Резко повзрослевшие (СИ)

Сиджи смотрит в глаза Катарсис. Холодные, непроницаемые. И вечно что-то скрывающие. Даже сейчас. Нет только той самой гадкой ухмылки, которая все время красуется на лице. И словно намекает. Все время и на что-то.

— Вот раз ты вся такая знающая, то скажи мне… Нормально ли то, что у парня встает на тебя, он явно дает понять, что собирается поцеловать, но как только появляется… кое-кто, так он сразу меняется? Изменяется. И забывает, что ты существуешь. Он начинает выплясывать перед этим кое-кем, становится тем еще бесхарактерным дебилам и… А вообще мне похеру на него! Вот просто и легко. П-о-х-е-р-у! Он мне никто, я ему никто. Мы просто другу к другу никто. Просто… и легко.

За спиной раздается громкий хохот. Сиджи поднимает голову. Смотрит на пустое место рядом, одинокий кувшин с соком и кружку в руках. А затем опускает взгляд. Кружка пуста и сока в кувшине нет. И в груди пусто. Словно выпили последние капли чего-то нужного и привычного, но оставили ноющую боль, которая все нарастала, как и темп в мелодии менестрелей.

Сиджи оборачивается и видит Катарсис, стоящую у лестницы и отпивающую ром с горла бутылки. И Аню, которая хохочет рядом с ней. Они наблюдают за танцующими гвардейцами в центре зала. И замечает Хрома и Каренн, которые весело отбивают ритм каблуками сапог. Они улыбаются, смеются. Быстро проносятся в отражении стеклянных бутылок, стоящих на столах.

Гвардейцы хлопают и свистят, хохоча и крича. На сосредоточенных лицах менестрелей сверкают капли пота. И улыбки.

Мелодия все набирает темп.

Сиджи скрипит зубами, сжимает кулаки и резко встает. Стул со скрипом отодвигается, ударяется об стену.

Быстро идет к лестнице, стуча каблуками сапог, проходит мимо смеющейся Ани и Катарсис. Замечает внимательный взгляд и чуть приподнятую бровь. Сильнее сжимая челюсть, перепрыгивает через ступеньки и, обходя других посетителей, подходит к барной стойке.

Хлопки и свист становятся громче.

— Можно две бутылки виски? — громко спрашивает Сиджи, облокотившись о стойку и пытаясь высмотреть бармена в собрании голов.

— Конечно, красотка! — выкрикивает низенькая девушка, разливая пиво по кружкам и хохоча над шутками двух гвардейцев. — Секундочку и все будет!

Сиджи, нервно барабаня пальцами об стойку, оборачивается и видит пристальный взгляд Катарсис, которая стоит на лестнице с Аней, утирающей слезы. И отворачивается. Закусывает губу и роется в кармане брюк.

— Вот, пожалуйста, — говорит девушка, ставя две бутылки на стойку, и подмигивает. — Весело сегодня, да?

— Да, очень. — Сиджи высыпает серебро на стол и берет виски. — Сдачи не надо.

И отходит, уворачиваясь от группки гвардейцев, громко смеющихся.

Мелодия резко заканчивается. Громкий стук каблуков, тяжелый выдох. И об стены ударяется волна рукоплескания, крика и смеха.

Сиджи скрипит зубами, отбрасывает волосы назад и поднимается по лестнице, гордо смотря вперед. Не бросает взгляд на Катарсис и Аню, не обращает внимания на пьяных девушек, хохочущих и толкающих друг дружку локтями. Идет к столику, на котором стоит пустой кувшин из-под сока и кружка. Ставит, вызывающе стуча, два виски и садится, скрипя стулом.

И смотрит. Долго глядит на свое отражение в стекле бутылки. На хмурые брови, глаза, смотрящие пристально, и сжатые губы.

Сиджи ударяет кулаками об стол. Кружка подпрыгивает и задевает кувшин.

Тягучая мелодия менестрелей разносится по пабу. На первом этаже слышны разговоры и смех. И не видны две черные макушки. Лишь незнакомые лица, улыбающиеся и смеющиеся. И никто не танцует. Пьют напитки из кружек и стопок.

Сиджи обессилено ударяет кулаками об стол. Опускает голову. И тяжело, протяжно вздыхает.

— Самое отвратительное — это пить от горя в одиночестве, — раздается голос Катарсис за спиной. — И самое отвратительное — это бессилие.

— Самое отвратительное — это лезть в чужую душу без приглашения, — резко говорит Сиджи, поднимая голову.

— Самое отвратительное — это пьющий подросток.

