Лабиринт памяти (СИ)

Шли дни, а её письма так и оставались без ответа. Единственным звеном, связывающим Гермиону с Драко, была его мать — Нарцисса, которая уже в тот же день состоявшегося откровенного разговора написала, что Драко покинул поместье, так и не удосужившись с ней поговорить. Гермиона не слишком удивилась этому известию, ведь она была уверена — Драко слышал всё от начала и до конца, и, скорее всего, просто не мог принять эту правду и смириться с ней. Наверняка он даже не хотел вдумываться в причины, побудившие Гермиону совершить тот роковой поступок, и уж тем более не собирался их понять. Поэтому в какой-то миг, спустя два месяца и двадцать три дня, Гермиона с болью в сердце решила, что лучшим и по-настоящему правильным решением будет его отпустить. Она сделала всё, что могла: писала письма, на которые не получала ответа, обивала порог квартиры, где предположительно жил Драко, и поддерживала общение с Нарциссой, которая, к сожалению, была так же бессильна. Гермиона не могла сказать, что у них сложились настоящие дружеские отношения, однако им обеим была небезразлична судьба Драко, о котором уже несколько месяцев не было никаких вестей. Поэтому их переписка и редкие встречи, в большей части наполненные неуютным молчанием, спасали обеих от острого одиночества и вселяли надежду, что когда-нибудь, возможно, он вернётся хотя бы к одной из них, и тогда вторая обязательно узнает об этом и уверится, что с Драко всё хорошо.

Постепенно жизнь начала входить в привычное русло, Гермиона вернулась на работу, самоотверженно окунувшись в текущие заботы и проблемы, а в те редкие дни, когда друзьям всё же удавалось её вытащить куда-нибудь, искренне старалась делать вид, что всё как прежде. Гарри с Джинни взяли за правило избегать опасную тему в разговоре, связанную со сложившейся ситуацией, а когда кто-то другой бросал случайные фразы на счёт семейства Малфоев, быстро старались переключить внимание говорящего на что-то другое, и Гермиона была им искренне благодарна.

Она больше не злилась на Джинни, хотя вернее будет сказать, она никогда не злилась на неё вовсе, понимая, что во всём случившемся виновата сама. Гермиона взвалила слишком большую ответственность на плечи подруги, попросив помощи, и теперь была искренне благодарна, что та многие годы хранила её тайну.

В вечер, когда Гермиона решила отправить последнее, прощальное письмо Драко, она сообщила об этом Джинни, которая тут же к ней аппарировала. Они, обнявшись, обе плакали, когда та, в попытке её отговорить, рассказывала, что чувствовала всё это время, наблюдая, как Гермиона пытается строить свою жизнь, не помня, возможно, самую главную её часть. Она рассказывала, как пыталась верить, что у Гермионы всё сложится с Роном, хотя сама в глубине души всегда знала правду: они не смогут сделать друг друга счастливыми. Джинни рассказывала всё откровенно и без попытки хоть что-то утаить, и эта озвученная правда была её личной исповедью, которую она, безусловно, заслужила. В тот вечер Гермиона окончательно простила Джинни, но не простила себя, считая, что не заслуживает прощения. Поэтому её решение оставить Драко в покое было хоть и выстраданным, но уже безвозвратным. Она решила, что больше не будет пытаться оправдаться перед ним, не будет ему докучать своими письмами и попытками узнать, где он сейчас. Гермиона, наконец, смирилась с мыслью, что всё действительно кончено, хотя робкая надежда, что однажды Драко всё же простит её, ещё теплилась в душе. Просто теперь она твёрдо знала — всё зависит только от него. И если он выбирает жизнь без неё, то так тому и быть.

— Я помню миг, когда ты пришла в себя, Гермиона, — уже под утро, после долгого молчания произнесла Джинни. — Блейз помог мне отнести тебя в твою спальню, а я всю ночь не смыкая глаз смотрела на твоё лицо, умоляя, чтобы ты поскорее очнулась. Я помню, ты проснулась как раз к завтраку, словно ничего не произошло. У тебя сильно болела голова и ты жаловалась, что совершенно не можешь вспомнить, как заснула, но в целом вела себя, как обычно. Мы спустились в Большой зал и по пути столкнулись с Драко, который уже направлялся в сторону своей гостиной. И тогда я, кажется, забыла, как дышать: вы оба остановились и посмотрели друг на друга, словно увидели впервые. В тот миг мне казалось — вы вспомните всё, и, когда Драко двинулся к тебе, я была уверена, что так и будет. Но он просто медленно прошёл мимо, задержав на тебе печальный взгляд, а ты ещё долго, сама того не осознавая, смотрела ему вслед так, словно понимала: он уже никогда не вернётся к тебе. Это был последний раз, когда вы виделись в Хогвартсе. В тот же день Драко вернулся домой.

