Счастье где-то рядом

— Нет, — сказала я, — не так.

— Тогда в чем дело?

Я подумала и стала давать подробный и обстоятельный ответ.

— Каждый человек должен выполнять свои обязанности, — сказала я. — Если все люди перестанут выполнять свои обязанности, в мире начнется неразбериха.

— Если сегодня на полдня остановится твоя работа корректора, мир не перевернется, — философски заметил молодой человек.

— Что?

— Бури и ураганы не начнутся.

— Откуда вы знаете, кем я работаю?

— Но если прямо сейчас одному человеку очень нужно, просто необходимо твое тепло, а ты уйдешь на работу, — совсем печально сказал он, — вот тогда, пожалуй, мир остановится.

Мне было очень тяжело. Мое сознание опять начинало существовать отдельно от меня.

— Отпустите меня, — попросила я.

— Я тебя не держу.

Да, моя рука просто лежала на его ладони. А я не могла уйти.

— Один принц очень долго ждал, — сказал он.

— Чего он ждал? — тихо сказала я.

— Он ждал, когда в его жизнь придет одно чувство, — продолжал он.

— Какое чувство?

— Неведомое. Незнакомое. Непредсказуемое.

Он надолго замолчал.

— И что? Это чувство пришло? — спросила я.

Меня опять стало затягивать в его сети. Я уже не помнила ни о раннем утре где-то далеко за окнами, ни о своей работе, ни о том, как меня зовут.

— Он этого не знает, — тихим низким голосом сказал парень.

— Почему он этого не знает?

— Он не может разобраться.

— А как в этом надо разбираться?

— Этого он тоже не знает.

— А если спросить совета у кого-то старше его, — предложила я, — с опытом?

— Что ты, — сказал молодой человек, — у каждого должен быть свой опыт.

— Но если нельзя разобраться самому, значит, все-таки нужно кого-то попросить помочь? — сказала я.

Он поднял голову и стал смотреть мне в глаза.

— А знаешь, — сказал он, — это идея.

Эта похвала несколько притупила мою бдительность. И он осторожно подвел меня за руку поближе к себе и посадил на колени.

Меня стал обволакивать все тот же терпкий запах одеколона. На сцене был полумрак, лица парня я по-прежнему так и не видела, я шла на поводу только у своих неизведанных чувств.

— Ты поможешь мне разобраться? — сказал мне тихий обволакивающий голос.

Мне трудно было поверить, что я уже опять сижу у него на коленях. Тем не менее это было так, и я ничего не могла с этим поделать.

Даже самой себе я не могла признаться, что больше всего на свете я хотела бы, чтобы сейчас все было именно так и никак иначе.

— Что вы сказали? — спросила я.

Он улыбнулся. Если я сейчас подниму руку, то смогу снять темные очки. Он как будто понял.

— Ничего, что я в очках? — сказал он.

Я вздохнула.

— Конечно, ничего, — сказала я, — ведь это я у вас в гостях, а не вы у меня.

— А если бы это я был у тебя в гостях? — опять улыбнулся он.

Я снова вздохнула.

— Все было бы точно так же.

Он подумал.

— Я могу снять бороду.

— Правда?

— Правда.

Я чувствовала его дыхание, его тепло. А мы с ним довольно-таки интересно вели тут светскую беседу. Как будто женщина сейчас не сидела на коленях у мужчины, и их обоих не бил электрический разряд.

— Будет здорово, — сказала я.

— Что будет здорово?

— Увидеть ваш подбородок.

Он рассмеялся.

— Попробуй, — сказал он.

— Я?

— А кто же еще?

— А вы сами не можете?

— Конечно, не могу, — сказал он, — ты же видишь, у меня руки заняты.

И я увидела, что у него действительно руки заняты. В одной руке он держал мою руку, а другой рукой нежно обнимал меня за талию.

Рукопись, которую он так заинтересованно читал в самом начале, давно лежала на полу.

И еще я давно заметила, что, когда с тобой начинает происходить что-то неизведанное, жизнь вообще не собирается отвечать твоим фантазиям. У ворот настоящего замка тебя вовсе не ждет интересный тебе принц в серебристой накидке или, на худой конец, в белоснежной заколдованной медвежьей шкуре.

