Я твой ужас и страх (СИ)

Я твой ужас и страх

1. Твой ужас и страх

Валерия жила в одном из городов, где солнце не заглядывает в окна, где по утрам стелется дурной туман из сотен труб заводов, а воздух гарью напитался на многие века вперед. И в этой бренной суете бродяг и бизнесменов она плыла, как тень среди людей, не ведая ни великой радости, ни скорбной печали. Все будто стороной обходило, пролетая сквозь смог ее души, пустой и сумрачной. Наверное, пустой.

Валерия не думала о том, не ведая о себе почти ничего. Лишь то, что дом в людском муравейнике на этаже номер тринадцать — это ее пристанище для долгих лет. Лишь то, что школа номер N — беленый куб за черной оградой — перемалывала ее мозг одиннадцать лет, а институт M добавил еще пять. Пожалуй, все. И вроде жизнь прошла. Иль только начиналась? Кому как знать средь трубного глумления? Да не меди оркестра, а черных господ дымного града, фабрик и заводов, машин и прочих чудовищ из металла и камней. Стеклобетонный гроб мечты, что крылья обломала, лавируя сквозь узкие проходы меж высоток. Слишком широк размах крыльев, слишком мало пространства. Иль слишком сильны цепи ужаса. С тех пор, как мечта запылилась в коробке с высохшей краской и рваным холстом, приходили ночные кошмары.

«Он вновь придет, лишит весь смысл прав. И имя ему Страх», — мысли о грядущем, как осколки вечности в озере асфальта. Каждый миг последним мог бы оказаться в скопище торопящихся, в суете земной. Не до кошмаров в этой юдоли всех тревог, не до видений смутных. Все разум поглотил, все механизмом обратилось, как она сама. Иль так казалось вот уже пять лет, ушедших в небытие. Стремиться некуда — работа, транспорт, а дома только затянувшийся развод родителей и неодобрение ее глупых хобби. Не по возрасту, пора вырастать из творчества, пора забывать, как черная штриховка на листе перекрывает яркость красок после каждой новой ссоры самых родных людей.

Да, дома лишь раздоры наяву, а для видений смутных тоже сумрак и тьма. Пусть! Лучше так, чем яркий обман, что беспощадно выкидывает на растерзанье дня. Она не заслужила смотреть во сне модель счастливой жизни, согласие и покой, но вздрагивать, как от ледяной воды, под гром будильника — изволь в реальность, в серый дым. Она видела кошмары каждую ночь довольно давно, наверное, когда впервые осознала, как прошла трещина вдоль ее семьи. В детстве родители старательно делали вид, будто все хорошо, будто все счастливы — ложь от начала до конца. И стоило понять, как Валерия прокляла светлые сны, все эти выдумки. С тех пор серость и тревога следовали за ней во сне и наяву. И вскоре к ней сам явился этот гость, распорядитель черного песка. Он приходил всегда без приглашения… Он пробирался среди всех остальных нечетких очертаний ярче всего. Лишь наставала ночь, лишь сон смыкал усталые глаза, но не лечил душу целебным покоем среди забытья.

Он всегда приходит напрасно и без приглашения, имя этому гостю страх, черный человек, Король Кошмаров. Но разве так страшны иллюзии, если сравнивать с тем, что выплескивает водопадом реальность?

— Я дома, — тихо пробормотала Валерия, но мать не встретила возле дверей. Сидела, уставившись в телевизор, глотая слезы. Отец куда-то ушел на ночь глядя. Снова ссора.

Стоило задержаться на работе их уже слишком взрослой дочери — и вот. Ныне она прошла на кухню, достала йогурт, кое-как проглатывая этот ужин. Он холодным комком застревал в горле. Хотелось взреветь белугой и забыть обо всех, но она не принадлежала себе, как и все, как и каждый. Никакого смысла. Только отражение в бледном стекле балконной двери, из которой тянулась щупальцами ночь. Значит, скоро ложиться спать, чтобы снова ворочаться с бессонницей до четырех утра, а утром вставать бледной тенью. Говорят, так можно сойти с ума. Только не это доводило ее до безумия, до окутывавшей апатии и безразличия ко всем и к себе. Она хотела тепла, она выслушала бы, попыталась понять и помочь. Она прошла обратно в гостиную, где все так же неподвижно сидела мама.

— Мама? Мам? — негромко позвала Валерия, но на ее присутствие не реагировали, тогда случился взрыв гнева: — Мам! Хватит! Мне это надоело! Почему нельзя уже определиться?

