Я твой ужас и страх (СИ)

Валерия жила в вечной тревоге, какой и чей поступок снова окажется опасным рычагом да спусковым крючком. Для кого из них, из ее самых родных людей. В детстве они еще делили ее, требовали встать на чью-то сторону. Она плакала, терялась, постепенно учась уходить от их вечных во многом беспочвенных конфликтов. Сначала она искреннее переживала, просила перестать. Но с возрастом ей овладевал некий измученный цинизм, она даже делала ставки, кто из них на этот раз первым замолчит, уйдет в глухую обиду. Ох, как они умели обижаться! Потом через неопределенное время как будто извинялись друг перед другом, непостижимым образом продолжали вместе существовать в промежутках между поданными заявлениями на развод. Угрозы, обещания, добрые намерения — ничто из этого не является настоящим действием. Ничто не избавляло от тления.

«Это не брак, а гангрена», — заключила для себя Валерия. Она ненавидела уже весь свет, все это подгнивающее существование, ненавидела и себя как плод этой не-любви. И тоже не видела никакого избавления, никакого будущего.

Снова все стихло в ночи, только зимний ветер гудел из приоткрытого окна. Валерия отсчитывала секунды, просто так, чтобы успокоиться. Хоть она и говорила себе, будто давно уже абстрагировалась от всей этой канители, но каждый раз, каждая ссора прошивала ее острым ознобом, лишая сна. Ноги холодели, подкашивались от страха. Да, она жила в вечной тревоге, и то ли поддерживала, то ли добивала исступленная слабая надежда вернуться домой к спокойной обстановке. Каждый день она приходила с работы, открывая дверь, точно за ней ждало поле брани — каждый день она не ведала, как ее встретят, что случится. Для какой уж мечты здесь останется место! Ощипана реальностью, все перья пошли на крылья для разбившихся «икаров».

Валерия заставила себя натянуть пижаму, хотя тело одеревенело. Снова и снова девушка корила себя за то, что все еще так остро реагирует. «А как надо? — взрывался протест. — Как, чтоб вас всех, надо реагировать, если постоянно изводят друг друга самые родные люди? Заставляют выбрать, кто из них лучше… Оба «хороши», но я обоих люблю одинаково! Все равно! И после стольких лет! Не получается иначе».

Валерия плотно закуталась в одеяло, все так же обнимая подушку, до этого закрыв окно. Стеклопакет с чавканьем затворился, перекрыв отдаленный гул запоздалых машин, сквозняк иссяк. Теплее не становилось в прогорклой от темноты комнате.

Она слабо понимала, спит или бодрствует, в детстве ей порой и вовсе чудилось, будто она умеет спать с открытыми глазами. И именно тогда приходили странные пугающие видения, она не рассказывала о них маме, та все мерила слишком рационально. Себя только не оценивала по четким критериями рассудка. Не проявляла она сочувствия и понимания и к мелким девчачьим секретам, по ее мнению все только мешало учиться. А что думал на этот счет отец — непонятно. Они оба вроде бы желали ей добра, хотели сделать безупречной. Только что же так больно-то от такой горячей заботы?

Когда в пятнадцать лет одноклассник разбил ей сердце безответностью любви, родители только сказали: «И правильно, сейчас на это нет времени, ты должна учиться». Все правильно, все верно. Так надо, даже если с тех пор вместо трепещущего органа, распаляющего противоречивые чувства, в груди бился отчетливый механизм, размеренный метроном.

Впрочем, ее проблемы — ничтожны в сравнении со всем миром, так всегда говорили родители, когда она просила понимания и поддержки. В этом они и находили способ ободрить: приравнять всю ее жизнь к песчинке среди волн, ничтожному фрагменту мирозданья с надуманными бедами. Она и сама в это поверила вскоре.

Она не существовала, она — всего лишь неразличимое колечко дыма над заводской трубой в общем облаке. Порой ей казалось, что она невидимка, незаметный фантом, через который легко проходят люди, словно через воздух.

Они в нее не верили, поэтому она растворялась для них. Все ее достижения воспринимались как должное, зато за неудачи ругали, потому она научилась только переживать за промахи, но не радоваться победам. Лишь тень… Для чего тогда жить?

