Хуан Дьявол (ЛП)

- Чего жду?

- Не знаю. Чуда, которым милостиво одарит нас Бог, когда падут мои цепи, которые я заслужил носить. Знаю, ты не скажешь ни слова, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, насколько она мелочна. Ты знаешь, что она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой. Не могу сказать, что она предала меня как жена, но тем не менее, я привязан к ней, и из-за нее мне не хватает света твоих глаз…

Долгое время Ренато Д`Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, а Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце, почему эти слова любви звучат холодно и пусто, почему человек, которого она однажды полюбила, говорил эти слова, которые она мечтала услышать раньше, которые теперь ничего не вызывали в ней. Почему боль, которая казалась потухшей, поднялась в ее душе ответом в виде образа другого человека, и тогда в ней поднялась волна жалости к человеку, страдающему о ней.

- Я ужасно страдаю, Моника! Почему ты не говоришь, что тоже безутешно страдала? Почему моя боль не вызывает у тебя ничего, это твоя месть?

- Это было бы глупо и жестоко.

- Ты была бы жестокой, но не оставила бы надежды утолить обиду.

- Я не держу на тебя обиды.

- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Твоя любовь ко мне уже мертва?

- Да, Ренато, мертва, так непростительно мертва. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?

- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и было бы утешением думать, что, мы страдаем и печалимся вместе, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а твои губы произносят мое имя, когда ты думаешь или молишься. Из-за слепого эгоизма любви было бы утешением знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, не требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что ты страдаешь, плачешь из-за меня, и я клянусь, что я сотру твои слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!

- Я не могу, Ренато, не могу!

- Простите, если помешала, – извинилась Мать-Настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя были бесполезны. Этот сеньор имеет законные права, и…

- Хуан! – воскликнула Моника, почти задохнувшись.

- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.

Действительно, Хуан показался за белыми одеждами Настоятельницы. Никогда еще он не выглядел таким суровым, надменным, а взгляд сумрачных глаз не выражал такую насмешку. Никогда еще не был так высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева, а Моника задрожала, чувствуя, что ей не хватает сил, что она вот-вот упадет в обморок, пока монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней, чтобы поддержать. Вся сила, что в ней осталась, была во взгляде, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как же она желала все прошедшие часы увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже из его уст выходят желчные слова!

- Думаю, пришел вовремя, по крайней мере для себя. Полагаю, для вас мое посещение крайне неприятно, но что же нам делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д`Отремон, Моника? Можешь уделить минуту, чтобы выслушать человека, которому у подножья алтаря ты поклялась быть с ним и уважать? Выслушаешь меня? Это не будет слишком большой жертвой? Не будет требовать чрезмерных усилий?

- Я думала, все уже сказано, – ответила Моника слабым голосом.

- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти пришел вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.

- Присутствие Ренато ничего не значит, – живо отвергла Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.

- Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Не трудись объяснять, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя сделать так, чтобы нас оставили наедине?

- Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!

- Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, мог бы добавить я. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.

- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый!

- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.

- Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете, такие благопристойные, благородные, имеющие важные фамилии, прекрасно знаете, что комната для посещений не для споров подобного рода. Еще я думал, что не соглашусь на всевозможные посещения. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.

Ренато поджал губы, с усилием сдерживаясь, он повернулся туда, где надеялся увидеть Настоятельницу, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать злобе, которая душила его:

- Ты не будешь прикрываться этим нелепым браком. Не будешь навязывать Монике свое присутствие. Она не хочет тебя видеть и слышать. Она уже достаточно тебя защищала. Благодаря ей, и только ей, ты на свободе, вместо того, чтобы заплатить за свои провинности. Недостаточно, чтобы оставить ее в покое? Оставь ее уже! Она больна и на пределе сил!

- Однако ей хватило их, чтобы подписать прошение о расторжении брака. Разве нет?

- Кто тебе сказал? – хотел знать Ренато.

- Тебя не касаются мои источники. Теперь я вижу, что они верные.

- Уйди, оставь Монику в покое! Не я велю тебе, а она, которая молит своим поведением, взглядом, потому что слов уже нет!

- Нет, Ренато, – отвергла Моника, делая громадное усилие. – Нет. Ради Бога. Оставь меня наедине с Хуаном. Прошу тебя.

- Премного благодарен, – поблагодарил Хуан с холодным безразличием. – Я всегда надеялся на твою любезность.

Взгляд Хуана насмешливо проследил за удалившейся фигурой. Затем посмотрел на бледную женщину, упавшую в широкое кожаное кресло. Моника и вправду была на пределе. Теперь она плакала, прикрыв платком лицо, а ее всхлипы попадали в сердце Хуана, как ядовитые стрелы. Некоторое время он молчал, глядя на нее, пытавшуюся остановить безутешные слезы, и его надменное выражение превращалось в беспомощное и унылое милосердие.

- Хорошо, Моника. Не хочу мучить тебя. Полагаю, ты плачешь по своей невозможной любви. Невозможной по образу твоих мыслей. Но по крайней мере, тебя уже утешили преданность и верность Ренато.

- Хватит! – крикнула Моника гневно. – Если это все, что ты хочешь сказать…

- О, нет! Совсем нет. Я думал обо всем, что угодно, но только не о том, чтобы встретиться с кабальеро Д`Отремон здесь, в монастыре. В конце концов, иногда я так наивно верю, что кабальеро и вся знать искренне говорят об уважении и религии, положа руку на сердце. Ваши понятия так сложны, что я не могу их понять. Я как лягушка, которая квакает у пруда.

- Почему тебе пришло это в голову, Хуан?

- Просто так. Вещи, которые я пытаюсь объяснить себе. Странно я повернул разговор. Теперь я не помню, зачем пришел.

- Ты смеешься надо мной?

- Я бы хотел посмеяться над собой, Моника, – искренне уверил Хуан. – Хотел бы взорваться от хохота, как смеялись надо мной женщины. Хотел бы разом убрать тебя, как всегда убирал в сторону препятствие, которое мне мешало. Но разве тебя это волнует? Кого волнует то, что в сердце Хуана Дьявола?

Слезы Моники высохли, она подняла голову. Опираясь руками о подлокотники кресла, она смотрела на него. Снова уловила что-то странное, снова ей показалось, что все исчезло, кроме глаз этого человека, неосознанного очарования его присутствия. Она бы страстно хотела, чтобы длился часами этот единственный свет в суматохе ее бескрайних чувств, сознания, обезумевшего от страданий и размышлений. И вновь горькая насмешка расцвела на губах Хуана: