История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)

Смутный силуэт хрупкого женского тела неподвижно затаился в неосвещенной части прибрежного парка. Тонкие ноги подростка задраны на скамью, к запаху кожи примешивается влага и соль обиженных слез. Он позволил невесомым шагам стать тяжелыми, человеческими; она встрепенулась, и серые глаза напряженно уставились на его будто бы буднично прогуливающуюся фигуру. Она хорошо спряталась. Ни один грязный, пьяный подонок ее ни за что бы не заметил, ни один человек. Но Деметрий, к сожалению или к счастью, последним уже давно не являлся.

Ее вьющиеся светлые волосы были собраны в неаккуратный пучок на макушке, но несколько непослушных прядей выбились и белыми змейками прилипли к мокрым от слез, по-детски круглым щекам. Неумело покрытые кремовой помадой губы вздрогнули, в воздух выскользнул то ли вздох, то ли всхлип. На мгновение Деметрий увидел себя ее глазами — высокий, чуть сутулый, безупречно одетый молодой мужчина, одновременно пробуждающий желание и тревогу. Статный дьявол. Деметрий отлично знал, насколько он красив.

Она поспешно спустила ноги со скамьи, утерла слезы краешком измятой кофты. Деметрий приблизился почти вплотную, склонил голову набок, чтобы лучше разглядеть завороженное лицо девочки, похожее на розовый лепесток. У нее были чудесные, упоительно грустные глаза. Не совсем то — но все же на ужин сойдет.

Она действительно похожа на Элизабету. Такая же растрепанная, такая же переполненная чувственностью, о которой она сама не имеет понятия.

Кадык судорожно дернулся, губы увлажнились от яда, но Деметрий был терпелив. Он учтиво улыбнулся и прикоснулся двумя пальцами к краю капюшона.

— Как вам удалось меня увидеть? — Деметрий тщетно пытался уловить знакомые нотки, но не то, не то, это было не то. Ее голос был ниже и грубее от канадского акцента.

Что же, выбирать не приходится.

— Я увидел тебя потому, что искал. Я искал тебя всю ночь, моя ласточка, и наконец-то нашел. — Плотный шелк его голоса без труда обволок девочку, и уже через мгновение ее глаза заискрились доверием. Он присел перед ней на корточки, убрал налипшие пряди с лица. Под его прикосновением она оказалась свежей и напряженной, как готовый распуститься бутон. Он шутливо дотронулся до кончика ее носа облаченным в перчатку пальцем. Она прыснула и смущенно отвела глаза. По губам ищейки расползлась удовлетворенная ухмылка.

— А зачем вы меня искали, сэр? — Она осмелела.

— Откуда эти формальности, моя ласточка? Ты плачешь, а я умею слушать. Расскажи, что мне сделать, чтобы ты не плакала.

Между ее бровями залегла глубокая складка и она неуютно поежилась. Ровные белые зубы впились в побелевшую нижнюю губу. Глубоко под действием чар все еще топорщился детский, никогда подводящий страх. Но, городская дурочка, она давно разучилась прислушиваться к инстинктам, повелась на его красоту. Какой бы смехотворной не была ее печаль, боль от нее чувствовалась не хуже раскаленного клейма, и нужда поведать кому-то о беде пересилила здравый смысл.

— Ничего вы не можете сделать, сэр. Разве что подарить мне новые мозги. Я в выпускном классе… — Она прошептала это с такой горечью, как будто признавалась, что проклята. — Я все никак не могу повысить средний балл, а на носу очередные экзамены. Срок приема заявок в университеты вот-вот закончится, а я так и не смогла написать толкового сочинения… — Она безнадежно покачала головой и глубоко вздохнула. Деметрий чувствовал, что это еще не все, что главная тайна остается отчаянно сокрытой, и вопросительно поднял смоляные брови.

— А еще!.. — Голос сорвался на рваный плач, она вырвалась из его рук и упала головой в острые коленки. — Еще меня бросил парень, с которым мы должны были пойти на выпускной!

Деметрий вздохнул в притворном сочувствии. Он опустился рядом на скамью и привлек девочку, слишком поглощенную рыданиями, чтобы сопротивляться, к себе. На виске проступила соблазнительная жилка. Сейчас, когда лицо было скрыто за белокурыми локонами, представить на ее месте Элизабету не составляло труда. В горле стало тесно, челюсть свело от требующего излиться яда. Деметрий в предвкушении приоткрыл рот, но продолжал сдерживаться. Пускай поживет еще несколько минут. Счастливые люди не только ярче светятся, они еще и куда слаще на вкус.

— Не плачь. У тебя такие удивительные глаза. Жаль мутить их слезами. — Голос скользил, словно шелковая сеть. Он обхватил ее крепче, прижал ближе. Их лица почти соприкасались, и он мог бы поклясться, что увидел тот самый момент, когда здравый смысл покинул ее детское мышление, оставив за собой лишь безрассудное неопытное желание.

