Грим (СИ)

На фотографию упала слезинка, и Гермиона с удивлением обнаружила, что плачет.

«Это подделка, – убеждала он себя. – Родители Гарри умерли задолго до этого. Они не могли быть с ним на барбекю».

Она перевернула страницу. Их повзрослевшая троица в ночном клубе. Она сама в коротком красном платье и агрессивным макияжем, слева стоит Рон, одетый в брюки и майку с портретом Джона Леннона, справа – Гарри без очков и зажженной сигаретой в зубах.

«Нам здесь явно нет еще восемнадцати, кто нас пустил в клуб?» – ужаснулась Гермиона, забывая о фальшивости снимков.

От следующих фотографий ей действительно стало плохо. Она в обнимку с улыбающимся Драко на Трафальгарской площади. На следующей фотографии они самозабвенно целуются на каком-то концерте. А далее открытка из трех снимков, сделанная в кабинке моментального фото, на которых они с Драко делают забавные рожицы. И фотография Малфоя, играющего на гитаре в каком-то баре.

С печальным любопытством и каким-то смущением Гермиона разглядывала непривычно веселого Драко в клетчатых рубашках и джинсах, которые явно предпочитал другой одежде. Он был таким непривычным, милым парнем с добрым открытым лицом, а не холодными пугающими чернотой глазами Грима.

«Я бы хотела пережить такие моменты», – подумала Гермиона и испугалась собственных предательских мыслей.

Отбросив подальше фотоальбом, она забралась в дальний угол, нервно поглядывая на альбом. В глубине души зрели сомнения.

Они усилились на следующий день, когда доктор Матиас с раздражающей улыбкой объявил, что к ней пришел посетитель. Это был Рон.

Ей, как агрессивной пациентке, разрешили посещение в присутствии двух дюжих медбратов, которые прежде устроили ей унизительный обыск в поиске запрещенных предметов. В комнате для посещений санитары застыли возле входа, сложив руки на груди. Опасливо глядя на них, Рон робко произнес:

– Здравствуй.

– Рон!

Гермиона готова была расплакаться от счастья, увидев родное лицо, хотя мозг настойчиво напоминал, что настоящий Рон лежит в больнице Святого Мунго.

– Ты похудела, – констатировал Рон. – Снова отказываешься от еды?

Он был похож и не похож на настоящего Рона. В левом ухе блестело кольцо сережки, волосы были подстрижены под короткий ежик, и нос, казалось, был когда-то сломан и неправильно сросся. Заглядевшись, Гермиона пропустила вопрос.

– Что? Я не помню, ела или нет, – рассеяно произнесла Гермиона и прошептала: – Рон, вытащи меня отсюда.

Лицо друга приобрело напряженное выражение. Он посмотрел на санитаров, молча стоящих в углу, и сказал тихо:

– Гермиона, тебя здесь лечат, если ты не будешь им препятствовать, то скоро сможешь вернуться домой.

– Ты тоже мне не веришь? Рон, ты тоже волшебник.

– Хватит, Гермиона. Я много раз это слышал, – поморщился Рон и вздохнул. – Гарри передавал тебе привет. Он сейчас уехал на соревнования в Бирменгем, несмотря на травму плеча, он собирается играть. Джинни, представляешь, заметило одно модельное агентство. Прямо на улице! Теперь ее фотографии висят возле одного фирменного магазина с женской одеждой. Мама в восторге, но мы с братьями не разделяем их. Чего доброго заставят сниматься для рекламы нижнего белья!

Слушая рассказы Рона из магловской жизни, Гермиона поймала себе на мысли, что ей все равно приятно слушать. В той жизни Рон находился на грани между жизнью и смертью, а здесь он был живой, здоровый и знакомо возмущенный поведением Джинни. Пусть иллюзия, но Гермиона позволит себе расслабиться на пару минут.

Санитары объявили, что осталось две минуты. Гермиона хотела было возмутиться, но, видимо, такое короткое свидание было не в новинку для Рона.

– Фух, в этот раз я успел все тебе рассказать и передать приветы. Вроде бы ни от кого не забыл.

– Рон, спасибо, – произнесла она, чувствуя, что к глазам подступают слезы. – Скажи только, правда, что мы с Драко были вместе?

