Колдовской отведай плод (СИ)

— Ничего, совсем ничего.

Он принялся меня разглядывать, и я, сама не знаю как, поняла — смотрит маго-взором. Голова заболела. Представился Улия в уме. Любопытно, что он там забыл? Хоть он и первый, но в моей голове ему делать нечего.

Много позже стало ясно — это всего лишь фигура речи. Но в тот миг я отчетливо представила невысокого худощавого человечка, сидящего среди мозговых извилин и читающего книгу.

— Надо же, — произнес наконец Макер-тот странно изменившимся голосом, хрипловатым и немного севшим, — никогда бы не подумал, что ты… нормальная. А скажи-ка мне вот что… Про маго-взор тебя ведь предупреждали?

Я машинально кивнула, и только после этого сообразила, что выдала себя окончательно и бесповоротно. И когда только я научусь сначала думать, а уже потом мотать головой?

— Не стану допытываться, кто одарил тебя столь драгоценным даром, но поступил правильно. А я, гм, нет. Увы, прошедшего не воротишь. Играй. Песня дурацкая, но иногда и дурацкие песенки могут в жизни пригодиться.

Мы прозанимались еще немного, а потом пришло сообщение от мамы. Она тяжело заболела, и мы с Данни вернулись в город. Я так и не доучила песенку «Три мага раннею порой», о чем, впрочем, нисколько не жалею.

Все это я вспоминала, глядя на рояль, черного монстра, занимающего половину гостиной.

— Во-вторых, — продолжила Данни, — как ты себе представляешь перевозку этой громадины? Я его и сюда-то еле доставила.

— Можно прицепить сзади к быстроходке, — предложила я. — Для чего-то же у рояля есть колесики.

— Тогда она превратиться в медленноползушку, — отпарировала подруга. — И вы доедете до яблочного дома в лучшем случае через три дня. Нет-нет, этот вопрос решенный, обжалованию не подлежит. Ну, все, постоим на дорожку, и в путь.

Мы постояли.

— Захвати лампу, — напомнила Данни.

Лампу! Действительно, я ведь чуть не оставила переговорник!

Более того — я совершенно забыла про мамин вызов в кабинете Банкин-тонса! И про свое обещание поговорить с ней, как только вернусь домой. Хороша дочка!

— Данни, — сказала я, — давай задержимся еще хотя бы на полчасика. Мне очень-очень надо поговорить с мамой.

— Ты с ума сошла! — подруга всплеснула руками. — Поговорить! Да ведь за окном уже темнеет! А вам еще ехать и ехать!

— Может, мы поедем завтра? — спросила я. Ехать в темноте, да еще с таким водителем, как Гвейн…

— Никаких завтра! — отрезала Данни. — Я тебя знаю, найдешь еще кучу неотложных дел. Все, топай.

— Мама очень ждет, — я постаралась сделать свой голос как можно более жалобным. — Я обещала с ней связаться.

— Ничего, подождет, — категорично велела подруга, выпихивая меня из квартиры. — У мамы новая счастливая жизнь, а у тебя пока нет. Мира, не тормози, шевели ногами! Машина ждет! В конце концов, поговорить можно и в быстроходке!

Согласна, вариант. Однако какое-то неясное чувство, что уезжать никуда не стоит, не хотело меня покидать. Именно оно заставляло тянуть время, находить неотложные дела, топтаться на пороге…

Машина действительно ждала. Моя сумка стояла на заднем сиденье. Я с кряхтеньем перегнулась через дверцу и сунула в сумку связку замковых ключей.

Гвейн занял водительское место и, застыв на нем ледяной глыбой, смотрел вперед, всем видом выражая терпение, которое вот-вот подойдет к концу. Данни посмотрела на его белобрысый затылок, хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— Мира! Чуть не забыла одну важную вешь! Ведь у меня для тебя подарок! Вот, держи. Подбирала тщательно, поэтому тебе обязательно понравится.

Она протянула мне колечко. Постое, незатейливое, из серебристого металла, с небольшим камушком. Я взглянула на хитрющее выражение лица Данни и включила маго-взор.

Ну, так и есть. Камушек светился бледно-голубым. Магия очарования. Значит, она все-таки не оставила коварных намерений сосватать меня своему помощнику. Ну уж нет.

