Верить и любить

Пожалуй, следовало во всем признаться Диане. Но тогда придется раскрыть и горькую часть правды: любящий папочка не чает, как бы на будущее оградить себя от участия в воспитании сына. Он очень скоро пресытился любовницей, а ребенок — вообще лишняя обуза.

Николь взяла с собой маленький рюкзачок и положила туда бутылочки, наполненные детским питанием. По расчетам Дианы, процедура кормления малыша в присутствии Генри способна вызвать эффект. Главное, чтобы первые шаги крошки происходили у него на глазах, подобные мелочи особенно сближают. Не исключено, что Генри все-таки привяжется к мальчику и это не прервется после предстоящего расставания.

Пустые иллюзии, одернула себя Николь, приближаясь к Кингс-Хаусу. Все объясняется предельно просто: здесь, на Маврикии, Генри ищет, как бы убить время, не появляясь слишком часто на людях, пишет этот идиотский справочник, а тут весьма кстати подвернулся Джонни.

Вскоре Генри улетит во Флориду и приступит к своим обязанностям в корпорации, с головой уйдет в бизнес. Деловые поездки, совещания, вечная кипа документов потребуют всей его энергии и интеллекта. Отношения с Николь и сыном отодвинутся на задний план, если вообще сохранятся.

— Эй, мальчики! — задорно крикнула она.

— В гостиной! — отозвался Генри.

Николь пошла на звук его голоса и очутилась в просторной светлой комнате с огромным сводчатым окном. Отсюда открывался дивный вид на цветущий сад, орошаемый вращающимися фонтанчиками, и миниатюрный круглый пруд с золотыми рыбками. На стене висела картина в позолоченной раме, принадлежащая кисти художника девятнадцатого века, с изображением морского пейзажа. Плюшевая софа и кресла обтянуты шенилью, на полу— толстый ковер вишневого цвета, а на резном карнизе — парчовые занавески того же оттенка с вкраплением белых и золотистых нитей. В углу располагался сервант — за стеклом стояли изящные фарфоровые статуэтки.

На Генри были черные шорты и майка, он расселся на полу, вытянув босые ноги, и бэби, кряхтя от усердия, преодолевал эту своеобразную преграду. Тело Генри покрылось ровным загаром, несмотря на редкие вылазки из дома в знойные часы, он заметно поправился, и мышцы приобрели прежнюю упругость.

— Знаешь, что полагается по закону за киднеппинг? — лукаво спросила Николь.

Он усмехнулся, глядя на нее снизу вверх.

— Нам было скучно поодиночке, вот мы и составили друг другу компанию. Смотри! — Он пощелкал пальцами.

Балансируя на ноге Генри, Джонни внимательно вгляделся в движения его руки и тоже потихоньку щелкнул маленькими пальчиками.

Николь засмеялась.

— Никогда раньше не видела, чтобы он вытворял подобные фокусы.

— Я только что его научил. Много ли ты знаешь младенцев, способных на такое. — Генри с гордостью взирал на сына.

Детишки были для него в диковинку, он и не предполагал, что пупсики девяти месяцев от роду могут подарить столько радости и вылечить от хандры. Стоит ли говорить, что восприимчивость Джонни казалась ему уникальным явлением.

— Ни единого, — с улыбкой сказала она, разделяя его восторг. — Думаешь, он гениален?

Генри легонько шлепнул малыша по попке.

— Настоящий вундеркинд.

— Доктор Спок считает, что двенадцать тридцать — пора второго завтрака для ребенка со сверхъестественным дарованием. — Николь встряхнула своей роскошной рыжей шевелюрой. — Попробуешь сам покормить его?

— Я?!

— Не бойся, Джонни не кусается, но учти — у него имеются два острых зуба.

Тонкая морщина пролегла между бровей Генри.

— Ни разу не кормил ребенка.

— Процесс не сложный. Джонни — такой чистюля, он не доставит тебе хлопот.

Генри решительно встал, морщинка у него на лбу разгладилась.

— Я видел в кладовке высокий детский стульчик, самое время им воспользоваться.

— Прекрасно!

— В этом доме найдется снаряжение для любого контингента гостей, — сообщил Генри. — Отнеси ребенка на кухню.

Новенький складной стул был завернут в полиэтиленовую пленку. Николь разорвала упаковку, усадила Джонни и пристегнула защитный ремешок.