И от этих вопросов являлся незваный гость, сотканный из мрака и убитых мечтаний…

Валерия куснула губы, почти не замечая, как мрак в ее комнате переливался новыми оттенками. Она равнодушно рассматривала, как от стены отделился черный силуэт, как воздух наполнился незримыми частицами, точно песком. Но дышать вроде не мешал, только сдавил еще более пронзительным холодом, почти парализовал.

Это мерзкое чувство!

Оно возникало каждый раз после ссор родителей, перед экзаменами. Ничтожно в масштабах Вселенной, лишь невыносимо в рамках собственного тела.

Руки дрожали, а желудок стягивался узлом, отчего терялась ориентация в пространстве и времени. Может, она заснула и видела снова череду своих кошмаров. Что ж… Никакого смысла, никакой надежды на изменение: в реальности даже хуже, в кошмарах от ее воли всегда зависело ничтожно мало, а в жизни еще изволь выбирать, чтобы потом оказаться неправой.

На этот раз она отчего-то видела силуэт особенно отчетливо, наверное, потому что глаза привыкли к темноте. Высокий, под метр девяносто, он заполнял всю комнату ползущими темными протуберанцами, вскоре из них оформились очертания черных лошадей с горящими глазами, словно в дешевом фильме ужасов. Нелепость, очередной фокус усталого сознания.

А она ведь когда-то любила лошадей, но потом ей четко намекнули: «Зачем тебе конный спорт? Это не профессия, не для тебя. А если не собираешься заниматься этим профессионально, тогда вообще не стоит». И она кивнула, послушалась, слабовольная. Вот теперь и расплачивалась взглядом в пустые глазницы призрачных лошадей. Они кружили возле незваного пришельца, то обретали отчетливую форму, то рассыпались черным песком, который вился вокруг его длинных пальцев. И так почти каждую ночь последнее время. Кажется, ее избрали неплохой мишенью для сбора дани страха. Но боялось лишь тело, разум перешел за Стикс, утонул в Лете.

«Куда ни кину взгляд — лишь боль и мрак, и люди в черном облачении. Мир наш дошел до крайности, сам себя загнал в бездну ужаса. Люди боятся не леших, не вампиров. Больше всего люди боятся людей», — раздавались отчетливые и чужие мысли в голове, сумбурно и бездумно. Впрочем, если это сон, то ничего удивительного. Если бы не сковывающий ужас, от которого дрожало тело, но он не достигал измученного разума. Хватило и того, что на работе утром орала начальница, вечером очередной скандал, в метро оторвали хлястик пальто — мелочи, но подобные повторялись из дня в день, изматывали, доводя до крайней апатии. Слишком взрослая, чтобы опасаться ночных теней, уже неприлично. «Надо взрослеть Валерия, надо взрослеть», — как твердила вечно мама, когда она то показывала рисунки, то плакала от ночных кошмаров. Выходит, взросление — это умение жить вместе с кошмарами. Валерия почти научилась.

Только иногда терялась, какие из разговоров ей снились, какие происходили наяву. Какая уж разница в одинаковых нравоучениях? Все правы, если найти свою правду. Все морально, если найти подходящую мораль. Может, и кошмары для кого-то — просто еще одно явление психики. Не более того. Не знамения, не предвестники, лишь дымные тени среди городов отравленного солнца.

Впрочем, этот выглядел слишком уж материально. Ухмылялся острыми зубами, которые проступали за серой кожей узких губ. Клыки мерцали во мраке, как и прозрачные бледно-желтые глаза. Какой-то вампир с сизой кожей в черном облачении, которое сливалось неопределенностью линий с ночными тенями. Явно не человек. Значит — просто сон, потому что чудовищ не существует. Выходит, она уже разучилась различать.

«Возможно, я уже сошла с ума. Да кого это заинтересует? Они будут только орать, что их дочь оказалась неидеальной. И дальше выяснять, кто прав, кто правее!» — с досадой подумала Валерия, не шевельнувшись. На этот раз она решила, что настало время, в конце концов, спросить, кто пожаловал к ней среди вязкого морока безлунной мглы, слякотной оттепели.