Я для тебя останусь светом (СИ)

====== Пролог ======

Говорят, есть дни, а есть Дни. И, к сожалению, на вторых далеко не всегда висит табличка для любопытных: «Не влезай! Убьет!».

Мартен оглядывается вокруг себя чужим, искаженным взглядом. Как интересно меняется мир вокруг нас в зависимости от угла зрения, под которым мы на него смотрим… Все то же самое, что и час назад: окно, за которым пульсирует надрывный ритм большого города, уродливая ваза с белыми лилиями на небольшом журнальном столике, куртка, впопыхах брошенная на спинку кресла, — и ни хрена не то же.

Он знал, что этот день придет. Он ждал его. Готовился к нему. И все равно в последнюю минуту оказался не готов. Разве можно приготовиться к концу света? К извержению вулкана? К вспышке на Солнце? Человек — забавная букашка: он мнит себя царем и властелином, пока, жалкий и дрожащий от сбитой спеси, не осознает, что он — всего лишь Ничто.

Но пока его разум пытается прийти в себя, верное подсознание машинально — сказываются годы занятия спортом, когда подсознание, натасканное на автоматизм, порой было гораздо важнее — начинает действовать. Алгоритм поведения в этот день давно записан в подкорке. Остается только, отключив эмоции и запретив себе хоть что-то чувствовать, действовать по давно отлаженным пунктам.

Он звонит родителям, братьям и немногочисленным друзьям, своим обычным голосом говорит им давно заготовленные слова, смеется и острит, спрашивает о новостях и незаметно просит прощения, раздает советы и притворно ругается.

Эта непринужденная и милая болтовня занимает почти час, после которого он чувствует, что его словно пропустили через мясорубку, и думает, что самый тяжелый час в своей жизни он уже пережил.

Вот и все. Все выполнено и завершено, итоги подведены и счета оплачены.

Осталось последнее и самое главное.

Мартен откидывается на спинку кресла, в котором провел последний час, и закрывает глаза, вцепляясь в волосы руками. Он не ожидал, что для этого звонка ему понадобится больше смелости, чем для всех предыдущих.

Он набирает номер Антона, даже не глядя на кнопки. Кажется, каждый мускул, задействованный в этом нехитром наборе манипуляций, помнит свою роль, помнит отведенные ему движения. Он горько ухмыляется: жаль, что такие способности пропадут втуне.

Равнодушные гудки в трубке на миг заставляют его похолодеть. Нет, только не сейчас. Антон не имеет права не ответить ему сейчас. Это было бы уже за гранью жестокости. И поэтому, когда, в конце концов, в трубке раздается сонное и ленивое «Алло», он громко выдыхает сквозь зубы и ругает себя за недогадливость. Конечно, разница во времени: в Екатеринбурге давно ночь, и он сладко спит сном невинного младенца. Против воли Мартен улыбается, представив себе эту картину: наверняка опять спинал одеяло на пол, а сам раскинулся на всю кровать, как морская звезда — очень наглая и агрессивная звездочка. Впрочем, улыбка тут же покидает его лицо — чему теперь улыбаться-то…

— Алло, Мартен, чего молчишь? — тем временем интересуется Антон, зевая, но уже более ясным голосом. — Ты меня бессердечно разбудил в полночь, чтобы загадочно сопеть в трубку?

— Нет, — отвечает он твердо, заранее отсекая все возможные возражения, — чтобы ты сейчас же вытащил свою задницу из постели, мигом собрал вещи и завтра прилетел ко мне.

====== Часть 1 ======

Много лет назад

2007 год

Мартелл-Валь-Мартелло (Италия)

Чемпионат мира среди юниоров

Мартен сидел у окна в маленьком, но очень популярном среди местной молодежи кафе. Конечно, здесь было довольно многолюдно и, соответственно, шумно, что его крайне раздражало, но с этим приходилось мириться. Все эти неудобства объяснялись очень просто: заведение славилось своими весьма демократичными ценами, и поэтому только оно и было по карману молодому и ничем пока особо не отличившемуся спортсмену.