– Ох, Гермиона, я сколько сил и нервов потратил на отговаривания встречаться с ним. А ты так его любила, что оказалась здесь.

– Значит, ты бы все равно ничего не сделал отговорками.

– Сделал бы, если бы он не опередил меня с ухаживаниями, – ворчливо произнес Рон и чмокнул ее в щеку. – Не сопротивляйся лечению, чтобы в будущем у меня появился шанс.

*

С приближением рассвета эмоции призраков и их призрачные очертания тускнели. Рэй беззаботно посапывал под действием насланного призраком сна, недалеко от него на песке сидел Драко, вглядываясь в далекий горизонт. Сиэ парила над пляжем рядом.

– Ты рассказала мне о его прошлом, но это не поможет мне найти его в настоящем. Тебе недоступно выяснить его местоположение?

– Я прикована к острову. Но рассказ, что я тебе поведала, не бесполезен. Ролан любил меня и до сих пор любит. В первые дни после трагедии, когда мы были еще не призраками и даже не тенями – отпечатками души, застрявшими в междумирье, – я видела Ролана, узнавшего, что среди погибших была я. Его горе было неописуемо. Он действительно любил меня и пытался увести из-под эксперимента. Ролан возвращался сюда много лет подряд на годовщину моей смерти. А потом, обнаружив, что на острове обитают призраки, пришел в последний раз и поклялся собственной волшебной силой, что вернет меня в мир живых.

– Это невозможно! – раздраженно воскликнул Драко. – Вернуть после стольких лет нельзя.

– В ловушке между мирами мы не можем выйти ни в один мир надолго, но слышать, о чем шепчутся души, можем. Дары Смерти. Один из них – Воскрешающий камень.

– Из детской сказки?

– В руках владельца им можно вызвать из потустороннего мира фантом, в руках же Повелителя смерти – вернуть в мир живых, – прошелестел голос Сиэ, и лучи солнца поглотили ее призрачную фигуру.

Эмоции призраков свелись к едва зудящим ощущениям на кончиках пальцев. Рэй очнулся почти сразу.

– Расскажешь в поместье сразу и мне, и Бенедикту. Мы и так потеряли много времени.

Они трансгрессировали, но Драко не успел приступить к рассказу. Бенедикт произнес всего три слова:

– Гермиону и Марселу похитили.

*

Вскоре после встречи с Роном доктор Матиас убедился в желании Гермионы излечиться. Он не уставал повторять во время каждой их ежедневной беседы: «Душевная болезнь — это всего лишь болезнь, она излечима». Гермиона согласно кивала, в душе желая расцарапать врачу глаза.

Гермиона добилась своего: разрешение выходить из палаты, посещать сеансы культуротерапии и дважды в неделю гулять на свежем воздухе в больничном парке.

Дни проходили до тошноты однообразно, Гермиона окончательно потеряла им счет. Она терпела ежедневную терапию с доктором Матиасом, якобы принимала таблетки и смывала потом их в унитаз, но, несмотря на это, чувствовала себя плохо. Подозревала, что и в еду добавляют лекарства, и провела два голодных дня, убедившись, что ее психологическое состояние не улучшилось. Ею владела странная апатия. В такие минуты ей становилось все равно на окружающую обстановку, стены собственной палаты и узкая кровать казались достаточными для жизни. А потом в голове что-то вспыхивало, и неконтролируемая ярость охватывала тело. Гермионе хотелось кусаться, царапаться, вгрызаться в глаза санитарам, пока из них не потечет кровь и слизь. Когда рассудок начинал возобладать, ей становилось страшно от собственной агрессии. Подозрения, что каким-то образом в ее тело вливают отравленную гадость, душили ее, заставляя с остервенением осматривать свое тело на предмет следов от уколов. Но их не было, и Гермиона забивалась в угол, закрыв уши руками, и прислушивалась к себе, ища в голове чужие голоса, сводящие ее с ума. Психбольница медленно скатывала ее в пучину безумия.

Ее разум был измучен окружающей реальностью и снами, кровавым маревом окутывающими ее по ночам. В своих снах она упивалась неслыханным наслаждением от стонов и мольбах о снисхождении, от предсмертных криков агонии.