Право на смерть (СИ)

— Бедро.

Мальчишка же сначала обиженно нахмурился на сперва раздавшийся смех, а потом, после ответа, удивлённо посмотрел на странного — смеявшегося! — вампира, который даже не пытался его укусить и выпить всю его кровь, как рассказывала ему иногда перед сном глупая старшая сестрёнка.

Вот «Шерлоку» всегда казалось, что вампиры, наоборот, — очень утончённые существа, и они выше всей той грязи и пошлости, что творятся вокруг, и того, что про них рассказывают. Вампиры не подвержены зависти и злобе, они умны и — зачастую — красивы. Детское трепетное сердце «Шерлока» искренне верило во всё это, но глупая старшая сестра, которую он так не любил, хотя его каждый раз и ругали за подобные мысли и слова, всё равно рассказывала ему какие-то страшилки на ночь, лёжа на соседней кровати, пугая ими мальчика настолько сильно, что тот потом всю ночь крепко сжимал в ладошках свой крестик или шептал, когда неожиданно просыпался посреди ночи, под нос оберегающие молитвы.

Теперь же он видел доказательства тому, что был прав. И ему вдруг показалось, что если он сейчас поделится с этим вампиром своей кровью, то тот взамен подружится с ним. Дружба с настоящим вампиром! Это ведь так захватывающе!

Про то, что это каралось по религиозным нормам, «Шерлок» даже не вспомнил.

— Вот! — Он закатал штанину, открывая мальчишеское безволосое бедро с почти прозрачной бледной кожей. — Кушайте, пожалуйста!

Джон, всё это время с улыбкой рассматривающий впервые им увиденного столь юного «Шерлока», изумлённо вскинул брови и снова громко рассмеялся.

— Разве ты больше не боишься меня?

— Вы добрый, я Вам верю. — Мальчик активно закивал и, вдруг ойкнув, достал из нагрудного карманчика маленькие чётки, и отбросил их в сторону, куда-то в траву. — Всё, теперь Вы можете подойти ко мне, Вам не будет больно.

Это было так мило и так наивно. Ватсон аккуратно привлёк всё-таки испуганно напрягшегося в ожидании чего-то невероятного — запретного! — «Шерлока» к себе и, не давая себе — или «Шерлоку» — передумать, быстро прокусил кожу в том месте, где сильнее всего белели две точки от его последней кормёжки ещё в прошлой жизни.

***

С тех пор они были неразлучны. «Шерлок», по своей детской неопытности, был уверен, что испытывать к вампиру любовь — это абсолютно нормально. Любовь — это высокое чувство, как говорили у него в семье и на проповедях, а значит, оно достойно вампира. И «Шерлок» любил Джона. Всё так же отчаянно и самозабвенно, как и в прошлой жизни, без задней мысли — самостоятельно — сбегая каждый раз со службы в церкви, из дома и часто прогуливая занятия с приходящим к нему учителем.

Отец — который был одновременно и родным отцом, и святым отцом — был им сильно недоволен — вернее, был абсолютно взбешён! — поэтому постоянно запирал мальчишку в исповедальне, заставляя молиться и каяться в своих грехах; «Шерлок» же, один раз случайно — на бьющих ключом эмоциях — обмолвившийся сестре о друге-вампире и получивший в ответ лишние часы перед алтарём в их церкви, теперь упорно каждый раз молчал, всё чаще подумывая о том, чтобы просто сбежать с Джоном куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда.

***

Ему только исполнилось девять лет, когда «Шерлок» всё-таки собрался с духом и решился на этот серьёзный шаг в своей жизни, и рассказал об этой задумке Ватсону. Тот долго и настойчиво отговаривал его, считая, что отрывать ещё, по сути, совсем ребёнка от семьи — это кощунственно, но после того, как однажды «Шерлок», хромая и заливаясь в голос слезами, пришёл к нему и рассказал, что святой отец — родной отец! — стегал его плетью, пытаясь выбирать из его головы все дурные помыслы, а из тела — какого-то там беса, Джон неожиданно взял и решился похитить мальчишку. Точнее, не похитить, а забрать по его собственной доброй воле от слишком — чересчур — религиозных родителей.

