Темные дни, черные ночи (СИ)

- Белль! – произносит он ее имя, зная, что оно уйдет в пустоту – вряд ли она может сейчас что-либо услышать.

Но вдруг слезы на ее прекрасном лице замирают, и она сама превращается в застывшую статую. Румпель тоже застывает, не зная, что поделать, что предпринять. Просто стоит и смотрит на нее.

Белль спокойно разворачивается и выходит с кухни. Снимает с вешалки пальто, обмотав шарф вокруг шеи, берет в руки шапку, натягивает перчатки. Второпях хватает первую попавшуюся сумочку.

- Белль, уже вечер, только что прошел дождь. Не ходи никуда, прошу.

- Мне нужно выйти. Погулять. Подумать.

- Если хочешь, если тебе будет легче, я уйду.

- Нет, мне нужно выйти – настаивает она, пытаясь юркнуть к двери.

- Подумай о нашем ребенке, Белль, - просит он, - уже темнеет, погода не лучшая. Не ходи никуда, пожалуйста. А я уйду.

Она поднимает на него глаза, в которых не читается ничего, кроме звериной решимости, и стремительно бросается к двери, открывая ее:

- Я думаю о ребенке, именно потому мне нужно выйти! – кричит она уже в вечерней серости.

- Будь осторожна, прошу, и, пожалуйста, не задерживайся надолго! – тоже кричит он, не рассчитывая быть услышанным, и долго-долго смотрит ей вслед.

О, Белль. Что же он наделал?!

Мост Троллей. Белль всегда любила это место, романтичной мечтательнице оно казалось сказкой, приветом из средневековых легенд.

Она стоит на мосту и смотрит вниз, завороженная глубокой синевой реки. Прекрасная картина, достойная кисти гениальных художников.

Холодный ветер дует в лицо, запах свежести бьет в ноздри. Белль закрывает глаза, слушая тишину вечера, погружаясь в нее, словно в любимую книгу. Ребенок толкнулся и она гладит живот под одеждой, с улыбкой шепча:

- Ну, ну, милый мой, все хорошо. Уже идем домой.

Едва обернувшись, видит стоящего рядом, почти в нескольких шагах, человека и вздрагивает, не сразу поняв, кто это, в вечерней мгле. Но потом успокаивается:

- А, это вы!

- Что же такая леди делает в столь поздний час здесь? – раздается ответный вопрос, и Белль улыбается.

- Ну, я просто гуляла. Но уже возвращаюсь домой. Проведете?

========== Глава 55. Под прицелом ==========

Если бы Круэлла не тонула два дня в парах алкоголя и сигаретного дыма, то непременно знала бы, что сегодня в Сторибруке случилось, пожалуй, самое большое горе из всех возможных – не стало его веры.

Если бы Круэлла хоть на миг захотела бы выплыть из алкогольных паров, выйти из номера отеля с неприлично жесткой кроватью и посмотреть, что происходит в городе, который люто ненавидит, она бы знала, что он погрузился в глубокую скорбь. И не потому, что жертвой стал не злодей и все надели траур. Просто не стало надежды.

Если бы Круэлла за эти два дня хоть на одну секунду перестала безбожно пить и проклинать Темного, то, наверняка, услышала бы его ответные проклятья ей, потому что только она могла сейчас их не слышать, купаясь в вине и джине. Румпель кричал так, как никогда раньше, теперь все точно знали, что он это умеет.

Если бы Круэлла за двое суток рискнула хоть на минуту выйти на улицу, разъяренные жители города разорвали бы ее на части. Потому что этот город не привык, что убивают его героев. Потому что он был слишком мал и слишком чувствовал горькую потерю каждого из своих детей. Потому что он был страшен и безжалостен в своей ярости.

Так много «если бы», бесконечных условий, которых не случилось. Потому что эти два дня Круэлла тяжело и запойно пила, не принимая душа, не выходя из дома, почти не закусывая. Когда закончился джин, пришла очередь чистого спирта. Она, конечно, рисковала умереть от алкогольного отравления, но, черт возьми, когда ее это останавливало?

