Ветреный мальчишка (СИ)

— Значит, не будут, и хрен с ними! Сконцентрируемся на моих. Мнение брата меня мало интересует, а ты ему, кстати, понравилась, и это плюс. Остаются мама и папа. Папу я беру на себя, а с мамой говорить будешь ты. Сыграем на её материнских чувствах. Знаешь, как она на девочек моего возраста в классе смотрит? Я даже ревную. Она не может забыть мою сестру…

— Это подло. Я так не смогу. Лучше я просто поговорю и расскажу всё, как есть.

— Я тоже чувствую себя сволочью, когда так думаю, ладно, делай, как считаешь правильным. А отец, если хорошо подумает, согласится, он всё понимает. Только начинать надо потихоньку, чтобы у них сложилось впечатление, что они сами приняли это решение, а мы в конце просто его озвучили.

— …Папа, давай сегодня баню затопим, — предложил я, мило улыбаясь.

— Тебе что, ванны мало?

Я вспоминаю, как мы сидели в ней с Ниной, трескали мандарины, и с подозрением кошусь на отца. Чёрт, ну откуда ему знать? А, глупости!

— Мы же с прошлого года не топили! Баня сближает, и Нина ни разу не парилась.

Отец улыбнулся.

— Я же тебя, мальчишка, насквозь вижу… — сказал он, а я почувствовал, как у меня уши покраснели. Отец сделал задумчивую паузу и поднял взгляд вверх. — Я бы тоже на неё с удовольствием посмотрел.

Я кинулся на него с кулаками.

— А-а-а! Я всё маме расскажу, извращенец!

Он смеялся, пытаясь увернуться от моей яростной атаки.

— Ну-ка тихо, замри! — Замер в ожидании окончательного приговора. — С тебя дрова и вода. Отомри!

Ожил и с радостью прыгнул к нему на шею. И так тихонько, как можно менее эмоционально, чтобы он ничего не заподозрил, сказал на ухо:

— Папа, а она тебе правда понравилась?

— Не скажу.

Я спустился на грешную землю и оделся, чтобы идти пилить дрова. Но первый раунд был всё-таки за нами! А Нина с мамой на рынке закупала продукты, тоже хорошо.

Я насмеялся на месяц вперёд. Так в бане мы ещё не бесились, особенно я с мелким.

Мама сидела и для виду вздыхала, говоря, что если людей собирается больше, чем двое, меня начинает нести так, что не остановить. Я выёживаюсь, выпендриваюсь, воображаю и вообще непонятно кого из себя строю. Я же почти делал вид, что не рассматриваю Нину, всю блестящую, с капельками пота по всему телу.

Мама и Нина улеглись на живот, а папа, это ужасное существо, предложил мне похлопать Нину веником. Ну зачем он сказал это таким тоном? Я сразу всё представил, и мне пришлось сползать вниз, сидеть, скрестив ноги и подтянув к подбородку коленки. А Нина смеялась, вскрикивала от шлепков веником по заду и звала меня к ним. Я же хмуро отнекивался, говоря, что мне жарко и у меня голова закружилась, надо немного остыть. Но долго я не выдержал, что без толку сидеть? Пятясь задом, забрался наверх и улёгся рядом с Ниной, прижавшись к её скользкому и горячему боку. Как же я заверещал, когда в следующий миг папа от души шлёпнул меня веником и вся кровь сразу прилила к заду. Что ж, и за это спасибо.

Мама с Мишкой ушли, папа поддал жару. Мы лежали и таяли. Все мышцы расслабились, и казалось, что тело сначала раскрылось, потом растеклось и вообще испарилось.

— Олег, а что, слабо со мной в сугроб?

Сугроб с пушистым снегом приготовили заранее. Нина приподнялась, подперев голову рукой. Я посмотрел на неё, на отца. Ну не мог же я отказаться. Ныряя в сугроб вслед за отцом, я думал о том, какой прекрасной была моя жизнь. А через пару секунд шока сверху плюхнулась Нина. Как же мы орали (хорошо, что было уже темно и соседи даже при желании нас бы не увидели), а потом дрожали и жались друг к другу под потолком бани.