Он мрачно, как на незакрытую последним выстрелом мишень, глядел в чашку уже давно остывшего кофе. Пить не хотелось, есть не хотелось, ничего не хотелось. Стоп, весьма существенная поправка: хотелось побед. Хотелось славы. Хотелось триумфа. А их нет, и неизвестно, будут ли. Потому что вместо побед пока были два девятых места в спринте и пасьюте на юниорском мире и вечная репутация младшенького братика Симона. И это в целых восемнадцать лет! Неравноценная замена, стоило признать.

Нет, конечно, он понимал, что его возраст в циклическом виде спорта — даже не юность, а скорее младенчество, но эта отговорка совершенно не утешала, наоборот. Ведь восемь человек — целых восемь! — этого же возраста оказались и вчера, и сегодня лучше него!

Словно поддакивая всем его невеселым раздумьям, телефон начал задорно выводить мелодию, установленную на Симона.

Он невольно поморщился, прежде чем ответить на звонок.

— Да, Симон… Да, все нормально… Нет, я не расстраиваюсь, с чего бы?.. Да, и мама, и Брис… Нет, не надо… Нет, конечно, понимаю… Сам-то как?.. Ага, круто!.. Пока, родной.

Он несколько резче, чем хотелось, нажал на отбой и выдохнул с облегчением. Нет, он, правда, очень любил брата, даже более того: тот всегда был для него примером и кумиром. Вот только… Как же сложно принять тот факт, что ты для всех не Мартен Фуркад, пусть нескладный, замкнутый и не особо приятный в общении, но Мартен, сам по себе, а просто — Младший Братик. Вот именно так, уменьшительно-ласкательно, и оттого мерзко до тошноты. Мартен так и представлял, как перезрелые фанатки старшего брата склоняются над ним, пытаются вытереть ему носик, накормить кашкой и умиленно гладят по головке: «Ах, какой милый малыш, этот младший братик Симона!»

Он едва не скрежетал зубами при мысли об этом: разумеется, где брат и где он? Симон — участник прошедшей Олимпиады и главная надежда французского биатлона на будущей, наследник великого Пуаре. А он? А он — счастливый обладатель девятого места в полудетском спринте! И кто же он тогда, если не этот проклятый «младший братик»?!

Он невольно подумал, а что было бы, если бы вдруг он взял да и убил их всех морально, выиграв гонку сам, лично, без всяких призраков брата за спиной? Как бы они все тогда разинули свои рты и выпучили свои подслеповатые глаза! Как залилась бы слезами умиления мама: ах, как же вырос наш малыш! Как ошарашенно пожал бы ему руку Симон, впервые разглядывая с незнакомым интересом, словно равного! А потом его бы все начали фотографировать, брать интервью, задавать вопросы и удивленно восклицать: «Вы только посмотрите, это же Мартен, а не тот парень, его старший брат!».

Он намеренно сдвинул в своих будоражащих мыслях последовательность событий и старался даже не думать пока о победе и награждении. Потому что это было слишком волнительно, слишком прекрасно и слишком страшно одновременно. Потому что он, еще не зная, еще не испытав наяву, уже инстинктивно чувствовал, что Победа — это самое прекрасное, что может быть в его жизни. Что только она может утолить его жажду, успокоить его мятущуюся душу и разжать судорожно стиснувшиеся кулаки. Что только она способна вознести его к ликующим небесам и подарить крылья. Что только она — его счастье.

«Проклятье, все готов отдать за это! За то, чтобы побеждать вновь и вновь! Чтобы день за днем стоять на верхней ступени и смотреть на всех взглядом победителя, у ног которого лежит весь мир. Все бы отдал! Душу дьяволу за это продал бы, если бы понадобилось!» — отчаянно билось в его голове.

Его размышления крайне бесцеремонно были прерваны высоким сухощавым джентльменом в безупречном черном костюме со строгим галстуком и старомодной тростью в руке, чем-то неуловимо смахивающим на директора школы и похоронного агента одновременно.

— Здравствуй, Мартен, — он холодно улыбнулся, не размыкая губ, и без спроса уселся на соседний стул.

Мартен опешил на пару секунд: он точно этого человека видел впервые в жизни, а вот тот его знал. Его. Мартена, а не братика Симона. Это становилось интересно.

— Вы кто? — грубовато спросил он. — И что вам нужно?

— Мне? — тонко улыбнулся его непрошеный визави. — Кажется, это тебе было нужно, нет?