Лисёнок (СИ)

— Знаю, что больно, но ты терпи, — уговаривал я его (а скорее сам себя). — А уж Микку тебя непременно вызволит, вот увидишь…

Всю дорогу лисёнок всхлипывал, а за спиной то и дело что-то шуршало, и я уже не сомневался, что лисы следуют за мной по пятам, оставаясь невидимыми. Ноша была тяжёлая, капкан отмотал мне руки, цепь больно впивалась в тело, но я чувствовал, как стучит сердечко лисёнка, чувствовал его тепло… ни с чем не сравнимое ощущение ответственности за это беззащитное, попавшее в беду существо!

Когда я притащил лисёнка домой, брат вытаращил глаза: «Вот так находка!» — но тут же опомнился, и мы вместе переложили капкан с пленником на стол. Микку очень крепко высказался в адрес браконьеров, я от себя прибавил ещё кое-что. По словам брата, с такими капканами он уже дело имел и знал, как их снимать. Пока он ходил за очками и инструментами, я гладил лисёнка по ушам, приговаривая:

— Потерпи немножко, сейчас мы твою лапку вытащим…

Во дворе что-то зашелестело, я обернулся и увидел, что пришедшие за мной следом лисы заполонили весь двор, расселись, ничуть не таясь, и выжидающе поглядывали на нас своими блестящими глазками.

— Ну и ну! — шёпотом сказал сияющий Микку (и его восторг, несмотря на плачевную ситуацию с лисёнком, был понятен: увидеть белых лис вблизи, да ещё в таком количестве!). — Ты смотри, не бросают сородича в беде! Ну да и мы не бросим…

Он надел очки и стал отвёрткой ковырять капкан. Лисёнок съёжился в маленький пушистый комок и замер. Наконец капкан удалось снять. Лапа лисёнка была в ужасном состоянии: кажется, зубцы капкана раздробили кость.

— Думаешь, он станет кусаться, если мы ему повязку наложим? — задумчиво спросил Микку.

— Вот и проверим. — Я принёс аптечку и вытащил бинты.

Микку опасливо покосился на лисёнка, тот — на него, и в итоге раной лисёнка занялся я. Лисёнок заупрямился, затявкал, вырываясь, но потом затих и позволил себя перебинтовать; видно, лапа у него болела очень сильно. Перевязка вышла неплохая, я мог бы гордиться.

— Поставь его на пол, — посоветовал Микку. — Посмотрим, сможет ли он бегать.

Я осторожно поставил лисёнка на пол. Он тут же попытался удрать, но… жалобно взвизгнул, падая на попу, и приподнял раненую лапу, всем своим видом показывая, что ступать на неё ему больно.

— Так я и думал: бегать он не может, — заключил Микку. — Придётся его оставить, пока не выздоровеет…

Возможно, остальные лисы поняли наши намерения или просто решили, что покалеченный лисёнок только доставит им хлопот: они вдруг разом вскочили и в несколько прыжков скрылись в лесу. Лисёнок взвыл им вслед, но они так и не вернулись.

— О, — удивился Микку, — а они смышлёные.

Я устроил для зверёныша лежанку в углу: набросал сена, накрыл половиком и перетащил лисёнка туда. Он не сопротивлялся, повис в моих руках как мешок. Микку тем временем налил в блюдечко воды и поставил его рядом с лежанкой.

— А чем кормить будем? — спохватился я.

— Дичью конечно, — утвердительно сказал брат.

— Её ещё найти надо.

— В лесничестве курицу раздобуду. А может, кролика в лесу подстрелю.

— Ты же «ни в кого не стреляешь», — подколол я его.

— Ради спасения редкого вида можно, — возразил Микку.

Я посмотрел на лисёнка. Тот свернулся клубочком, уткнул мордочку в хвост и закрыл глаза.

— Можно, — согласился я.

Несколько дней лисёнок почти не подавал признаков жизни и не притрагивался к еде. Его не прельщали куриные лапки, он даже головы не повернул в сторону кроличьей тушки… Он просто лежал и иногда тихо всхлипывал, вздрагивая всем тельцем.

— Он так с голоду помрёт, — обеспокоился я. — А ты уверен, что лисы едят мясо? Может, они орехи едят… или грибы?

— Рыжие точно мясо едят, а вот насчёт белых… — Микку пожал плечами.