***

Они уехали — сбежали — через несколько месяцев, правда, недалеко. Всё-таки вампир с почти малолетним ребёнком — ребёнком-человеком, что важно — привлекал слишком много внимания, поэтому они поселились в Уэске, достаточно быстро обжив небольшой домик на самой окраине городка.

«Шерлок» продолжал учиться естественным наукам, отбросив в сторону религию, расти, развиваться умственно, физически и духовно. И он всё так же искреннее — дó смерти — любил Джона.

Девятилетний мальчик наблюдал за людьми, жившими с ним в одном городке: видел, как за их с Джоном домом часто украдкой целуются местные юноши с девушками, слышал, как по ночам из поля, которое начиналось сразу после их покосившегося старенького забора, раздаются странные — не то от боли, не то непонятно от чего — женские крики. Однажды он даже смотрел, как рожает какая-то некрасивая женщина, которую не успели довезти к местному лекарю и оставили прямо посреди грязной улицы, и это было так противно и страшно, что «Шерлок» пообещал сам себе никогда больше в жизни добровольно не связываться с женщинами.

В конце концов, со временем, он окончательно убедился в том, что никого лучше Джона нет и никогда уже не будет.

Поэтому, когда «Шерлоку» исполнилось четырнадцать лет, во время плановой кормёжки он в очередной раз признался, что отчаянно влюблён, и сказал, что хочет поцеловать — прямо как у тех парней с девушками — Ватсона. Тот тогда его отругал за подобные слова и запретил даже думать о подобном, тем более с Джоном в главной роли. «Шерлок» сильно на него обиделся после этого, сравнив со своими узколобыми и ничего не понимающими родителями, а потом выбежал из комнаты.

В итоге, он не разговаривал с вампиром почти четыре полных дня и примерно столько же времени отказывался от любой еды. Он пришёл к Джону сам лишь один раз, но лишь затем, чтобы покормить его, а потом он молча оделся и ушёл к себе в комнату, подперев дверь изнутри стулом.

С одной стороны, вампир прекрасно понимал, что не испытывавший никогда — в этой жизни, разумеется — до этого чувства любви — и, чёрт возьми, возможно, в какой-то мере даже страсти, — «Шерлок» сейчас отчаянно цепляется за него, Джона, как за единственный доступный и логичный ему вариант для развития подобного опыта. Конечно, взрослеющему юноше хочется чего-то такого — запретного, — что он видит иногда на улице или слышит от посторонних людей.

Но с другой стороны, поддаться искушению было слишком опасно для них обоих. Не то, чтобы у Джона были какие-то предубеждения касательно любовных отношений между вампиром и человеком, просто ему казалось, что давать надежду «Шерлоку» очень неправильно. Хоть он и испытывает к нему, «Шерлоку», какие-то странные для вампира чувства, но это, скорее, просто безумная помесь всего по чуть-чуть — от уважения до симпатии, — и назвать это всё любовью в полной мере крайне сложно.

Он долго мучился — терзался — сомнениями, но, когда бойкот почти довёл мальчишку до голодного обморока, Ватсон насильно усадил его за обеденный стол перед собой, поставил перед ним тарелку с едой и сказал, что они обязательно попробуют всё — в пределах разумного, конечно, — что захочет «Шерлок», но пусть тому исполнится хотя бы шестнадцать.

Юноша, окрылённый надеждой, терпеливо ждал своего шестнадцатого дня рождения, постоянно — каждый чёртов день — напоминая Джону об его обещании. Ватсон лишь хмыкал себе под нос либо лениво отмахивался, но в действительности внутреннее он сам готовился к тому, что может принести в их общую жизнь эта новая — не испробованная и не изученная ими раньше — ступень отношений.

***

Ровно день в день, когда «Шерлоку» стукнуло шестнадцать лет, он потребовал обещанный и такой желанный на протяжении многих лет поцелуй, и не просто в щёку, а в губы, по-настоящему.

А ещё через месяц каким-то образом — ловко и незаметно для вампира — раскрутил Джона до полноценного интима. И казался при этом просто до безобразия счастливым.