Ночная духота (СИ)

Хорошо, если вопрос риторический, но граф мог намекать на терапию Лорана. Я нашла в себе силы вернуться к дивану и сумела наконец отлепить от пальцев стакан.

— Ты не ответила на мой вопрос, юная леди, — повторил граф с заметным раздражениям, и я чуть не опрокинула стакан, опуская его на журнальный столик.

Обернувшись, я наткнулась на ледяной взгляд вампира. По спине побежала такая же ледяная капля пота.

— Собаки любят людей, — озвучила я запоздалый ответ, стараясь незаметно вытереть о сарафан вспотевшие руки.

— А, может, дело в том, что кому-то приятно думать, что тот, кто вынужденно подчинён твоей воле, на самом деле испытывает к тебе любовь. Или наоборот, тот кто подчинён, верит в хозяйскую любовь?

У меня даже для себя не было ответа на данный вопрос. Пусть сам спросит Лорана, почему тот лечит меня.

— Почему ты решила рисовать хаски? — граф будто бы сменил тему.

— Они мне нравятся, — ответила я как можно проще.

— Ты хотела бы завести себе такого друга? — продолжал допрашивать граф.

— Какое значение имеют сейчас мои желания, ведь Лоран не может держать в доме собаку, ведь вы…

— Мы спокойно уживаемся со всеми представителями живой природы. Просто собака — это ответственность.

— Ответственность? А змеи? Их ведь тоже надо кормить.

— Причём тут кормить? Ты ведь читала «Маленького принца» даже на языке оригинала и помнишь строки моего великого тёзки: мы в ответе за тех, кого приручили. Собака, не в пример змеям, привязывается к тебе, а ты, увы, не можешь ответить взаимностью, потому что забыл или же никогда и не знал, что значит — любить. Так ты ответишь на мой вопрос?

Я недоуменно посмотрела на графа, который неожиданно вернулся к прерванной мелодии.

— Ну, Китти, напряги память… Скажи, что я играю? И если ответишь — «Марсельезу», я разозлюсь.

Граф усмехнулся, но в этот раз, похоже, по-доброму, если такое вообще можно сказать про вампира.

— Oh! je voudrais tant que tu te souviennes, — начал напевать граф. — Des jours heureux où nous étions amis… Подпевай же!

— Простите, но, во-первых, я не помню слова Превера, а, во-вторых, совсем не умею петь…

— Да и я не Ив Монтан, — усмехнулся граф, и без его подсказки я бы не вспомнила знаменитого исполнителя. — Я не прошу тебя петь голосом Эдит Пиаф, хотя если так тебе будет легче, можешь, на её манер, исполнить английский вариант, я подскажу слова…

— Не мучьте меня, Ваше Сиятельство, прошу вас, — взмолилась я, почувствовав, как защипало глаза. — Я жутко говорю по-французски, а стихи Превера читала последний раз в пятнадцать лет. Я и помню-то только: Les feuilles mortes se ramassent à la pelle. Tu vois, je nʼai pas oublié…

— Я действительно вижу, что ты ничего не забыла, — прервал меня насмешливо граф, но мне некогда было обижаться. Я пела и пыталась понять, как слова о ледяной ночи и расставании возлюбленных вылетают из моего несчастного рта, не в состоянии отвести взгляда от серых глаз. Лёгкое покалывание в висках перешло в нестерпимую боль. Я схватилась за голову и вжала лоб в ледяной корпус рояля.

— Ты думаешь, что так легко забыть, что было всего каких-то десять лет назад? — Усмешка быстро сменилась злобой. — Нет, юная леди, забыть ничего невозможно, но очень легко просто не вспоминать…

Ледяная ночь, расставание возлюбленных, только не хватало морской волны… Граф нагло копался в моей голове. Или же мысли о прощании с Клифом лежали на поверхности. И какого чёрта я полезла сегодня на «Чёртову гору»!

— Ты кого-то ждёшь? — спросил граф, остановив мелодию, и я сумела поднять голову. Боль уходила, убегала прочь океанской волной, оставив на глазах лишь пену слёз.

— Друг Лорана обещал заглянуть к полуночи, — соврала я, чувствуя, что краснею. — Я действительно немного страшилась пробуждения вашего сына.

Я сделала упор на последнее слово, и граф благодушно простил мне ложь, ни сказав и слова про своё формальное или неформальное родство с моим хозяином.

— Хочешь, споём ещё что-нибудь? Я не Лоран, я не привык отказывать женщинам в их просьбах. Что-нибудь из репертуара твоей учительницы. Не беспокойся, — тут же рассмеялся граф, — я не стану просить тебя записывать слова на доске, так что не смотри на меня на манер той собаки.

