Запечатление (СИ)

И вновь – нет, не так. Никого другого просто не могло быть на его месте. Почему? Потому что, получается, именно его, пусть, скорее всего, он и не был таковым единственным, долго и упорно готовили к тому, чтобы доверить сокрытое от глаз людских, чтобы воспитать из него сторожевого пса для высокородного, который умеет держать язык за зубами. И Макмайер, с ухмылкой осознавая все это, твердо решил пройти это испытание до конца, ведь в награду за свои труды он наверняка сможет попросить у высокородного то, в чем так нуждался. Он сможет попросить омегу, который поставит на нем свою метку и родит ему сына.

- Присаживайтесь, инспектор, - вежливо предложил омега, сам располагаясь на широком диване в гостиной и закидывая ногу на ногу. Квартира, между прочим, хоть и находилась в Осозе, но её внутренняя обстановка была роскошной. Не напыщенной или кричащей, а именно роскошной, изумительной, искусной, без вычурности, но со вкусом, безо всякого рода безделушек, которые становились лишь сборищем для пыли, но с уместными элементами декора. Гармонично, в теплых, пастельных, бежевых, ореховых, коричневых тонах с вкраплением бирюзового и белого, что создавало ощущения уюта, но не настолько расслабляющего, чтобы забыться в нем.

- Благодарю, - пришлось прокашляться прежде, чем выдавить из себя это слово, но Коул простил себе подобную слабость, убеждая себя в том, что это нормально, что нет ничего постыдного и унизительного в том, чтобы демонстрировать свое меньшинство, как и понимая, что высокородный не потерпит попыток взбрыкнуть и что-то доказать с его стороны. Таким, как этот омега, нужен покорный и смиренный сторожевой пес у своих ног, и Макмайер был готов стать таковым ради своей цели, которая после нескольких лет мельтешения на горизонте туманным облаком в один миг оказалась в нескольких шагах от него. Возможно, как альфу, эта ситуация возмущала его, ведь альфа – это самец, доминант, тот, кто подчиняет, повелевает и властвует, но, как особь с высоким уровнем редукции, он не мог упустить этот шанс и был готов принять унижение даже от омеги.

- Значит, вы Люциус Нойманн? – удобно расположившись в кресле, начал Макмайер, пытаясь абстрагироваться от аромата цветущей вишни, который в этой комнате был ещё более насыщенным.

Это было странно, ведь, пусть перед ним и высокородный, подавитель должен был приглушать восприимчивость к омежьим феромонами, альфе же, наоборот, казалось, что он дышит не воздухом, а этим ароматом, который, словно жаром, растекался по его венам, концентрируясь внизу живота. Коул нахмурился, припоминая, когда же у него последний раз был гон. Оказывается, давно. Слишком давно, чтобы его сущность не взбунтовала именно в столь неподходящий момент, бросая своего носителя в жар сексуального безумия. Как бы там ни было, но нужно максимально сократить свое пребывание в этой квартире, рядом с омегой, который лишь одним своим взглядом заставлял его сердце биться в шальном темпе, а тело вздрагивать от малейшего ментального ощущения, да и срок действия подавителя неумолимо истекал, и последствия всего этого были более чем очевидны. Рядом со столь сильной особью, с столь красивым омегой и желанным партнером его гон мог начаться в любой момент.

- Да, - коротко ответил омега, и Макмайер снова замялся, пытаясь подобрать слова, которые сейчас казались совершенно неуместными. Порыв припасть к ногам высокородного не улетучился. Притупился, да, но альфа чувствовал, как внутри клокочут инстинкты, как отчаянно скулит его сущность, и как, что было не только неприемлемо, но постыдно, кровь приливает к тазу, вызывая пульсацию в паху. Нет, он пока что не был возбужден, но был в шаге от этого состояния, отчаянно пытаясь сопротивляться инстинктам, к слову, безуспешно.

- Ясно, - выдохнул альфа и, дабы отвлечься, уткнулся в свой планшет, пытаясь соотнести данные дела с тем, что он видел наяву.