— Это чтобы ты не вывалился, мой сладкий.

Она повязала малышу слюнявчик, развинтила крышки на баночках, достала пластмассовую ложку и предоставила остальные полномочия Генри.

Преисполненный важности отец присел на табуретку рядом со стульчиком Джонни и зачерпнул немного пюре. Малыш послушно раскрыл ротик и проглотил содержимое ложечки. Когда банка с пюре наполовину опустела, Генри удовлетворенно улыбнулся.

— У меня здорово получается, верно, детка?

— Ты ведь не изменил своего решения насчет Джонни? — Глядя на довольные лица Генри и мальчика, Николь осмелела настолько, что задала этот дипломатичный полувопрос.

— Нет. — Решимость, сквозившая в его тоне, заставила Николь содрогнуться. Но после минутного молчания она совладала с обидой и перевела разговор на другую тему.

— Ты сегодня выходил на улицу в шортах?

— Да. А почему ты спросила? — осведомился Генри.

— Потому что это произошло впервые. Даже когда термометр зашкаливает под восемьдесят градусов по Фаренгейту и влажность превышает девяносто процентов, ты носишь джинсы.

— И что из этого? — нахмурился он.

— Ты стесняешься и прячешь свою ногу, — констатировала Николь.

— Позволь мне самому выбирать себе одежду, — огрызнулся Генри.

— Если люди станут глазеть на тебя, значит, ущербны они, а не ты. Хромота — не смертный грех. Просто, взрослея, мы обрастаем условностями. Ведь Джонни не смущали твои шрамы?

Генри с нетерпеливой досадой посмотрел на нее.

— Нет, разумеется.

— Следовательно, нет повода для переживаний, — бодро сказала Николь. — А с тростью ты смотришься еще солидней.

— И внушаю жалость, как всякий калека? — проскрежетал он.

— Разве что поначалу. Ты слишком большой и сильный, чтобы вызывать жалость.

Генри поджал губы.

— Спасибо, утешила, тебе бы быть сестрой милосердия.

— По крайней мере, ты не нуждаешься в костылях и инвалидной коляске, — заключила Николь.

Прежде чем окинуть ее испепеляющим взглядом, Генри отправил в ротик Джонни еще одну ложечку тыквенного пюре.

Николь не отвела глаз. Ее разоблачения на этом не завершились. Чтобы преодолеть приобретенный из-за физической травмы комплекс неполноценности, необходима шоковая терапия, рассудила Николь и приняла эту неблагодарную миссию на себя.

— Ты поторопился выйти на работу, едва успев оправиться, и, когда почувствовал, что не готов к такой нагрузке, спрятался на острове посреди океана, вдалеке от дома и назойливого участия знакомых. И отрицаешь произошедшие в тебе перемены.

Пластмассовая ложка хрустнула, зажатая между его пальцами.

— Прекрати молоть чепуху!

— Придется признать, что ты никогда уже не совершишь спортивных подвигов, не сможешь прыгать с трамплина, играть в теннис и бегать по утрам. Ты говорил о «возвращении к обычному графику», но, — она указала на его ногу, — теперь это стало нормой.

— Если эти рассуждения продиктованы так называемым «состраданием к ближнему», ты напрасно сотрясаешь воздух.

Ясно, он счел ее слова жестокими, но ей было так же тяжело их произносить, как ему — слушать, и вызваны они отнюдь не состраданием, а любовью.

— У тебя появится возможность заниматься другими видами спорта, — успокоила его Николь.

— И чем же обосновано такое радужное пророчество? — колко спросил Генри.

— Зная твое упорство, я сомневаюсь, что ты согласишься обречь себя на неподвижный образ жизни.

Он смерил ее насмешливым взглядом.

— Теперь пелена окончательно спала с моих глаз. Однако я отдаю себе отчет в том, что многие люди страдают хуже моего, и я еще должен благодарить Бога за оказанную мне милость.

— Я понимаю, ты лишился своего хобби, но пора перебороть себя и…

— …завершить этот треп. — Он произносил слова сквозь стиснутые зубы. Очевидно, не будь здесь малыша, Генри не стал бы сдерживаться.

— Браво, молодчина! — похвалил он, когда Джонни расправился с пюре и фрикадельками. — А сейчас попробуй пудинг.