Яблоневый цвет (СИ)

Упала на колени матерь несчастная. Перед глазами миг страшный застыл: человечек крохотный, убогий; сквозь веки синюшные глаза выпуклые видать; голова в кровяных сгустках да мокроте, словно картошка с «глазками»; ручки-ножки - как у котенка; пуповина тянется плотной вервью, резким махом рвет ее мозолистая птичья лапа да младенца недоношенного от глаз скрывает.

Закричала Голуба не своим голосом, оглушила сады яблоневые. Мигом полдеревни сбежалось, причитаниями женскими окружив жертву нечисти. Ворожею тотчас позвали.

Толпа говорливая расступилась, пропуская Радмилу к старостиной избе. Сам староста еще не возвратился - с рассветом в Реченик уехал, вести о новых порядках узнать. Пламена всем заправляла, диданок полную хату созвала. Кудахтали бабы клушами, всяк свое рассуждая, а помочь дочери старостихи не могли. Ворожея протиснулась к кровати.

Голубу умыли, кровь оттерли, но все еще стонала несчастная от боли режущей, колени поджимала.

- Помоги, Радмила, - подскочила к ней бледная, как смерть, Пламена, за руки хватая, - помоги, милая! Никак зверь какой ее утащил да изодрал. Ох, что ж делать-то теперь...

- Полыни нарви - ею лежанку застелить надо, - ворожея достала из подсумка сбор травяной, заранее для матерей молодых заготовленный. - Вот это кипятком залей, дай настояться - пусть пьет четыре дня. А теперь пусть выйдут все, заговор творить буду.

Как только бабы за порогом оказались, отправленные в поле за полынью, Радмила подошла к изголовью кровати и положила ладонь на горячий лоб девушке.

- Воды подай.

Пламена повиновалась.

Радмила поднесла чашку к самым устам, чтоб шепот только вода слышала, подставила к теплу очага, потом к распахнутому окну, сельчан заинтересовав. Голуба выпила уже не простую водицу - заколдованную.

- Больно сейчас будет, раны исцеляться начнут, но дергаться нельзя, а то рожать больше не сможешь. Поняла меня?

Девица кивнула, в струнку вытянувшись, губы закусила - уже действие заговора началось.

- Ничего, сдюжишь. Тело у тебя сильное и здоровье ладное - быстро на ноги встанешь.

Голуба заплакала, зажмурилась. Тихонечко ворожея к животу ее притронулась, от лица несчастной взгляда не отрывая.

- Над морем сизым

Звезда мерцает -

С волнами играет.

Под ракушкой белой

Жемчужина сияет -

Красу девы собирает.

Погашу свечу небесную -

Уймутся кони сизые,

Отопру дверь белоснежную -

Чадо встретит матерь нежную.

Муки горькие,

Слезы соленые

Да любовь сладкая,

А роды легкие,

Дитя крепкое...

Хоть и закончила говорить Радмила, а речь как на полуслове оборвала - поняла, что не для кого шанса просить свет белый увидеть. Тут же заметила на шее роженицы ожоги полосатые. Подождала, пока боль девицу отпустит, ее руку в своей сжала.

- Ты что в лесу делала, а?

Отвела глаза в сторону Голуба, молча на стену уставилась. Резко и грубо дернула ее за локоть ворожея, не на шутку рассердившись.

- Молчишь?! Зря я стараюсь? Сама ведь в лес пошла, никто туда тебя не утаскивал! Где дитя оставила?

Старостиха, спохватившись, оттолкнула ворожею от дочери.

- Да ты что, Радмила?

Голуба захныкала, лицо руками закрыла.

- Сама ведь злыми помыслами удельниц призвала! Хотела и себя, и дитя сгубить? Вот и получила! Смалодушничала, ребенка бросила да убежала - и с кого теперь спрос? Земля из-за тебя занедужит!..

- Радмила! Перестань!

Пламена прижала ворожею к стене, так что та двинуться не могла. Хоть и моложе Радмила была, а старостиха всю жизнь свою в полях работала, спины не разгибая, все же сильнее.

- Не могла она в лес сама пойти! Да и по своей воле с жизнью расстаться - тоже.

- Не веришь? Сама всё у нее спроси. А мне теперь Белокрай от проклятья спасать.

