О чем поет вереск (СИ)

Киринн не видит, но чует её.

Волчья спина заслоняет Мидира от неминуемой гибели. Киринна, вытянувшегося вперед, полосует надвое…

— Ты поторопился, средний принц, — раздается мыслеслов Джаретта.

— Вы как обычно вовремя, мой король, — Мидир стирает кровь Киринна, залившую лицо.

— Я не буду помогать тебе в восстановлении. Не вернешь руку — не сможешь быть даже принцем.

— Ваше право, мой король, — хрипит Мидир. Стаскивает шлем и срывается на крик: — Что, отец, нужно было дождаться, пока дракон сожрет всех степняков?!

— Тебя послали осмотреться и доложить, а ты опять все сделал по-своему. Ты погубил Киринна, твой брат бы этого не допустил. Он — истинный правитель, и уже сейчас знает, когда и кем надо пожертвовать. Я разочарован.

Джаретт обрывает диалог. Но Мидиру, который смотрит на мертвого Киринна, нет дела до разочарования отца.

Киринн лежит на залитой кровью чужой земле, и Мидиру невыносимо горько. Лучше бы дракон откусил ему руку по самое плечо!

Обращаться к магии мучительно, когда она останавливает кровь и восстанавливает плоть. Но Мидир оттягивает ее от себя, чтобы проверить, убедиться: быть может, мертво только тело Киринна, а душа не ускользнула в мир теней?

Черненый доспех разорван, как бумага, грудь разворочена, голова размозжена… И ни намека, ни следа от огонька души! Словно Киринн растворился в Нижнем мире. Словно Киринна, кроме Мидира, ничего не держало в этом мире.

Мидир сглатывает, тяжело садится на землю. Дрожащей рукой проводит по доспеху Киринна.

На этих плечах, прикрытых латными тяжелыми наплечниками, средний принц часто катался волчонком; эти руки не забывали погладить, когда Мидира изволил чихвостить отец или старший брат; эта голова склонялась всегда с непритворной приязнью… Киринн составлял компанию Мидиру в его нелегком детстве, помогал справиться с трудной юностью. Киринн прививал умения, которые необходимы будущему командиру и воину: развеяться после спора с королем, не осуждать себя сверх меры, улыбаться друзьям и находить в их присутствии поддержку.

Пожалуй, самую надежную опору Мидир потерял. И в этом виноват он сам, допустивший ошибку!

Вокруг Мидира собираются степняки и волки. Против всех правил делятся магией.

***

Волчий король вздохнул, вновь пряча воспоминания. Уничтожение красного дракона, как необходимый для короля подвиг, ему зачли при короновании, а место начальника замковой стражи оставалось свободным более двух тысяч лет.

— Покормил дракона. С рук! — хохотнул Мидир и тут же осекся. Потер запястье, полыхнувшее давней болью, как сердце — виной. — Не слишком крупного, но злобного. Эта зараза никак не хотела проглатывать Камень Огня, а я не знал другого способа справиться с ним.

Этайн побледнела, уцепилась за плечи, приникла всем телом, словно ветер готовился унести Мидира, развеять, разнять по ниточкам шрамов.

— Сожрать он меня не мог, морды у них… Кусать могут, проглотить — нет. Всё это в прошлом.

— Все эти тонкие полоски в прошлом были кровоточащими ранами! И когда ты принес мне цветок желания, твои руки…

— Неласковые создания охраняют Черный лес. Вудвузы не слишком подчиняются своему королю, — хмыкнул Мидир. — Волшебные твари по большей части дикие и злобные. Но уничтожать их?.. Волки и сами недалеко ушли. И за что ты любишь меня?

— Неистового Мидира? Ты деспотичен и высокомерен, вспыльчив и скор в гневе. И любишь показать, какое ты совершенство! Но ты честен и горд, благороден и смел. Как можно не любить тебя?

Она видела его таким, каков он есть, — и любила! Вопреки или благодаря тому, что видела, как понять? Как удержать?

Этайн потерла лоб.

Нельзя примешивать магию ни в любовь, ни в близость. Однако женщина устала по его вине, и Мидир переплел свои пальцы с пальцами Этайн, соединяя не тела — сознания. На него обрушилось ее волнение, благодарность, любовь и забота, и под шквалом впечатлений Мидир еле устоял на ногах.

Все ощущалось сильнее и ярче, чем во время близости!