Посоветовавшись, мы решили так: пойти в лес, набрать всё, что под руку попадётся, авось и угадаем. Так что я взял корзину, с которой Микку обычно ходил по грибы, и отправился в лес, срывая по дороге всё подряд: ягоды, грибы, корешки, траву, листья с кустов… Что-нибудь непременно должно подойти! Но, когда я, вернувшись домой, вывалил содержимое корзины возле лежанки, лисёнок едва взглянул на «дары леса» и снова свернулся клубком. Микку попробовал соблазнить зверёныша кашей, но и это не сработало.

— Чем же тебя кормить? — спросил я, погладив лисёнка по ушам. Он не возражал.

Вечерело, тени заползли на террасу, я дремал в кресле, брат гремел где-то в доме, готовясь к завтрашнему обходу. Шорох. Я приоткрыл один глаз. Лисёнок пошевелился, потянул носом и подполз к блюдечку с водой. Несколько раз высунулся розовый язычок, облизнул капли с усов. Я старался даже не дышать, чтобы не спугнуть его. Лисёнок между тем потыкался мордочкой в траву, выбрал оттуда несколько ягод, потом принялся за коренья, смешно чавкая ими. Кашу он тоже прикончил, а вот к мясу не притронулся, и я решил, что белые лисы — вегетарианцы. Уже потом я понял, что ошибся: когда я предложил лисёнку рыбу, он её с удовольствием съел, да и от куриных шеек он не отказывался.

И лисёнок пошёл на поправку! Ел он много и с аппетитом, которому можно было только позавидовать, и значительно подрос. Ступать на лапу он ещё не мог, но приноровился прыгать на трёх и делал это довольно ловко.

Микку бόльшую часть времени пропадал в лесу, так что лисёнком занимался я, и неудивительно, что зверёныш ко мне благоволил. Он был очень ласковый, часто залезал ко мне на колени и подставлял голову, чтобы я его погладил.

Не обходилось и без курьёзов.

Однажды утром мы с Микку проснулись от истошных воплей и сломя голову помчались на террасу. Лисёнок сидел и отфыркивался, повсюду валялись клочки шерсти, а через двор удирал енот с ободранным хвостом. Видимо, нахальный енот попытался украсть из миски еду, а лисёнок выдрал ему порядком шерсти из хвоста. Мы с Микку расхохотались, а лисёнок ещё долго плевался и откашливался.

Сердиться на лисёнка было совершенно невозможно, я прощал ему что угодно, даже пакости, которые он иногда устраивал — не думаю, что со зла, скорее из озорства или любопытства. Например, он изодрал подушки, пробравшись в мою комнату. Кто знает, что на него нашло! Когда я вошёл, лисёнок сидел и кашлял, а вокруг летали перья, и его мордочка тоже была в перьях, и смотрел он на меня так невинно и преданно, что я даже разозлиться на него не смог. Наверное, он почуял запах перьев из подушек и решил, что это добыча. Как можно винить его за природные инстинкты? (А мне ещё пришлось отпаивать лисёнка, потому что от пуха и перьев ему стало плохо.)

К осени лисёнок стал совсем ручным, но мы понимали, что придётся с ним распрощаться, как только он перестанет хромать: диким лисам не место в доме человека. А пока он забавлял нас своими выходками и был всеобщим любимцем: даже из лесничества приезжали, чтобы поглазеть на лисёнка такой редкой окраски.

Как-то ночью я проснулся от стука коготков по полу и увидел, что лисёнок пробрался с террасы ко мне и сел посреди комнаты.

— Что? — спросил я.

Лисёнок поёрзал на месте, тихо потявкивая.

— Пить хочешь?

Я сел, спустил ноги на пол. Лисёнок пулей шмыгнул на кровать и залез под одеяло. Я приподнял край и увидел, что зверёныш свернулся там клубком и довольно сопит, прикрывая кончиком хвоста свою хитрую мордочку. Я невольно рассмеялся и не стал прогонять его, хотя это было, конечно, баловство — позволять лису спать на кровати. А он повадился!

Да, Микку прав: чем скорее мы выпустим зверёныша в лес, тем лучше будет для всех, а в особенности — для лисёнка.

Листва покрылась золотом, начала опадать — и мы решили, что пора выпускать лисёнка. Бегал он уже резво, не поджимая лапу.

Набравшись духу, я взял лисёнка на руки и понёс в лес. Каждый шаг давался нелегко, как будто из меня тянули душу железными клещами: я очень к нему привязался и расставаться с ним не хотел. Но я понимал, что надо. Отнёс я его на ту самую поляну, где он попался в капкан. Решил, что там ему будет легче отыскать дорогу в лисьи логова. А может быть, лисы сами придут за ним.