Люциус Нойманн: рыжеволосый, курчавый омега в большущих очках на пол-лица, зашуганный и щуплый, одним своим видом вызывающий сочувствие – вот каким был этот высокородный на фотографии в деле, заведенным на гомосексуальную пару в восьмом секторе Осозе, в реальности оказавшись совершенно не таким. Люциус был примерно одного с ним роста, может, даже чуть выше, хотя сам альфа имел законных сто восемьдесят сантиметров. Длинные ноги с аккуратными ступнями и пальчиками, и Коулу оставалось только покусывать губы, желая прикоснуться языком к столь заманчивой ножке, но упорно осаждая себя от столь опрометчивого поступка. Хотя, может, в его положении это было бы самым наглядным доказательством того, что он уже, спустя всего лишь пять минут после знакомства, был рабом этого омеги, готовым целовать его ноги. А ведь ещё час назад Макмайер сказал бы, что это отвратительно – валяться у ног омеги, сейчас же, заворожено наблюдая за тем, как поджимаются точеные пальчики, комкая ворс, понимая, что это не зазорно, а довольно-таки возбуждающе.

Омега, как и большая часть особей его статуса, был хрупким и грациозным, в данный момент облаченным в свободные белые штаны и такого же цвета футболку, с узкими бедрами, изящными руками, тонкими пальцами с аккуратным маникюром, покатыми плечами, выразительными ключицами и гибкой шеей, но назвать его заурядным не поворачивался язык. Люциус не шел – он плыл, окутанный ореолом своего искусного аромата и гладью ментальных витков, за мерностью которых скрывалась огромная сила. Омега не сидел – он восседал, его величественная осанка, расправленные плечи, ровная спина, чуть склоненная вбок голова, ножка, изящно закинутая на вторую – этот человек в настолько гармоничных пропорциях сочетал в себе высокородную доблесть и омежью изнеженность, что им можно было любоваться вечно, желать до изнеможения, но при этом так и не коснуться, боясь запятнать это божественное создание своей второсортностью.

И Коул Макмайер, пересиливая внутреннюю дрожь, которая не позволяла ему поднять глаз выше подбородка омеги, все-таки смог собрать крохи сил, чтобы взглянуть на лицо омеги, опять задохнувшись, но на этот раз тем жаром, который окатил его с головы до ног, словно срывая с него какой-то туманный полог. Узкий овал лица, светлая кожа, ни грамма румянца на щеках, но это не придавало внешнему виду омеги мертвенной бледности, наоборот, делало его словно сошедшим с мистической иллюстрации, запредельным, загадочным, завораживающим. Чувственные губы, нет, не пухлые, но и не слишком тонкие – идеальные губы с выразительным контуром, на которых все ещё лежала тень вежливой улыбки, которую невозможно было прочитать до исчерпания. Темная дуга бровей и кайма длинных ресниц с кокетливо завернутыми кончиками – высокородный во всем, даже в таких мелочах, которые не предопределяют использование косметики. Волосы омеги тоже были темными, точнее, черными, словно сама ночь, густыми, собранными в толстую косу, сейчас переброшенную через плечо, но даже это не помешало Макмайеру увидеть в них нити серебра, как серебряная же прядка спадала на лоб Люциуса, ещё раз доказывая его выскородность.

Да, природе показалось недостаточно того, что высокородные были безупречными генетически и ментально особями, и она отметила каждого ещё одним своим прикосновением, которое в медицине получило название трансцендентность. Каждый высокородный обладал каким-то особым отличием, которые было выразительным, зримым, явным, но при этом не объяснялось с точки зрения физиологии особи. В основном, это был цвет волос и глаз. Волосы, зачастую, имели вкрапления какого-то цвета, например, красного или золотистого на темном, черного или алого на белом, но, бывало, проявлялись пряди и других, более ошеломляющих цветов, например, аметистового, изумрудного, сапфирового или, как в случае Нойманна, серебряного. Кстати, о серебре в волосах высокородных Макмайер никогда не слышал, а о том, чтобы увидеть, и речи не шло.

Если же трансцендентность не проявлялась в цвете волос, то она отражалась в цвете глаз. Так, радужка глаз высокородных могла быть и алой, и желтой, и белесой, и даже той же, неординарной, аметистовой, изумрудной или же сапфировой, но с прожилками другого цвета. И глаза Люциуса были именно такими – сапфировыми, глубокими, завораживающими, с нитями того же серебра, которые тянулись от черного зрачка к кромке радужки.