Я моргала, чтобы удержать слезы, мечтая, чтобы граф наконец замолчал.

— Или все же мне просто говорить с тобой по-французски? — улыбка так же быстро исчезла с его лица, как и появилась.

— Я не пойму вас, — Попытка придать голосу вежливость провалилась. Слова прозвучали слишком сухо.

— А когда я говорю по-английски, ты меня понимаешь? — снова расхохотался граф и, выпрямившись, похлопал по краю скамейки, предлагая присесть рядом.

— Я только собачий вальс умею играть, — тут же выпалила я, судорожно соображая, как не оказаться подле графа: моя шея будет как раз на уровне его клыков. — Когда я играла его последний раз, ваш сын попросил больше никогда не подходить к инструменту. Никогда, — уже почти выкрикнула я.

— Но ведь сейчас Лорана нет рядом, — продолжал граф заговорщицким тоном, — и он ничего не узнает про мою просьбу сыграть в четыре руки.

— Давайте вы лучше дождётесь пробуждения Лорана и сыграете с ним, — выпалила я и тут же испугалась непонятно откуда взявшейся смелости. На лице графа залегло ещё больше теней, сделав его похожим на охотящегося волка.

— Дождусь и сыграю без твоего на то позволения, — проговорил вампир медленно, и я похолодела окончательно. — А сейчас я хочу…

Моя рука вновь потянулась к шее и с ожесточением рванула узел шарфа. Сколько бы мозг не сопротивлялся вампиру, тело делало своё дурное дело по утолению его вечной жажды. Шелест шёлка не мог заглушить скрип отодвигаемой скамейки. Я в панике зажмурилась, но ноги уже сделали предательский шаг к графу. Дурманящий горький аромат стал нестерпимым. Мои руки бросили бороться с шарфом и вцепились в шёлк рубашки. У меня даже вспыхнули уши от повеявшего от вампира тепла. Последняя попытка закричать провалилась: я прижалась губами к закрывшей мне рот ладони.

— Ступай спать, — прошептал граф, даже не нагнувшись ко мне. — Я сам разбужу сына. Запах смертной, как и мне, ему сейчас ни к чему.

В следующее же мгновение я поймала губами только воздух. Граф выставил вперёд руку, борясь с моим желанием вцепиться в него.

— Будь благоразумна и не порти мне отношения с сыном. Мы ревностно оберегаем своих слуг.

Я развернулась и кинулась прочь из гостиной. Три шага показались вечностью. Не затворяя двери, я рухнула на кровать, судорожно сжав пальцами край покрывала. Мой кошмар возвращался вихрем «мёртвых листьев». Я лежала, глядя в потолок расширенными от ужаса зрачками. Кровь бешеным потоком стучалась в барабанные перепонки и раскатами грома отдавалась в висках, будто мне на голову надели пустое ведро и стали ритмично колотить по нему увесистой палкой. Глаза щипало от желания заплакать, но я боялась нарушить зловещую тишину, наполнившую спальню, даже кратким тихим всхлипыванием. По телу пробегали электрические разряды, заставляя костенеть кончики пальцев, выкручивая их подобно жгуту. Боль была сравнима с той, какую испытываешь, сдирая кожу с глубокого, ещё пузырящегося, ожога. Ноги сковал арктический лёд, а мозг продолжал плавиться от тропической жары, холодным потом струясь по телу. Сарафан вымок и прилип к коже складками, будто наспех закрученный целлофан. Я с трудом оторвала от покрывала руку и приложила к груди, пытаясь унять жуткую боль в грудине. Непроизвольно открывая рот, я ощущала себя Ихтиандром, у которого окончательно отказали лёгкие… Или же собакой, в шею которой впились железные шипы строгого ошейника. Сейчас бы добраться до окна и впустить в комнату ночную прохладу… И когда только я успела его закрыть? Но не осталось сил даже просто убрать руку с груди. Пальцы едва шевелились, словно пытались сомкнуться с когтями хищника, раздирающими изнутри грудную клетку…

Страха не было, была обречённость… Ужасное состояние беспомощности… В глазах двоилось. Радужные круги становились всё ярче и ярче, пока не слились воедино, как хулахупы на теле гимнастки. Сколько я протяну ещё? Минуту, две, десять, или через секунду это закончится, оборвётся пустотой и бесконечностью смерти? Всё наконец-то замрёт и наступит полный покой, боль уйдёт, и на смену ей придёт умиротворение…