Я для тебя останусь светом (СИ)

Внезапно стало очень жарко, то ли от выпитого, то ли от собственных навязчивых желаний, то ли от непонятной искры, то и дело проскальзывающей в глазах Антона, когда тот словно случайно сталкивался с ним взглядом. «Да что ж такое-то?» — билось в его не на шутку встревоженном сознании. Ну парень, ну симпатичный, ну самоуверенный, так сколько таких парней было и будет в его жизни? Но ведь никогда, мать его, никогда раньше так не сводило судорогой в низу живота от желания сейчас же встать, вытащить его из зала и швырнуть на любую горизонтальную поверхность. Или вертикальную — тоже неплохо. Мартен через силу подумал, что, пожалуй, стоит притормозить, иначе он не дотерпит до отеля и трахнет русского в каком-нибудь грязном переулке, а это в его планы совершенно не входило.

Усилием воли он отвернулся, чтобы не пялиться так уж открыто, и наткнулся на удивленный взгляд Эмиля. Тот откровенно за ним наблюдал с веселым недоумением. Убедившись, что Мартен его засек, он украдкой кивнул на Антона и вопросительно поднял бровь. Заметил, конечно же, следопыт норвежский! «Да и черт с тобой!» — подумал француз, ухмыльнулся и независимо пожал плечами.

Тем временем Пайффер, что нагло оккупировал законное мартеново место рядом с Антоном, отошел, и Мартен понял, что удобнее момента может и не быть. Он показательно прогулялся до бара, чтобы не пересаживаться к Антону сразу же, вызывая ненужные вопросы.

— Фуркад, радость моя золотая, что происходит? — вкрадчиво ворвался в ухо шепот.

Он скривился, не оборачиваясь: Эмилю стало настолько интересно, что он поперся за ним, дабы выяснить, что к чему.

— А что происходит, Свендсен, солнце мое северное? — ехидно пропел он в ответ.

— Так это я и пытаюсь узнать. С какого перепугу ты сидишь и, совершенно не скрываясь, трахаешь Шипулина глазами?

— Так заметно?

— Ну… Ты можешь, конечно, вообще разложить его на этом столе, и да, это будет более заметно. Но только это, и ничто другое! А как же принцип, Марти?!

— К черту все принципы! — выплюнул он. — Хочу его, и все тут.

— Не трахался, что ли, давно? — заржал Эмиль. — Почему именно он-то хоть? Сдается мне, русские вообще не по этой части, так что у тебя никаких шансов.

Мартен смерил его уничтожающим взглядом, не сочтя нужным даже отвечать, взял бокал, твердым шагом вернулся к столику и плюхнулся на место, освободившееся рядом с Антоном.

В помещении было довольно громко. Музыка безжалостно била по перепонкам, что было крайне на руку Мартену. Можно было, не привлекая никаких подозрений, прижаться почти вплотную и говорить на ухо.

Именно это он и сделал, не медля ни секунды, прижавшись боком к теплому боку русского, а бедром под столом — к его бедру. И замер от нахлынувших впечатлений. Это было горячо, это было запретно, это было неправильно, и от того еще более дурманяще. Захотелось не медля ни секунды, опустить руку под стол, положить ему на колено, неотрывно глядя в глаза, изо всех сил сжать, а затем медленно пройтись до верха. До самого-самого верха.

Желание было таким сильным и внезапным, что он сжал кулаки от греха подальше. Он не узнавал сам себя, вообще-то ему было несвойственно действовать так нахраписто. Обычно все происходило гораздо тоньше и цивилизованнее. Хватало пары понимающих взглядов, двусмысленных улыбок, незаметных кивков. Мартен сам не понимал, что на него так повлияло: то ли остаточные явления победной эйфории, то ли вино, вероломно прикинувшееся легким напитком, но неслабо ударившее в голову, то ли что-то еще, чему он не мог найти названия, впрочем, особо и не стремился. В этот момент русский, сам того не зная, пришел ему на выручку и почти незаметным движением отодвинулся. Мартен чуть не застонал от разочарования: стало неуютно и холодно, поэтому он тут же решительно придвинулся обратно, а чтобы тот снова не вздумал убежать, обнял его за плечи и зашептал:

— Ну как, не разочарован, что мы сюда выбрались?