Вампиры, по крайней мере те, кто уважает собственное достоинство, никогда не кормятся, кем попало. К этому надо иметь определенное призвание, определенную склонность быть уничтоженной. В этот раз он сорвал джекпот. Пусть пока вместо отчаяния погибшего таланта он вберет в себя обыкновенную горечь разбитого сердца, но, по крайней мере, ему обеспечен изысканный ужин.

— Кто… — Последняя капля терпения впиталась в гранит его древнего сердца. Он прервал ее сбивчивую речь жадным, требовательным поцелуем. По ее щекам катились слезы облегчения, оставляя на рукавах серой мантии черточки темных следов. Не прерывая поцелуя, он разорвал на ней пальто, сжал в кулаке еле заметную под рыбацким свитером грудь. Она не пыталась его остановить, она отдавалась ему целиком.

Он распустил пряжу, мысленно отметив, что впервые за несколько сотен лет девушки снова не носят дурацких, по его мнению, бюстгальтеров. Прикосновение молодой неопробованной кожи обожгло его, и он наконец позволил голоду взять свое. Он отнял губы и в последний раз посмотрел на помутившееся в игре воспоминания лицо.

— Элизабета… — Это были его последние человеческие слова. Глаза разомлевшей девочки распахнулись, как по щелчку, но было поздно. Он бросился на нее, прижав всем своим весом к жесткой спинке скамьи, и, накрыв ладонью рот, заглушив не успевший раздаться жалобный крик, впился прямо в крошечную, пронизанную драгоценными зелеными жилками грудь.

Эйфория длилась минуту. За пару глотков он высушил ее до капли и теперь, отстранившись, равнодушно взирал на нее, тонкую, безвольную, и безжизненную, сверху вниз.

Ничего общего с Элизабетой. Не то, не то. Что же, по крайней мере, в груди поутихла жаровня, и теперь он может спокойно полюбоваться на суровое, прекрасное зимнее море, обрамленное, словно в византийскую тиару, в городские огни.

Он уложил голову еще теплой незнакомки себе на колени, откинулся на скамью, и, глядя в ржавое небо, принялся с ленивой нежностью перебирать спутанные завитки самой дорогой на свете платины.

— Элизабета, пойми меня, Элизабета… — прошептал Деметрий на своем родном наречии, забываясь в кратковременном покое. — Я лишь хочу получить то, что однажды упустил…

========== Глава Шестнадцать ==========

Эмметт беспечно насвистывал под нос мелодию из популярного фильма, ловко отправляя остатки дубового стола в ласкающие объятия занимающегося пламени. Щепки с треском разлетались по паркету, но Эсме не сказала неаккуратному сыну ни слова, с осторожностью вынимая блестящие стальные ножи из досок, столешницы и даже хлебницы. Она неспешно прибралась на кухне и прошествовала в мягкую гостиную, в последний раз засматриваясь на резные деревянные ножки, что упрямо поглощало нещадное пламя. Эсме опустилась на колени возле черепков разбитой вазы и стала укладывать их в прозрачную миску; она не чувствовала ни злости, ни огорчения — предметы интерьера волновали ее столь незначительно, что она, не моргнув, отдала бы дом на сожжение, если бы это гарантированно защитило всю их большую семью.

В доме стояла непривычная тишина. Елеазару требовалось время, чтобы осмыслить произошедшее и оценить грядущие перспективы после неожиданного визита высокопоставленной свиты; в последний раз их с Кармен видели на берегу реки, которая только начала обрастать первой наледью. Белла была преисполнена множеством опасений и тотчас же уехала за Ренесми в резервацию, в то время как Эдвард безмолвно мерил шагами комнату; он был единственным, кто видел картину целиком и несколько винил себя в том, что так редко бывал в Большом доме. Быть может, ему бы удалось объяснить странное поведение Элизабет, а затем и разгадать ее эксцентричного одноклассника. Вряд ли он бы мог предотвратить тщательно спланированный визит Вольтури, но уж точно облегчил бы задачу отцу. Теперь же он всматривался в яркую киноленту будоражащего сна, что зародилась в глубинах сознания спящего ребенка, девушка бессвязно бормотала и вздрагивала каждую новую секунду, а вместе с ней приходила в движение и Таня. Обеспокоенная вампиресса смачивала пылающий лоб влажным полотенцем, одновременно с этим продолжая осыпать дочь успокаивающими речами. Эдвард никогда не видел Таню такой по-человечески уязвимой, обеспокоенной, ранимой. Он даже и представить себе не мог, что она может быть такой; маска исключительности была оставлена за ненадобностью.