Lurk (СИ)

— Тогда… потанцуй со мной, — произнесла она, вспоминая тот вечер, когда она застукала его с Малией. Вспомнила все эти откровенные взгляды, молчание, за которым скрывалось столько слов, которых сейчас было катастрофически мало. Она вспоминала все это и медленно подходила к обескураженному парню.

— Нужно включить музыку, — произнес он растеряно, когда Лидия встала рядом.

— Тогда мы будем ограничены во времени, — она кладет руки на его плечи и подходит ближе, почему-то вспоминая тот разговор на парковке и то, как сильно и неожиданно для них обоих он схватил ее за талию.

Стайлз аккуратно и будто боясь разбить Лидию, обнимает ее, привлекая к себе. Она прижимается к нему так, как это делала Малия, но теперь Стайлз испытывает совершенно другие эмоции, которые намного сильнее, намного ярче. Он ведь обещал себе не прикасаться к ней. Клялся ей, что ему не нужна ее компания. А теперь они стоят, прижавшись друг к другу и начиная неуверенно топтаться на месте, плавно — будто в них самих поломка — кружиться вокруг собственной оси. В первые секунды это смахивает на какой-то ритуал.

Потом мысли улетучиваются. Остаются лишь ощущения.

Она положила голову ему на плечо, скрестив пальцы за его спиной. Стайлз прислонился своей головой к ее, сдаваясь в плен, поднимая белый флаг, становясь вновь прежним Стайлзом. Они оба почти одновременно вспоминают их первый — и пока что последний — поход на школьные танцы. Вспоминают первый танец. Лидия пытается вспомнить, почему она тогда оглядывалась в поисках Джексона, почему ей не сиделось на месте? А Стайлз просто прокручивает воспоминания, одновременно смакую настоящее. Они оба кружатся — медленно и неспешно. Стрелки часов для них замерли. Весь мир сузился до пределов этой комнаты. Все былое потеряло значимость.

Лидия открывает глаза и впервые за эти уже почти три недели чувствует спокойствие на душе. Она и представить не могла, что может скучать по Стилински — по этому такому казалось что посредственному и ничем не выделяющемуся парню.

— Я разбила вашу дверь, — тихо произносит она, — сняла туфли и каблуком разбила стекло в двери.

Ему плевать. Он вдыхает запах ее волос и думает о том, что ему снится сон, чудесный красивый сон, в котором он танцует с Лидией. В котором слишком мало места для какой-то посторонней суеты.

— Ты могла постучать, — он еле-еле ворочает языком, он не может контролировать собственные эмоции. Его захлестывает, его сердце словно оттаивает — и весь мир становится будто ярче. Стилински все меньше верит в реальность происходящего.

— Боялась, что ты не откроешь. Ты и не открыл бы, ты ведь даже не услышал, что я вошла.

Он ничего не отвечает. Он хочет спросить ее о чем-нибудь, о чем-нибудь отвлеченном и малозначительном, но вопросы тают на языке как сахарная вата, и он оставляет свои попытки. Его руки неуверенно с талии скользят на поясницу. Лидия не противится. Она на его плече находит успокоение, в его руках находит свое пристанище, в его словах — единственную правду. И этого ей достаточно. Она чувствует тепло, исходящее от него, чувствует, что согревается в этом тепле и понимает, что если ей нужна правда, чтобы снова дышать, то и ему, наверное, тоже.

— Спасибо, — шепчет, утыкаясь в его шею и чуть ли не прошибая его током от такого прикосновения. Стайлз делает глубокий вдох — ведь воздуха так много! так много, черт возьми, что это похоже на наркотик! — и находит в себе силы вновь устоять на ногах. — За то, что заступился за меня.

Он не знает, что ответить, его мысли лихорадочно скачут как мячики для пинг-понга.

— За меня еще никто не дрался.

Стайлз улыбается. Но улыбается так, как улыбался раньше: по-доброму, с примесью любви, заботы и восхищения.

— Да ну?

Она чуть отстраняется, смотрит в его глаза, а потом уверенно кивает. Стайлз знает, что ему и так позволено слишком много, но в эту отчаянную минуту он думает о поцелуе с ней. Ведь даже Скотт очень давно поцеловал ее. Ее целовали Джексон, Эйдан и черт знает кто еще. А Стайлзу хватит и секундного прикосновения. Ведь это сон? Ведь это просто сон, и максимум, что случится — он проснется. Но Лидия, словно читая его мысли, вновь кладет голову на плечо, и возможность ускользает.