Высвободившись, Радмила уже спокойнее со всей суровостью Голубе сказала:

- За тобой придет твой ребенок. Коли кто из родителей его не признает - досаждать деревне будет, с ума всех сведет, а сады гнилью пойдут. Как солнце сядет, кострище за яблонями соберите да козленка белого приведите. И меня ждите.

Сельчане за дверями молчанием встретили, в глазах - страх. Поняли, что беда пришла в Белокрай и спасения только у ворожеи искать надо. Никто слова не сказал, дабы не гневить понапрасну.

Чуть отошла от дома старосты Радмила - услышала стрекот над головой, задорный, заливистый, да только ничего доброго он не предвещал.

- Вон пошли!

Махнула руками на стайку сорок, что по верхушкам деревьев прыгала, крикнула ворожея, а птицам всё потеха - издеваются-смеются, с неохотой в лес улетели.

«Уже сюда пробрались... Проглядела. Всё проглядела... Врешь, Бес, по своей воле Белокрай не отдам».

Идет девица - только вперед себя смотрит, не видит никого, не слышит. Северин у дома Беримира с работы умывался, заметил, что не спокойно на душе у Радмилы, скорее за рубаху схватился, да за ней, но дед как из-под земли перед ним возник:

- Брось ты это, за ворожеей-то бегать!

Пальцем костлявым в грудь парня тычет, будто сучком проткнуть старается. Глаза блестят из-под бровей угольками-головешками - вот-вот воспламенятся.

- Ты чего, старче? Обидел я тебя чем?

- Оставь Радмилу в покое! Доколе всё от дел отвлекать ее будешь?

- От дел?

Догадался Северин, что дед знает всё про незабвенный долг ворожеи, дюже с духом собрался, хмуро на старика посмотрев.

- Не от того ты ее защищаешь. Не я ей враг. Ей сил надобно огромных, чтоб против демона стоять, а какие тут силы, если рядом даже плеча дружеского нет? Ты ей что ли поможешь в трудный час?

Опешил дед Беримир, отшатнулся, но с ответом быстро нашелся:

- Еще самую первую ворожею любовь сгубила - к Бесу с местью привела. Коль против демона стоять, надобно забыть все людское.

Давно Северин не вспоминал глаза-звезды колючие, не думал о гнилых когтях да пасти смрадной. И не видать бы их никогда боле, да память эта ему самому, как воину, сил дает.

- Сразу видно, дед Беримир, не стоял ты в этой колдовской войне, - молвил Северин с горечью. - Все бдишь, надзираешь, порядок блюдешь, а сам будто и не человек вовсе - знать не знаешь, что душе человека нужно, чтоб с силами, ему не подвластными, бороться. Один в поле не воин. Тут только любовь поможет и ничто боле, лишь тогда сердце выдержит.

Нахмурился старик. В предзакатном свете вовсе на старую древесину кожа его похожа стала. Молчит Беримир, только губы поджимает да головой упрямо качает.

Пока Белокрай суетился, следуя повелениям ворожеи, Радмила готовилась дома к тяжелому обряду очищения. В углу у дверей поставила кадку с благодатью - хотела в Солнцеворот высвободить, да, видать, сейчас оно нужнее. Сама в наряд старинный облачилась, ленты белые в косы повязала. Увидел бы ее кто в поле - за богиню бы принял. Платье белое все вышивкой шелковой да рунами расшито - блестят и искрятся древние письмена, будто каменья драгоценные на свету. На запястьях - тоненькие браслеты-кольца из серебра, звенят при движении каждом - заслушаешься. Смотрит на себя в зеркало Радмила и не узнает. Не отшельница на нее в отражении глядит, а могущественная чародейка, которой ведомы такие тайны, что людей с ума свести могут.

Баюн важно на ворожею смотрит, точно любуется. Таких нарядов хозяйка еще не надевала. Все за ней котище с подоконника следит, глаз не сводит.

Взяла Радмила большой нож да вышла из дому, перед рябинами встала.

- Простите, родные, - деревцам поклонилась девица, на колени присела. - Пришел ваш час. Не думала - не гадала, что так всё сложится. О последней услуге прошу вас: как меня от силы нечистой охраняли, так и людей от напасти поберегите.

Трудно поддается ножу ствол тонкий, второй уж лучше пошел, словно смирились стражницы со своей участью, да только все равно сердце ноет, будто с подружками верными прощается.

Подошедший к хижине Северин оторопел.

- Зачем?

- Рябина злых тварей отгоняет, - ответила Радмила, не оглядываясь. - Защита от игоши это для белокрайцев.