Ночная духота (СИ)

— Ваше Сиятельство, сейчас двадцать первый век…

— И что? Женщины не изменились. Иначе зачем ты выбрала такую значимую обережную вышивку, а? Гармония мужского и женского начал, того, чего не хватает тебе на самом деле… Эта гармония, Катья, достигается лишь в браке, когда женщина выполняет отведённую ей природой функцию. Глянь на ромб в вышивке — это ведь засеянное поле, символизирующее землю и материнство, а по сторонам деформированные крады, они олицетворяют живой огонь, то есть мужскую суть… Или тебе больше по душе иная трактовка — деформированные срубы — защита, созданная человеком, то есть символ разума. Но эта ваша женская уверенность в способности мыслить самостоятельно слишком уж ненадежно питает феминизм… Хватит смотреть на себя во все глаза, это моя задача смотреть на тебя!

Я не видела ни графа, ни собственного отражения. Передо мной шумело поле красных маков. Или это было кровавое море…

— Дега любил писать женщин перед зеркалом, а я лично не люблю отражений, они всегда искажают оригинал, — продолжал доноситься до меня откуда-то издалека монотонный голос графа. — К тому же, крестьянки не вертелись перед зеркалом и не примеряли шляпки… Пойдём в кабинет. Ты так и представляешься мне в высокой траве с васильками…

— Почему с васильками? — спросила я и чуть не добавила про маки.

— Не знаю. Васильки — первое, что пришло на ум… Ну не с ирисами же тебя рисовать. Ты не шарфик! Мне не по душе ваш искусственный калифорнийский пейзаж, да и что делать в нём русской крестьянке? Васильковое поле — обычный фон для русских сцен, или я ошибаюсь?

Это выпад? Приглашение к словесной дуэли? Нет, Ваше Сиятельство, я не дам вам лишнюю возможность унизить меня едким замечанием про незнание традиций русской живописной школы.

— Зачем вы заставили меня надеть всё это? — я продолжала разговаривать с отражением. Граф даже не попытался подняться с кровати.

— Пытаюсь походить на великого Дега. Он гордился, что его таинственная незнакомка на самом деле была княжной Волконской, а мне вдруг захотелось иметь в своём багаже русскую крестьянку… Кто бы мог подумать, что найду я её в Калифорнии! Ну право же, Катья, если бы я нарядил тебя в то кремовое платье, которое ты зачем-то купила, это был бы китч. Ты слишком проста для него… К тому же, оно лишь слабое подражание наполеоновской эпохе, а этот наряд можно в музей сдавать как реплику. Вот смотрю на тебя и кажется, что время потекло вспять. Крестьянка из тебя получилась великолепная. Если только не смотреть на спину и не знать, что вместо знаменитой русской косы, там огрызок щенячьего хвоста. Для чего стремиться стать тем, кем ты не являешься, а, американка Кэтрин?

Я закусила губу. Час с вами переплюнет все мамины борщи вместе взятые!

— Бэйби, не плачь! — хлестнул меня граф таким родным обращением Клифа. — Обиделась, глупая, на крестьянку… Это ведь комплимент. Эдгар любил девочек пролетарского происхождения за их силу, за способность выжить в нечеловеческих условиях. Девочки голодали, но продолжали делать пируэты и отработки у станка… Знаешь, мы в шутку называли их крысами за то, что бедняжки из-за вечного голода вгрызались во всё то, отчего княжна Волконская убежала бы, зажав нос надушенным платочком. Во время осады мы покупали натурщиц за кусок мяса. Порой они съедали его у нас на глазах сырым… Забудь, не стоит вспоминать ужасы осаждённого Парижа… Прачка, балерина, проститутка… С вами не о чем говорить, Эдгар прав. Но вы и созданы не для разговоров. У вас есть лишь тело, и вы сами хотите, чтобы мы его ласкали. Ты такая же, как они все… Вернее нет, ты никогда не была голодной… Ты никогда не была… Впрочем, забудь и прости. Я отвергаю тебя не потому, что в твоём теле что-то не так… А потому, что в нём действительно всё так, как нужно художнику. Я хочу ласкать твоё тело, но лишь на бумаге. Подари мне его наконец, я уже всё приготовил…

Граф продолжал сидеть на кровати, это можно было расценить лишь как предложение сделать шаг первой. Но только не к кровати, а к двери. Я сумела сдержаться, я овладела собой. Граф шёл следом, отстукивая каблуками марш в унисон моему сердцу. Проходя мимо спальни Лорана, я едва сдержалась и не шагнула за дверь, чтобы спрятаться от графа. Он попросил моё тело и возьмёт его. До кабинета оставалось три шага, и вот я перешагнула порог и остолбенела. В проходе стоял мой мольберт с законченным портретом хаски. Глаза получились пугающе живыми, да и в шерсти затерялась сотня оттенком серого и жёлтого. Собака готовилась спрыгнуть с холста…

— Нравится?