Мать подняла на нее полные печали опухшие глаза, отвечая невнятно:

— Ты ничего не понимаешь… — Она небрежно отмахнулась. — Уйди! Мы сами разберемся!

— Ага, «конечно», сами. Уже лет десять это слышу. Ну? Куда он опять ушел? Что случилось?

Так приходилось интересоваться слишком часто. Потом он всегда возвращался, злой и усталый, иногда клятвенно извинялся, что-то дарил. Отец не пил, да и по любовницам вроде бы не шатался, а все же что-то навечно треснуло в их семье, будто проклял кто. Жили нормально, плазму чуть не во всю стену купили недавно, когда случилось затишье. Но кошмарные сны подсказывали, что это лишь перемирие перед новыми сражениями. Вскоре оказалось, что совместный просмотр широкоформатных фильмов — это не общие мысли, не одинаковое видение мира и схожие устремления. Это и не любовь. Впрочем, в ее существование Валерия и вовсе больше не верила. Счастье — для красивых сказочек, пусть других обманывают.

— Да не твоего это ума дело! — фыркнула мать, так небрежно, словно насекомое увидела. От такого отношения каждый раз обдавало холодом, точно случался смертельный столбняк.

— Мне уже двадцать четыре! У меня диплом психолога! Что я могу не понять?

— Умная ты слишком стала, я смотрю, — осадила намеки на разговор мать (она редко признавала чьи-то заслуги). — Просто уйди сейчас. Пожалуйста.

— Ухожу… Совсем ухожу, — пробормотала Валерия, уже не чувствуя совершенно ничего.

«Хоть навсегда», — раздалось в голове невысказанное горькое дополнение.

И она поплелась в свою комнату, где в углу за платяным шкафом так и валялся сломанный мольберт с порванным холстом. Тому минуло уже почти шесть лет — итог совместной воспитательной работы отца и матери.

Одна ругала за результаты вступительных экзаменов после школы, другой обрушил свой гнев на новый рисунок. Хоть не на нее; нет-нет, они все трое были слишком интеллигентны, чтобы бить друг друга, безупречно воспитаны. Они убивали друг друга иначе, изводили томительной пыткой, как пауки в банке. Зато в таком воспитании родители объединялись, сосредотачивая на ней совместные усилия по искоренению всего, что мешало в учебе.

Что ж… Потом поощряли за хорошие результаты, сокурсницы в свое время даже завидовали ее новому телефону или дорогим сережкам — хорошие подарки, богатые. Только как избавиться от щемящей боли в груди днем и от кошмаров ночью? И от той черной тени, что приходила все чаще и чаще, становилась у изголовья, рассматривала ее, а потом уносилась черным песком, пролетая сквозь окна, стелилась тенями. Черный человек, черный…

Она видела его через полуопущенные ресницы, принимая сначала за очередной дурной сон, но в безлунные ночи он все отчетливее проступал среди привычных очертаний унылой комнаты, такой же серой, как и все, что окружало, как и сама хозяйка этого пристанища ничтожной боли. Да что она в сравнении с тем, что творилось по миру? Разве сумрачных видений надлежит бояться? С возрастом Валерия усвоила один важный постулат: монстров не существует, зато люди по-настоящему способны навредить. Опасаться стоит людей.

«Вернулся», — вздохнула Валерия, слыша, как хлопнула дверь. Значит, отец просто в очередной раз бродил по улицам, вероятно, по аллее небольшого парка возле проспекта. Он говорил, что так успокаивается, врал, конечно. Иначе бы хоть что-то изменил за все эти годы. Уже хотелось, чтобы однажды ушел и не вернулся, бросил их. Нет же, его как магнитом тянуло!

А дальше все по-старому: снова выплескивалась очередная обида матери, сливалась гулом пронзительных воплей. И где-то к часу ночи все стихало.

Валерия только сидела на кровати, обняв подушку, уставившись в пустоту. Делать ничего не хотелось, как и жить.

Конечно, в мире творились страшные вещи, люди сотнями гибли за смутные цели олигархов и прочее, и прочее… Но хоть бы кто избавил ее от этой личной катастрофы. Вырваться куда-то, съехать на другое жилье она почему-то тоже не могла, не хватало сил и средств, как она себе объясняла. А, может, ее толстыми цепями держал этот дом на тринадцатом этаже. Как и всех остальных участников этого беспрестанного бедлама, где пожар вспыхивал от малейшей искры, от неправильно положенной на стол ложки или неверно повешенного шланга в ванной. Тут же находилась тысяча причин для очередного скандала, для припоминания всего, что было и не было совершено.