Не желая обижать подругу, я взяла кольцо, но на палец не надела. Просто сунула в нагрудный кармашек. Данни не одобрила такое обращение с ценным подарком, но возражать не стала. Только спросила, подергав полу плаща:

— Ты собираешься ехать в этом недоразумении? В быстроходке, конечно, есть обогрев, но напрочь отсутствует крыша. Поэтому ветерок, особенно ночной, не прибавит дивных ощущений. Меня, например, во время дальних переездов постоянно бодрит.

— Но… у меня ничего более подходящего нет, — призналась я. — Разве что в одеяло закутаться.

— Мира, фу, — поморщилась подруга. — Фу, одеяло. Ты едешь в быстроходке, а не в телеге! Подожди.

Она нырнула под заднее сидение и вытащила объемный сверток:

— Держи и облачайся!

В свертке оказался дорожный набор высокосветской дамы: брюки, куртка, плащ, сапоги на шнуровке и перчатки с высокими раструбами. Все — из тонкой, отлично выделанной кожи золотисто-корчневого цвета. В довершении всего я достала из свертка большие круглые очки с толстыми стеклами.

Ноги ослабли.

У папы были точно такие же.

И тут же тугой волной нахлынули воспоминания.

Папа приходит домой, счастливый, протягивает мне очки:

— Глянь, Мира! Как тебе? Красивые, правда?

Я заворожено смотрю на это чудо. Толстые стекла, кожаная оправа, плотно прилегающая к голове — будто в руках у папы огромные стрекозиные глазищи. Мама смотрит настороженно и почему-то испуганно.

— Очки пилота, — с гордостью говорит папа. — Меня выбрали для испытаний нового летуна…

На маминых глазах наворачиваются слезы, а я не могу понять, что случилось. Она боится стрекозиных глаз?

Очень отчетливо, в одно мгновение, я понимаю: как только папа наденет глаза стрекозы, он перестанет быть папой, потому что сам превратиться в стрекозу и улетит от нас далеко-далеко, чтобы уже никогда не вернуться…

— Эй! — потрясла меня Данни. — Ты что, уснула, дорогая? Облачайся и вперед! В дороге поспишь.

Пришлось вернуться домой и переодеться.

М-да. Одежда действительно шикарная. И мне в самый раз. Вот только выгляжу я в ней не как светская дама, а как ее прислуга, невесть зачем все это напялившая.

Впрочем, я же не ради красоты все это надела. Путешествовать ночью — это вам не сладкие пончики.

И все-таки не удержалась — прихватила с собой и мамин плащ и простенькие ботинки.

— Прелестно, — одобрила Данни мой вид. — Вот что значит удачно подобранный наряд, сразу делает человека из…

— Коровы? — подсказала я.

— Из девушки, не озабоченной внешностью, — грозно поправила Данни. — Зато теперь вы с Гвейном смотритесь очень гармонично.

Оказывается, пока я ходила, Гвейнард тоже переоделся — почти в такой же дорожный костюм, как у меня, только темно-коричневого цвета.

— Ну, все, садитесь и езжайте, — сказала Данни. — Да и мне пора. Мира, не забудь поискать коробочку, ладно?

Она свистом подозвала ковер-летун, грациозно на него вспорхнула, махнула нам рукой и улетела.

Из соседней двери выглянула миста Зофа Галгер-тонс, только и ждавшая, когда отбудет моя шикарная подруга, которую, насколько я успела заметить, бабушка слегка побаивалась:

— Мирохарда Юргрия! Почему вы снова нарушаете покой? Вчера ночью творилось невесть что, а сегодня весь вечер в квартире орал петух!

— Не петух, — сказала я. — Сегодня была кукушка. Это мой сторож. Он больше не будет.

— Какая еще кукушка! — старушка перешла на визг. — Я что, выжила из ума? Не могу отличить ку-ку от кукареку?

Ничего не понимаю. Петух? Но ведь я сама слышала… И видела…

Может быть, после Данни ко мне приходил еще кто-то?

Или бабушка все-таки ошиблась?

— Я очень надеюсь! — продолжила соседка. — И что кукарекать никто не станет, и ночью из вашей квартиры не будут раздаваться мужские голоса и звуки потасовок!

Ну вот почему у подобных ей бабушек отличный слух, никакой личной жизни и необузданная фантазия? Бесполезно объяснять, что никакой мужчина ко мне не приходил, а слышала она всего лишь голос из переговорника; потасовка — не что иное, как ночной вызов и моя неуклюжесть.