Когда тебе всего лишь нужно наклониться и поцеловать его. И все эти накидки или шкуры сами упадут к твоим ногам. О нет.

Ты должна будешь сидеть в мерцающем свете рампы на коленях у незнакомца, и одной отрадой тебе будет — наконец увидеть вблизи его прекрасный подбородок.

Я подняла руку, прикоснулась к его щеке и стала отклеивать накладную бороду.

— Осторожнее, — попросил он, — вообще-то тут специальный раствор нужен.

— Может, раствор принести? — предложила я.

— Нет-нет, я тебе доверяю, — сказал он, — ты не станешь причинять мне боль.

Я видела, что он улыбается. Мне нравились его шутки. Мне было уютно в его обществе.

У меня было очень странное и теплое ощущение. Нет, не такое, как будто бы мы с ним давно друг друга знаем и это и есть тот человек, за которым я согласна идти на другой конец света.

Было ощущение, что мы познакомились совсем недавно. А я все равно согласна идти за ним на другой конец света.

Я осторожно отклеивала его бороду. Нежно вела рукой по его лицу. Он был близко-близко.

Я поймала себя на том, что мне хотелось бы, чтобы это длилось бесконечно. Чтобы я могла слегка касаться его лица, чувствовать его дыхание и тонкий запах одеколона. И даже не обращать внимания на его темные очки.

Чтобы это я хоть немного была хозяйкой ситуации, а не он, как обычно. Хотя вся эта ситуация тоже была целиком и полностью придумала им.

Он был здесь главный режиссер по всем этим ситуациям, в которых я медленно и зачарованно тонула, мучилась и наслаждалась.

В конце концов мне пришлось проснуться и прийти в себя — я отклеила всю бороду целиком. Да, мама была права, у него и правда красивый подбородок.

Теперь я лучше видела его улыбку. И невероятные складки около губ. Я вытащила свой платок и осторожно вытерла с его подбородка тонкий налет театрального клея.

В этом было даже нечто интимное. Это практически напоминало поцелуй у ворот сказочного замка. Уставшей принцессы и заколдованного медведя.

— Ты собираешься дальше заниматься дизайном театральных костюмов? — спросил кандидат на роль медведя.

— Да, — кивнула я, — но не знаю, где этому учат.

— Ну, главное у тебя уже есть.

— Что у меня есть?

— Внутренний дар и наваждение театра.

— Вы же сказали, что я с этим справилась.

— Я пошутил, — улыбнулся он, — с этим невозможно справиться. Здесь мы пишем свою жизнь и свои мечты. И нам кажется, что они потихоньку осуществляются.

Он опять делился самым сокровенным. Я была очень осторожна.

— Как вы пишете свои пьесы? — спросила я.

— Сюжет приходит, как будто кто-то спускает курок, — сказал он. — А до этого — дни, недели, месяцы ожиданий.

— Значит, театр — это трудно?

— Трудно само творчество.

— Тогда, может, этим не нужно заниматься? — сказала я, хотя прекрасно знала ответ.

— Что ты, — сказал он. — А как же без этого жить? Пока человек творит, он живет.

— А что еще трудно? — сказала я.

Он подумал.

— Трудно, чтобы твое творчество нашло отклик в душах людей.

— Это как?

— Не всем может понравиться одно и то же произведение. В данном случае спектакль. Кто-то почувствует в нем, в каких-то простых словах, старую незажившую обиду. Кто-то увидит не лучшие черты своего характера в незначащих деталях, и это расстроит его до глубины души. В жизни все бывает. Театр — это диалог со зрителем. Когда человек получает ответы на вопросы, которые он задавал самому себе и этому миру. И тебе хочется, чтобы ты дал правильные ответы.

Какое-то мягкое, нежное и ощутимое тепло шло от его голоса, от его присутствия. И с этим просто невозможно было что-то поделать.

Мне казалось, что я потихоньку открываю двери в другой мир. И если бы эти двери вдруг захлопнулись на полпути, я бы этого уже не пережила.

С самой первой нашей встречи, когда он стал аплодировать мне у театральных занавесей и его кресло поехало на меня, а я от удивления чуть не упала в оркестровую яму, моя жизнь пошла по новому пути.