Мидира любили его волки и благие ши — но как короля и как владыку, как символ неколебимой власти. Женщины любили то удовольствие, что он им дарил, даже если думали, что любят его самого.

Этайн же… Радуга ее чувств полыхала северным сиянием.

— Я жива, мое сердце?

— Почему ты спрашиваешь?

— После того, что ты со мной сделал, я словно умерла и родилась заново. И знаешь, сегодня было по-иному, — шепотом добавила Этайн. — Ты горячий, как ши. Почему не всегда так?

— Потому что касания ши слишком возбуждают.

— Вот в чем дело! Вот почему я так чувствую тебя, а сердце так бьется! А я-то, глупая, думала, это потому, что люблю тебя! А ты горячий…

— …потому что заболел, — так же шутливо ответил Мидир.

Глухо накатывал ледяной прибой, крики чаек и гагар переполняли небо, но теперь волчьему королю слышался плач и рыдание. Низкое солнце зашло за легкие перистые облака, обняло Этайн мягким ласковым светом.

Женщина обхватила за шею, глянула тревожно:

— Но… ведь ши не болеют?

— Я болен тобой, моя желанная, — поймал ее не верящую улыбку и качнул головой. — Эта странная боль, непривычная. Но я не уверен, что хочу избавиться от нее. Пойдем, я покажу тебе короткое северное лето. И… — Мидир задумался на миг, но все же решился, — и одно место. Мне показал его брат.

Он подвел женщину к огромному валуну, лежащему в каменной чаше.

Этайн вопросительно взглянула сначала на Мидира, потом — на камень.

— Ничего тут особо не трогай, — отвернулся, пряча улыбку.

И рассмеялся от ойкания Этайн, когда громадный, гладкий, словно отшлифованный валун легко качнулся, подчиняясь женской ручке, и тут же встал на место.

— Ты знаешь сказку о муже, который дал жене разрешение заходить во все комнаты своего замка, кроме одной, в которой были спрятаны трупы бывших жен? — спросил волчий король, довольный её непосредственным удивлением. — Может, съесть тебя за своеволие?

— Прости-прости! Ты так коварно это сказал! Я не могла удержаться, хотя только коснулась пальцем. Но как? Как такое возможно?

— Иногда и скалы двигаются.

— Пусть всегда-всегда возвращаются потом обратно, — тихо и очень печально вымолвила Этайн.

— Когда-то это был ледник. Он прошел здесь по пути к морю, теряя часть себя по дороге, — Мидир провел рукой по камню, прислушиваясь к нему. Но камень молчал.

— Это магия?

— Нет, Этайн. Тут наши миры очень схожи. Магия здесь в земле, воздухе и воде. Магия — и любовь. Здесь мы ближе всего к Грёзе. Ее отражение можно увидеть, когда день созревает из зерен ночи, когда зарницы взлетают, как птицы счастья, а земля умиротворена и полнится сиянием.

Мидир подвел Этайн к краю обрыва, где море покрывал мягкий туман, а рассеянный свет рисовал радужный нимб подле каждой тени. Потом, с недоверием посмотрев на ломкую дорогу из гальки, волчий король подхватил женщину на руки и спустил к самой воде.

Этайн оглядела плавную линию сизо-зеленых сопок, лишенных намека на деревья или кустарники, дальние острова, плывущие над свинцовым морем в полупрозрачной хмари, и вновь вгляделась в Мидира.

— Я вижу красоту холодную и вечную… И грусть в твоих глазах.

— Это место дорого мне по-особому. Здесь похоронен мой брат, пусть его могилу я не нашел! Здесь хранятся мои мысли о нем.

— Ты можешь рассказать мне. Если хочешь.

Голос Этайн вплетался в пронзительно чистую небесную синь, в тревожные клики птиц, в саму память этого места — и Мидир рассказал.

— Мэрвин оборвал все связи очень давно. Когда от него перестали приходить письма, я решил найти его. Еще и время взбрыкнуло: очередной год в Нижнем превратился в девять лет Верхнего. Я шел по его следу, он казался ярким и четким, я так радовался! — ударил кулаком по колену. — А нашел Джареда, отбивающегося от сверстников словами. Он говорил им правду про то хорошее, что в них имелось, вплетая незаметно для себя каплю любви и магии. У него почти получилось утихомирить десяток пацанов, что травили его, как собаки — зайца. Но потом ветер растрепал его волосы…