Антон покачал головой с вежливой улыбкой, аккуратно отодвигая голову от назойливо тыкающихся ему в ухо губ. Но Мартена было не так легко сбить с толку.

— Слушай, тут так душно, может, выйдем, подышим свежим воздухом?

Он был готов к тому, что русский откажется, но на удивление тот легко поднялся и протянул руку:

— Пошли.

Мартен поднялся, безуспешно пытаясь скрыть довольную улыбку, и метнул Эмилю торжествующий взгляд.

На веранде бара, вмиг попав в объятия негостеприимного зимнего вечера, Мартен вздохнул с облегчением: холод вмиг остудил не в меру разгорячившееся воображение. Но лишь до тех пор, пока Антон, который словно и не замечал назойливого морозца, не оказался рядом, задумчиво глядя куда-то в пустоту и облокотившись на перила. Мартен чуть не взвыл, жадно ощупывая взглядом русского, который, сам того не зная, принял весьма фривольную позу. Француз почуял, как хмель, казалось, выветрившийся на холодке, вновь овладевает сознанием и толкает на безрассудства. В голове шумело, руки дрожали, а в животе все сводило так, что, казалось, готов кончить от одних только мыслей, как перевозбужденный подросток. Сознание заволокло незнакомой черной пеленой. Один вид соблазнительно прогнувшегося Антона будил в нем самые темные, пугающие и доселе неведомые желания.

Аж зубы сводило от желания подойти сзади и плотно прижаться своим бунтующим членом к этой симпатичной и так призывно выставленной заднице. Рвануть его к себе, чтобы прижаться всем телом, жадно гладя грудь и живот. Вцепиться зубами в шею так, чтобы заскулил возмущенно, в ответ на что сжать зубы еще сильнее, и пусть останутся следы, как клеймо. Рвануть молнию на джинсах, не обращая внимание на уже безвольные протесты, и собственнически накрыть член, подчиняя себе, парализуя волю. А затем наконец-то — Господи, наконец-то! — толкнуть вперед, заставить нагнуться и расставить ноги шире, грубо развести ягодицы и ворваться жестоко, без подготовки. Так, чтобы завыл от боли и попытался вырваться из обжигающих объятий. Держать, резче насаживая на себя, подавляя всякое сопротивление, двигаться грубее, жестче, быстрее, быстрее, быстрее…

— … Ау!!! Мартен, проснись!

Француз, бесцеремонно вырванный из мрачного мира своих болезненных фантазий, вздрогнул, оглянулся непонимающе и уткнулся взглядом прямо в веселые глаза Антона напротив. Тот, похоже, давно к нему обращался и сейчас смотрел с загадочным любопытством. И вновь странные, непонятные искры зажигались на миг и тут же погасали в его взгляде.

— Ты что-то сказал? — наконец спросил Мартен, невольно заливаясь краской от осознания того, о чем он только что мечтал.

— Сказал? — засмеялся Антон. — Да я уже пять минут пытаюсь до тебя докричаться, а ты стоишь в ступоре, словно черта увидел.

Что-то в словах Антона неприятно царапнуло, кольнуло осколком льда в сердце, но Мартен не стал задумываться об этом. Его гораздо больше озадачили те желания, что обуревали его минуту назад. Вот уж кем-кем, а насильником его бы точно никто не назвал, все его партнеры всегда оставались им более чем довольны. Поэтому желание подчинить Антона, сделать ему больно, присвоить его было очень пугающим. Но от этого не менее, а возможно, и более притягательным.

Он вновь глянул на него, против воли фокусируясь на его губах, и ощутил, что страсть вновь начинает биться в паху и мозгу, причем неизвестно, где сильнее. «Вот он — момент, — зашептал вкрадчивый голос в сознании, — давай же, поцелуй его. Нежно, ласково, не пугая, сначала просто прижмись к губам, потом пройдись по ним языком, а затем аккуратно раздвинь их и проникни внутрь. Он не оттолкнет, давай, Мартен, потому что он — твой». Сумасшедшая мысль родилась в голове, оформилась, осмотрелась по сторонам, и, довольная, осталась здесь жить. Да, Мартен осознал это точно: Антон — его, и уже пофиг, что сам Антон об этом думает.

И он уже почти сделал последний шаг, когда раздался дребезжащий звонок телефона. Он едва удержался от того, чтобы не выругаться вслух и крайне неприлично, что вообще-то случалось с ним нечасто.