— Самое отвратительное — это ты.

Катарсис смотрит долго, впиваясь непроницаемым взглядом. И садится рядом на стул и, словно все время мира принадлежит ей, говорит:

— Ты права. Я не буду лезть в твою душу, в твои дела. Сама скажешь, если захочешь. Скажешь или утаишь. Это твоя душа и твои проблемы.

Сиджи отворачивается, складывает руки на груди и смотрит. Глядит на менестрелей, пьющих посетителей и низенькую барменшу, разливающую напитки и хохочущую над шутками двух парней.

Сердце больнее ударяет в груди, когда в дверях Сиджи замечает пыхтящую Каренн с раскрасневшимся лицом.

— Хром! Там Хром! На помощь! Он без сознания! Где Эвелейн?!

Катарсис резко встает, ставя ром на стол, и бежит к лестнице. Она что-то кричит, перепрыгивает через ступеньки, пролезает через пьяную толпу к двери. К дрожащей Каренн. И кричит, орет и выбегает. В дверях виден развивающийся подол плаща.

Пронзающая боль в мышцах, живот скручивает. Дыхание прерывается. Сиджи кривит лицо, сжимает челюсть и кулаки. Мышцы горят, кости ноют.

Об стены ударяется песнь менестрелей, а об пол обмякшее тело и стул.

***

— Знаешь, я думаю, что все же заслужил награду, — говорит Невра, облокотившись плечом о колонну, и ухмыляется. — Поцелуй будет замечательной наградой.

И стучит пальцем по щеке.

— Это была чисто твоя инициатива, — хохочет Катарсис, уперев руку в бок. — Сам решил не докладывать Мико, как только узнал в Рауле Хрома.

— Как я мог пойти докладывать начальству, не разузнав сначала ваши цели?

— Видишь? О награде и речи не может быть! Ты хотел сначала разузнать наши цели, чтобы выдать нас с потрохами! Нас спасло только то, что мы были в Баленвии, и ты никак не мог узнать о наших планах, — говорит Катарсис, притворно ужаснувшись и положив ладонь на сердце. — О, Создатель, благодарю, что уберег нас от этого негодяя!

Невра смеется, а затем более серьезно спрашивает:

— Почему ты помогала им?

Катарсис молчит, пристально смотрит секунды три на Невру. Непроницаемые глаза в лучах солнца сверкают льдом, от которого передергивает. И, как будто все время этого мира принадлежит ей, отвечает:

— Пытаюсь помнить, кем должна быть.

Громкий смех, стук каблуков по лестнице, шорох одежды. Из открытой двери доносятся запахи пряностей, скошенной травы и сладкой сирени.

— Не понимаю, — говорит Невра, нахмурившись и сложа руки на груди.

— Хорошо, что не понимаешь. И, надеюсь, никогда не поймешь.

Катарсис стоит непринужденно и, заинтересовано приподняв бровь, смотрит на группку девушек, которые размеренно идут по мраморному полу, стуча каблуками и шурша легкими одеждами. Вздыхает, прикрыв глаза. И произносит:

— Спасибо, что не доложил Мико.

— Послушай, Катарсис. — Невра легонько дотрагивается до плеча в белоснежной рубахе. — Не за что. Ты всегда можешь рассчитывать на меня.

— Спасибо.

Ветер доносит веселый смех и сладкий запах сирени.

Сиджи сидит в беседке, читая бумаги в свете солнца, и хмурится каждый раз, когда мимо пробегают дети. Пытается вчитаться в рукописный текст и бурчит, не понимая малознакомый ей язык.

Кучевые облака плывут быстро, скрывая диск солнца и напуская тень. Сиджи вздыхает. Нос режет запах сирени.

— Пойду, наверное, собираться, — бурчит Сиджи и встает со скамейки, кладя в сумку бумаги. — Лучше уж собираться, чем все это.

Мимо пробегают дети, смеясь и визжа. Из-под подошв ботинок отскакивают камешки.

Сиджи идет по мощеной тропинке, поглядывая на листву деревьев и кустарников. И вздыхает тяжело, протяжно. Поднимает глаза в небо, останавливается и проклинает все вслух, стараясь заглушить ноющую боль в груди.

Жмурится. То ли от солнечного луча, ударяющего в глаза, то ли еще от чего.

— Сиджи! — кричит знакомый голос за спиной. — Как дела?

Сиджи закатывает глаза, оборачивается и отвечает, скривив губы:

— Решила подышать воздухом, а он пропах сиренью. Дышать невозможно. Да еще и дети мешают читать.