— Новый я тебе не нравлюсь? — спрашивает он, вновь нарушая свои обещания. Впрочем, смысл горевать о потонувших кораблях?

— Ты можешь быть… каким угодно. Я… я не имею ничего против. Просто… Просто не отгоняй от себя людей. Не отталкивай.

На ее губах остается «меня», которое она не решается произнести. Она не решается произнести еще много чего: «Прости меня», «Не общайся с Кирой», «Я бросила Эйдана», «Эллисон мне больше не доверяет» и остальные фразы, которые наслаиваются одна на другую. Лидия не хочет слов, не хочет разговоров, не хочет ничего, кроме этого теплого ощущения спокойствия и причастности к чьей-либо жизни.

Последующие две минуты они не разговаривают. В какой-то момент они останавливаются, но не замечают этого. Они думают друг о друге, о своих отношениях, о своих словах и о многом другом. Мысли пролетают как вихри, воспоминания просеиваются как песок, чувства колеблются в сердце как раненные и выброшенные на берег рыбы. И весь этот покореженный, строптивый мир бьется там за окнами в конвульсиях, а их потревожить не может.

— Мы можем почитать комиксы, — произносит он, хотя ему не хочется разрывать объятия. — Или посмотреть фильм. Или посмотреть фильм по комиксам.

— Лучше мы почитаем, — отвечает она, медленно отстраняясь от парня, а потом садясь на край его кровати и доставая свой мобильник. — Короткие рассказы.

Он соглашается, подходит и садится рядом. Лидия забивает в поисковик имя какого-то неизвестного автора, а Стайлз понимает, что никогда не сможет испытать к Малии хоть и доли того, что он испытывает сейчас к Лидии.

— Это интереснее комиксов, — заверяет она. Стайлз улыбается и почему-то верит ей.

3.

У них так и не получается прочитать рассказы, потому что пятнадцать минут спустя Лидии звонят. Она быстро закрывает дисплей телефона, сразу же выключает его, а затем откладывает его на прикроватную тумбочку.

— Это не обязательно.

Лидия сомневается, правильно ли она поступила. Но потом она поворачивает голову в сторону Стайлза и произносит:

— Ну, тащи свои комиксы сюда.

Они идут на чердак. Стилински отыскивает какую-то пыльную коробку, в которой находятся не только комиксы, но и старые альбомы, фотографии, игрушки и море прочего хлама. Они оба потрошат коробку, внимательно рассматривая ценные некогда вещи. На рассматривание всех шкатулок и предметов уходит час, после чего они возвращаются к комиксам и тратят на это два с половиной часа. Они читают прямо здесь, на чердаке, с фонариком, среди пыли, паутины и бардака. Иногда Стайлз поясняет, кто из героев кто, у кого какие способности, кто друг, а кто враг, и что врагам вообще нужно. Лидия слушает с интересом.

Стайлз забывает в этот вечер навестить Малию.

Когда очередной журнал был дочитан, Стайлз потянулся за другим.

— Ты вернешься в школу? — спрашивает она. Задает единственный вопрос, хотя даже так она нарушает свое обещание. Но Стайлз посылает к чертям эти ненужные клятвы и отвечает:

— Я не знаю пока.

— А если я пообещаю, что не буду лезть с допросами? — она улыбается. Стайлз улыбается тоже. Их окружает тишина, их окружает такая приятная темнота, что в ней не страшно затеряться. Да в любой темноте даже хочется затеряться, лишь бы рядом был нужный человек.

— Это на тебя не похоже.

Они возвращаются к чтению, а через некоторое время приходит Джон. Стайлз и Лидия спускаются с чердака и застают старшего Стилински на кухне. Он приветствует Лидию, но никак не комментирует состояние Стайлза. Он просто молча радуется тому, что его сын все-таки приходит в себя. И кто не страдал из-за разбитой любви в семнадцать? Так что это даже вполне логично.

Правда, Джон как-то не подумал — или даже не знал — что разбитая любовь его сына стоит рядом с ним, а не находится в больнице.