Она пила, пила и пила, пока не превратилась в бесчувственную куклу, смотрящую на мир стеклянными глазами и потому ничего вокруг не замечающую. Она пила до тех пор, пока ее организм не возопил о помощи, выпуская наверх все пережитое за последнее время в виде мерзкой рвоты. Она пила ровно до той секунды, пока ее глаза не закрылись, затуманенные вином и болью, а голова не коснулась жесткой подушки. Она пила, пила и не могла остановиться, играя в русскую рулетку. На выживание.

Это было слишком даже для нее. В запои она уходила крайне редко, предпочитая пить часто, но мало, а если и уходила, сбегая от опостылевшей реальности, то всегда умела собрать себя в кучу, собраться, двигаться дальше. Но этот последний запой был особо жестким.

Круэлла просыпается только от того, что в горле пекло и сушило, как в аду. Попытка нащупать рядом хоть какое-то подобие емкости для воды провалилась полностью – рядом только шуба, в которой, вероятно, она уснула и один тапок. С трудом разлепив, а, если быть откровенной, попросту разодрав глаза, Де Виль садится на постели, осматриваясь. Через пять минут молчаливого наблюдения до нее доходит, что находится она в своем номере. Уже хорошо. Еще через пять минут – что она даже одета и, как это не удивительно, укрыта. Наверное, до номера все же добралась сама.

Пошатываясь, держась за стены и едва не грохнувшись пару раз, она все же дошагала кое-как до ванной и, открыв кран на полную мощность, подставила лицо под воду, одновременно и умываясь и утоляя жажду. В голове гудело, а перед глазами все плыло. В доказательство того, что она была особо беспощадна к нему, ее несчастный организм вырвал все свое содержимое в унитаз.

- Ох, черт возьми! – стонет она, обхватив гудящую голову руками. – Славно я повеселилась, вероятно.

Новый приступ рвоты подкосил ее еще сильнее и в душ Круэлле приходится буквально ползти. Хорошо хоть, она одна и никто не увидит ее отвратительного состояния.

Едва доползла до кровати, Круэлла бросается на постель, стеная от боли. Черт, она совершенно не учла, что спит не на мягкой кровати в доме Свон и не на уютных матрасах в охотничьем домике, а на жесткой постели в вонючем отеле, принадлежащем старой перечнице с арбалетом. Никто не ценит такую изысканную даму и ее аристократичные косточки здесь! От возмущения Круэлла готова была лопнуть.

Впрочем, вскоре похмелье берет свое и она успокаивается. Сегодня ни на какие сильные эмоции она была попросту не способна. Даже попробовала себя корить за то, что слишком переборщила с интенсивностью двухдневного загула, и что надо завязывать с алкоголем, но это в итоге вызвало у нее лишь усмешку: когда она себя ограничивала? Разве ее останавливали какие-то запреты? Зачем себе врать – она алкоголик – стильный, необычный, но алкоголик. И от нравоучений по отношению к самой себе она точно пить меньше не станет. Больше – сколько угодно, чтобы заглушить совесть.

Круэлла с трудом, с десятой попытки, заставляет себя подняться с постели и, доползя черепашьим темпом до душа, спешит окунуться в прохладу воды. Влажные струи несколько освежают одурманенную пойлом голову и заставляют проснуться сознание. Ух. Теперь-то она хоть немного может прийти в себя.

Из душа она выходит несколько более уверенным шагом и даже, ни разу не упав, держась за стену только одной рукой, доходит до кровати. Кое-как сложив вещи в шкаф и даже исхитрившись повесить шубу, Круэлла, найдя в бутылке джина остатки благодатного напитка, присасывается к горлышку, жадно отпивая из нее. Это дарит способность улыбаться, потому что она испытала столь невероятную радость от нескольких глотков, какая давно не посещала ее.