Руки графа легли мне на плечи двумя килограммовыми гирями, и я чуть не преклонила колени перед мольбертом. Граф знал, какой злобой наполнилось моё сердце — на холсте не осталось ни одного моего штриха. Теперь у меня ныли обе щеки от града оплеух. Всё это время мольберт оставался на улице. Выходит, граф дорисовал портрет до того, как пришёл ко мне в спальню, и весь утренний разговор о том, как лучше закончить рисунок, был чистой воды фарсом. Я мечтала дописать глаза, чтобы доказать графу, что способна на что-то большее, чем эксплуатацию женского начала… И он нарочно лишил меня этой возможности.

Парижанин грациозно обошёл меня, отставил мольберт к стене и указал рукой на кресло.

— А как же васильковое поле? — в моём голосе прозвучал вызов, хотя я поклялась контролировать эмоции. Он играет, запуская острые когти в мои самые уязвимые места, и надо быть очень сильной, чтобы не сломаться.

— Я же сказал, что у меня прекрасная память, я дорисую и юбку, и поле. Ты же будешь позировать только для бюста.

Он уселся в кресло, раскрыл на коленях широкоформатный альбом и придвинул к краю стола коробку с пастелью.

— Ваше Сиятельство, ваша белая сорочка… — начала я робко.

— Я не ты, я аккуратный, — улыбнулся граф и даже подмигнул, будто видел сейчас на моём лице многочисленные разноцветные полоски, оставленные грязными пальцами. — Прошу учесть, что Тёрнер, хоть и грех французу брать в пример англичанина, всегда работал в белой кружевной сорочке, хотя писал в основном пальцами… Я педант, как в жизни, так и в работе, и не верю в необходимость творческого беспорядка. Бардак отражает внутреннее устройство человека, он просто вылезает из головы наружу.

Очередное искривление графских губ заставило меня вздрогнуть всем телом и сильнее отвести назад лопатки, приняв вымучено-трагичную позу балерины.

— Катья, ну зачем столько боли в глазах… В крестьянках не было пафоса. Разбуди в душе обычную русскую девушку, главная прелесть которой состояла в простоте.

Я попыталась улыбнуться, только губы окаменели, и я даже боялась представить себе нынешнее выражение своего лица. Я попыталась сосредоточиться на движениях графа. Он осторожно, словно пинцетом, подцеплял из коробки мелок и так же аккуратно возвращал на место. Во время затирок пальцы выводили мерные круги, будто руки медиума. Только глаза он вскидывал нервно и тотчас возвращал в лист, не надеясь на вампирскую память. На краткое мгновение мне даже показалось, что взгляд графа из пустого-стеклянного стал человечески-осмысленным, даже каким-то добрым, как во время игры на рояле. Я пропустила момент, когда граф взял в руки карандаш. Движения его стали медленными, а взгляд покоился где-то в районе моей замершей груди. Я не могла понять, что он мог прорисовывать карандашом после стольких слоёв пастели.

Сколько прошло времени? В кабинете горел только торшер, зажжённый явно для моего спокойствия. Что творилось сейчас за плотно затворенным окном, я могла только гадать. Спина ныла, ноги затекли и похолодели, хотя касались ковра. Лицо графа приняло странно-грустное выражение, распрощалось с холёностью, вновь осунулось и стало сероватым. Должно быть, сказывался нарастающий голод, ведь не мог же вампир устать от работы. Молчаливый, напряжённый, граф утратил утренний шарм, и красота растаяла, подобно свечному воску. И всё же в нём продолжала чувствоваться мужская сила и непоколебимая уверенность в собственном превосходстве, которая не позволяла окружающим примечать недостатки в его внешности. Наверное, так было и при жизни. Я даже сейчас находила его прекрасным, следя за выверенными движениями рук. Даже ботинок раскачивался в такт создаваемому рисунку. Мертвец вдохнул в тяжёлый европейский интерьер жизнь.