— Олег, я пошёл, а ты тут всё убери и сполосни, — сказал отец, выходя из бани и закрывая за собой дверь.

— Угу, — успел сказать я, а потом наши с Ниной губы соединились.

Слёзы ночи. 9 января 2006 г.

Дети искали любовь, дети Бога нашли, что же делать им с ним, если он один? Дети искали рассвет, дети Солнце нашли, что же делать им с ним, как не подставить тела свои? Я преклоняюсь пред тобою, то, что создало меня, как же мне дотянуться и дотронуться до тебя в любви? Я только ребёнок, пьющий молоко жизни. Я только ребёнок, потерявший свой взгляд в млечном пути твоей жизни. Моё сердце бьётся в твоей груди. Мое сердце лежит у тебя на ладонях. Прими меня, прими… Я живой!

Проснулся сегодня среди ночи. В окно светила яркая белая луна. И бесконечное одиночество в сердце. Смотрю на Нину. Вот она рядом, но она спит, и её нет со мной. И такая щемящая тоска пронзила сердце, что хоть вой. Выбрался из кровати и спустился в ванную, закрылся и, сев на пол, разрыдался.

Почему? Почему? Почему? Ведь всё хорошо, почему же мне так плохо? Что грызёт мою душу отравленными клыками отчаяния? Что забыл я в том холодном заснеженном лесу? Что рвёт моё счастье ледяными корявыми пальцами беды? Свернулся калачиком и лежал, вздрагивая. Под ванной темнота, паутина и застарелая пыль. И такая же пыль покрывала душу, забивала глаза, рот. Я задыхался, задыхался, задыхался… И, вздрогнув от прикосновения, проснулся. В свете луны бледное испуганное лицо Нины.

— Олег, ты плакал во сне, и я проснулась, мне показалось, что у тебя от рыданий перехватило горло и ты задыхаешься.

Облегчение бешеной волной прокатилось по телу, и я разрыдался. Нина обняла меня, пытаясь утешить, а я шептал сквозь слёзы:

— Прости меня, прости меня, прости меня…

— За что, Олежек?

— За то, что я такой, какой я есть. За то, что не верил в твою любовь…

Сомнения растерзают мне сердце, взгляд подтвердит правоту, может быть, я ошибаюсь, сейчас уже не пойму. Дурак, почему я такой дурак? Сам раскачиваю себя на качелях безумия. Угольками тлеет в глазах моих боль, её видно только во тьме ночной. Протяните руку, укажите путь. Куда сделать шаг от себя, заключённого в объятия сна? Отдаляюсь и люблю ещё сильнее. А тело словно заморозили, и только на сердце закипает кровь. Всё утро молчал, боялся произнести даже слово. Я поставил в горле плотину на дороге слёз и слов. Боялся, что хоть слово скажу, и начнёт, как ночью, плакать сердце. Надо всё рассказать, надо всё рассказать… Пустыня глаз…

Нина пыталась со мной поговорить, а я сидел, уткнув лицо в коленки, и молчал, леденея, словно на троне, на ледяном троне. А где-то в снежном лесу слышался переливчатый смех. Надо посмотреть, кто же там так смеётся…

Бежал по лесу, а за мной шли по следам.

«Стоп! Почему я убегаю? Я не зверь, чтобы убегать. Замереть, развернуться, стоять твёрдо. Я охотник! А в руке моей нож. Затаиться, невзначай запутать следы, обойти сзади…

Мягко, подкрасться, за волосы вниз, нож к горлу».

— Мальчик, мальчик, я только играла, мне скучно одной в этом лесу. — Сидела на троне, улыбалась. — Иди ко мне, я поглажу твою мягкую шёрстку.

«Я не зверёк, я не зверёк, я не зверёк!»

— Я сказала, иди ко мне!