История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)

Их ждала канадская провинция Альберта и ее самый крупный город — Торонто. Несколько дней, недель или месяцев — сколько понадобится ждать, прежде чем Аро даст сигнал к действию? Сколько ждать, прежде чем вместе со свитой явится он сам, явится ради одного-единственного непредсказуемого человека? Что же, небольшая передышка еще никому не мешала. У них будет время пропитаться жизнью нового города и вдоволь поохотиться.

***

Вампиры разместились в высокой мансарде здания, выстроенного в неподражаемом стиле Арт Деко и находящегося в самом центре города. Его окружали застекленные стальные высотки, обвивали крупные магистрали и многолюдные улицы. Узкие тротуары вокруг все еще были выложены каменной кладкой, которую добыли в карьере на окраине города. Аварийный, пропитанный красотой декаданса, дом давно должны были снести, уступить место серебрящемуся торговому центру или бетонной парковке, и жители давно с этим смирились; в одной из темных, сырых квартир доживала свой век одна-единственная старушка. Между стенами ежеминутно бегали крысы, и от их возни осыпалась штукатурка.

Феликс большую часть дня проводил на крыше, откуда удобнее всего было наблюдать за бурлящей жизнью города. С удивительным для великана искусством он прятался за трубой и наблюдал за раскинувшейся внизу панорамой. Там, за поворотом, стелилась широкая улица, бились сотни сердец, приключались миллионы историй. Но ночь была его любимым временем. Тогда он мог беспечно расхаживать по улицам, вливаться в местные банды, участвовать в потасовках, становиться за пару суток настоящей легендой. Круглые сутки он был пьян от крови местных разбойников, изысканно кислой от выброса адреналина. Почти каждую ночь ледяная вода озера Онтарио принимала в свои ненасытные объятия новое тело.

Хайди чувствовала себя гораздо более раскованно и естественно среди людей. Ее хитрая, немного кривая улыбка, ее искрящиеся фиалковые глаза доводили беспечных смертных до исступления, будь они мальчиком, стариком, или ее любимой забавой — взрослым и успешным мужчиной. Ее купали в бриллиантах и свежих розах, увядающих от прикосновения ее ладони еще быстрее, чем от холодного уличного воздуха, ее холили и лелеяли, не подозревая, что в конце любой ласки их может настичь смерть. По части самообладания Хайди несколько уступала сестрам Денали, но бывало, что один из теплокровных проживал и больше одного дня, и Хайди позволяла счастливчику узреть свою истинную сущность. Линзы целиком растворялись от яда, изобличая равнодушный багрянец, розовые, как внутренность устрицы, губы задирались, обнажая безжалостные клыки, и от судорожной эйфории смертник не чувствовал боли — а может, даже и не замечал толком момента, когда обескровленное загнанное сердце наконец переставало биться.

Троими было дружно признано, что Торонто им очень даже по душе. Деметрий, однако, изнывал без дела.

Четко оформившийся образ не давал ему покоя, изводил, требовал погони. Он не хотел прокисать в людском муравейнике, когда та, что на сегодня является неземной и единственной, лежит где-то на кушетке, читая безыскусный роман, вглядываясь в сырость Вашингтона за равнодушным окном. Это прозаичная жизнь потихоньку разрушает, старит ее, от нее ржавеют ее детские мечты. От этого знания у Деметрия ныло сердце. Сейчас ее существование так же бессмысленно, как у застрявшего в речном иле рубина. Ему не терпелось выкрасть ее из стоячей воды, возносить и унижать ее, оберегать и почти что разрушать, пробудить в ней отчаяние и ярость, и скрытую мощь. Найти и смаковать по-настоящему одаренную женщину — почти что разграбить тысячелетнюю империю. Это оставалось одним из немногих не опостылевших Деметрию удовольствий.