Гермиона слушала её, чувствуя, как уже ставшая перманентной боль окончательно разъедает её изнутри, но не позволяла себе заплакать. Впрочем, у неё бы всё равно уже не получилось: за последние двенадцать часов она, казалось, исчерпала весь запас своих бесполезных слёз.

— Поэтому прошу тебя, Гермиона, не сдавайся. Ты же знаешь, что не сможешь быть счастливой без него. Вы оба не сможете, как бы ни старались. Помнишь те слова цыганки? Как бы вы ни пытались уйти, всё равно вы вернётесь к тому, с чего всё началось. Потому что друг без друга вам никак, — в очередной раз попыталась убедить её в своей правоте Джинни, но Гермиона лишь горько покачала головой.

— Мне никто не нужен, Джинни. Я понимаю, что вряд ли смогу быть счастливой без Драко, но я уважаю его желание жить своей жизнью, в которой мне нет места. Когда-то я уже решила всё за нас двоих, теперь же предоставляю ему такую возможность.

— То есть ты сдаёшься? — пораженно произнесла Джинни.

— Наоборот: я борюсь, борюсь с желанием вмешаться и попытаться всё снова вернуть. Так что, нет, Джинни, я не сдаюсь. Я пытаюсь хотя бы раз поступить правильно.

Гермиона знала — Джинни категорически с ней не согласна, но она была благодарна, что, кажется, та приняла её решение.

С тех пор эту тему они больше не затрагивали.

*

В декабре Гермиона и Джинни с Гарри получили приглашение от Саманты прийти на новоселье, которое та с Роном устраивала в своём съёмном доме. Джинни заранее скептически отнеслась к новости, что её брат всё-таки съехался с Сэм, и теперь вслух выражала надежды, что, войдя внутрь, не ослепнет от обилия оранжевых вещей, щедро украшенных блёстками. Однако на деле всё оказалось куда лучше, чем она могла представить: комнаты были светлыми и уютными, мебель простая и без лишних декоративных элементов, а сама Саманта казалась куда более спокойной и мягкой. Конечно, она была всё так же эмоциональна, но при этом создавалось впечатление, что совместная жизнь с Роном благотворно сказалась на её внутреннем состоянии, о чём та без умолку трещала вот уже полчаса. Джинни, иронично выгнув бровь, наблюдала, как Гермиона пытается поддержать разговор, хотя было очевидно, что мысленно она была где-то очень далеко от умело накрытого стола, компании друзей и причитаний Сэм. В это время Рон тихо переговаривался с Гарри, и Джинни обратила внимание, что её брат выглядит чем-то встревоженным. Лишь после того, как он кинул обеспокоенный взгляд на Гермиону, она поняла причину.

Джинни тяжело вздохнула. Прошло уже немало времени, но Гермионе не становилось лучше. Она уже очень давно не улыбалась искренне, не смеялась по-настоящему и в целом выглядела бесконечно печальной. А самым отвратительным было то, что Джинни не могла ей помочь, как бы ни старалась. И она знала единственного человека, который мог бы вывести Гермиону из затянувшейся депрессии, но, очевидно, не хотел.

— О боже! — внезапно отвлёк её от мыслей вскрик Саманты. — Я совсем забыла купить чай! Мой торт без чая — потраченное время на ветер!

Джинни едва сдержалась, чтобы не закатить глаза, в то время как Гарри быстро предложил:

— Ничего страшного, Саманта. Мы можем обойтись и без…

— Нет, — упрямо поджала губы та, — чай просто необходим! Ладно, не переживайте, я сейчас же схожу за ним в ближайший магазин.

Джинни едва не подпрыгнула, осознав, что перед ней открывается восхитительная возможность хотя бы на какое-то время освободить себя от общества этой немало раздражающей её девицы, а заодно прогуляться.