собой окно. Парадная дверь мне определённо подходила больше. На кухне обнаружился вещевой мешок и книги, сваленные прямо на столе. Все здесь было ужасно аккуратно расставлено, ведь здесь никто ничем не пользовался и даже не входил сюда уже несколько недель. Какой контраст с моей собственной кухней, где повсюду были ингредиенты и приспособления для выпечки, посуда, фрукты, овощи… Там вечно был рабочий беспорядок. Запустение же этого дома было для меня невыносимо, тишина угнетала. Мне горько было представлять себе, как Китнисс глядит в пустую раковину, на чистые столы. Чтобы снова не разрыдаться, я сразу же пошел наверх.

В ее комнате царил такой же дух забвения. Кровать была ровно заправлена, на полках пусто. И в ванной все было в том же идеальном порядке. Ни следа капель воды на раковине. Ничего. Все в этом доме свидетельствовало о пустоте. Такой же, что прежде владела мной. И ею. Потому что это она наполнила меня, тогда как я наполнил её.

Она была моею половинкой.

И я решительно вернулся вниз, на её кухню. Взял со стола ее вещи, поискал лук и стрелы — их не было, так что стало ясно, где она пропадает. Я даже испытал за нее невероятную гордость. Когда случается что-то плохое, моя девочка идёт кого-то подстрелить. Взяв в другую руку нашу книгу, я решил воспользоваться на этот раз парадной дверью. Хотел ее запереть, но потом передумал. Какая разница. В любом случае ночевать здесь ей сегодня не придется.

***

Придя домой, я принял ванную, осмотрев шишку на макушке и медленно наливающийся фиолетовым кровоподтек на щеке. Сменил простыни и сам их постирал — мне вовсе не хотелось, чтобы Сальная Сэй знала, чем мы на них занимались. Нетронутыми я оставил только наволочки, ведь они так сильно пахли ею. Когда с перестиланием белья и приведением себя в порядок было покончено, я поспешил заняться выпечкой. Замешивая тесто для сырных булочек, я думал о том, как же она их любит, и даже зажег обе духовки. Кроме того из сахара с мукой у меня вышла основа для торта. А из свежей зелени — прекрасный салат в дополнение к оставшейся со вчерашнего ужина дикой индейке. Весь остаток утра я пек и готовил то, что любит Китнисс. Но так как она скорее всего вряд ли собиралась возвращаться из лесу раньше вечера, то после обеда со свежим батоном в руках я снова заглянул проведать Хеймитча. Ведь мне было перед ним неловко по поводу случившегося, да и одиночество в этот день было невыносимо.

— Два раза за день? Везет мне, как покойнику, — проворчал тот при моем появлении.