Ищейка раскинул пыльный, изъеденный молью палантин на старой кушетке напротив грязного треснувшего окна, вглядываясь в замысловатый узор рулонных штор, что скрывали за собой спальню в одной из высоток. Но они не таили за собой феерию теней двух влюбленных, чьи тела изгибались и отражались на кремовой ткани. Он мог бесконечно смотреть на смертные утехи, на собственное мутное, едва заметное отражение на заляпанном стекле, но стоило его потемневшему от жажды взгляду опуститься на длинные согнутые пальцы, как он вновь видел на своих руках израненное, хрупкое, желанное тело. Он слышал зовущий, пленительный гул девичьей крови, всматривался в мутный, потускневший взгляд, что на несколько тягучих мгновений будто пытается осознать, запомнить его лицо, прежде чем забыться колдовским сном на долгие часы и исчезнуть.

Горло внезапно обожгло пламенем, и он резко вскочил на ноги, едва не проломив иссохшийся деревянный пол. Он вглядывался в пустую, заплывшую желтыми разводами стену, на которой снова проступали ее недостижимые черты.

Он зашипел от досады, взгляд подернулся багровой пеленой, лицо исказила мучительная гримаса. Упущенная добыча поселилась в его сердце, как проклятие, как червь, и есть лишь один способ снова стать самим собой, холодным и учтивым, непоколебимым Деметрием.

За окном снова повалил снег, и он схватился за голову, прогоняя навязчивые очертания. На морозе щеки алеют, как спелые яблоки. Мягкие варежки все в снегу. Невинный запах мокрой шерсти. Она неумело лепит угловатые снежки, пытается залепить в спину хотя бы одному члену своей новой семьи. Вот кто-то наконец поддается, в ее адрес летит шутливая ругань. Она морщит нос, и на нем расползаются складки, и снова этот смех…

…На широком экране мелькают кадры неизвестного ему фильма. Она прижимает к груди декоративную подушку, над головой перемигиваются маленькие желтые фонарики рождественской гирлянды. В уголках ее глаз скапливаются первые непрошенные слезы, и ему хочется их выпить, залпом, как легкое вино. Она благодарно принимает коробку бумажных ароматизированных салфеток и сжимает ледяную ладонь, прижимаясь к крепкому телу, несмотря на холод, несмотря на смерть, так, как должна однажды прижаться к нему.

Деметрий что было сил швырнул кушетку о стену, посыпалась штукатурка, обнажая старый кирпич. На ходу набрасывая мантию, он бросился вниз по тусклому лестничному пролету в бронзовую городскую ночь, но воспоминание летело вровень с ним, туманило зрение, загоняло все глубже и глубже в непредсказуемый уличный лабиринт.

…Теплое, но практически невесомое одеяло сползло на пол. На ее висках выступил пот, из груди вырываются судорожные хрипы. Кошмар — их пока что единственная возможность встретиться вновь. Он знает — малышка помнит каждую роковую минуту падения, помнит его, знает, что он вернется. Его лицо вторгается в ее тихую ночь, в ее маленькие, словно созданные для легких покусываний ушки льется хриплый голос, произносящий певучую греческую версию ее имени. Элизабета, моя Элизабета. Она помнит, как незнакомец отправляется в путь с ней на руках, помнит, как прячет ее под широкими еловыми ветвями подальше от снега и ветра. Она не слышит, но он-то знает, что рядом журчит ледяная река, где вьются на дне бессонные после оттепели мелкие рыбешки. Надо было забрать ее прямо тогда, чтобы не мучиться сейчас — надо было, но он не сумел. Соблазнение было слишком велико, он должен был уйти.

Измученный, горящий заживо от жажды, он углублялся все дальше и дальше в бедные кварталы, надеясь, что заплутавшая в неурочный час случайная жертва сама наткнется на него.

Горизонт темнел все быстрее, вокруг загорались неоновые вывески и уличные фонари. Офисные клерки спешили заглянуть в бар за углом. Мамы тянули куда-то непослушных детей. Из Волмарта струилась нагруженная бумажными пакетами толпа. Статные бизнесмены не отрывали от уха блестящие телефоны. Деметрий скрыл лицо под мантией, ускорил шаг и, наконец, очутился около пристани, близ воды, где ему всегда лучше думалось.

Важно быть осмотрительным, не убивать почем зря, найти самую дорогую подделку из сотни фальшивок, именно ту, что поможет ему временно прогнать из сознания трепещущий образ. О, моя маленькая проказница, моя жертва, моя ненаглядная добыча, чья кровь уже почти согревает мне кончик языка.