Хозяйка Дома Риверсов

Что же касается короля, то он полагался на Эдмунда Бофора так, словно тот был для него единственным утешением, единственной надеждой. Уже со времен восстания Джека Кейда, когда королевской чете пришлось бежать из Лондона, король не чувствовал себя в безопасности ни в своей собственной столице, ни в одном из южных графств. И теперь он каждое лето объезжал эти графства, осуществляя там свое мстительное правосудие с помощью виселиц и прекрасно помня, что там его не любят. Он ощущал себя в безопасности лишь в центральных графствах — в Лестере, Кенилуорте, Ковентри. А Эдмунд Бофор постоянно докладывал ему, что в королевстве все хорошо, что люди его любят, что народ ему предан, что его придворные и слуги честны, что Кале в безопасности, а Бордо, конечно же, вскоре вновь будет принадлежать Англии; и это несмотря на полнейшую очевидность обратного. И король охотно верил этому успокоительному списку, а уж убеждать-то Бофор умел как никто другой. Его ласковый медовый голос способен был соблазнить их обоих — и короля, и королеву. Король возносил Эдмунда Бофора до небес. Он называл герцога своим самым мудрым и надежным советником, восхвалял его военное мастерство и храбрость, он был уверен, что Сомерсет спасет государство от любой смуты и любых мятежников. Он полагал также, что Бофор способен решить любые разногласия с парламентом, поскольку может отлично договориться даже с палатой общин. А королева, мило улыбаясь, твердила, что Эдмунд — их самый большой друг, и спрашивала у короля, можно ли ей поехать с ним завтра кататься верхом, пока сам король будет молиться в своей часовне.

Надо отметить, что постепенно Маргарита все же научилась вести себя осторожно — она хорошо понимала, что за нею постоянно следит множество глаз, а судят ее люди довольно жестко. Но мне было совершенно очевидно: она получает несказанное удовольствие, находясь в обществе герцога, а он даже и не особенно уже скрывает своего желания обладать ею. И этого было вполне достаточно, чтобы мне хотелось как можно дальше бежать от этого двора, в самом сердце которого таилась столь опасная тайна.

К тому же наконец-то должен был вернуться домой Ричард. Он уже прислал мне весточку, что находится в пути, ведь в скором времени мы собирались отпраздновать свадьбу Элизабет. Ей уже исполнилось пятнадцать, и она была вполне готова к браку, а тот, кого я мысленно выбрала для нее в мужья, чье имя я шепотом назвала нарождающейся луне, нашел в себе достаточно мужества, обсудил все со своей матерью и выразил желание жениться именно на Элизабет.

Леди Грей сама написала мне с предложением устроить брак ее сына Джона с моей дочерью. Собственно, я и не сомневалась в том, что рано или поздно, поскольку Элизабет живет в доме Греев, Джон непременно в нее влюбится, а потом и его родители поймут преимущества подобного союза. Да, дочь по моему совету сорвала цветок яблони, дала Джону съесть яблоко, но и без этой невинной «магии» можно было бы прекрасно обойтись. Элизабет была не просто хорошенькой молодой девушкой, она была настоящей красавицей и умницей, и у леди Грей не было повода отказать любимому сыну. Кроме того, как я и предвидела, леди Грей во всем считала себя верхом совершенства, настоящей королевой в своих владениях, и, завершив обучение моей дочери, она, разумеется, сочла, что на свете просто нет девушки, обладающей лучшими манерами и воспитанием. Она действительно многому научила Элизабет — как поддерживать порядок в кладовой, как должна выглядеть бельевая комната, как важно иметь хорошо вышколенных служанок. Она сама водила мою дочь в молочный сарай и показывала ей, как сбивают масло и снимают сливки — тем и другим поместье Гроуби особенно славилось. Она научила Элизабет вести амбарные книги и писать равнодушно-учтивые письма многочисленным родственникам семейства Грей, разбросанным по всей стране. Вместе поднявшись на небольшой холм, который в Гроуби именовали Тауэр-хилл, они осматривали бескрайние акры земли, принадлежавшей семейству Феррерз, и леди Грей каждый раз сообщала, что именно она унаследовала все это после смерти своего отца, а затем в качестве приданого отдала эти земли сэру Эдварду, и теперь их унаследует ее любимый сын Джон.

Конечно, Элизабет и прежде неплохо умела вести хозяйство, а также выращивать разные полезные травы; она знала, когда их следует собирать и хранить, каковы их свойства и что из них можно приготовить, в том числе и как извлечь из некоторых растений яд, ведь, в конце концов, она же была моей дочерью! Однако у нее хватило здравомыслия и воспитанности никогда не поправлять леди Грей. Та действительно была отличной хозяйкой, а Элизабет к тому же сообразила, что ей и самой нужно разобраться в том, как и что делается в Гроуби. Слушая леди Грей внимательно, она уже и сама прекрасно научилась правильно складывать постельное белье или снимать сливки, и знала, как знатной даме, хозяйке дома, следует отдавать распоряжения горничным; если честно, знала-то она гораздо больше, чем леди Грей могла себе даже вообразить, поскольку я немало рассказывала ей, как и что делается при дворе английского короля, а также при дворах правителей Франции и Люксембурга. Но мудрая Элизабет принимала указания той женщины, которой предстояло стать ее свекровью, именно так, как и полагается вежливой молодой особе, и всем своим видом показывала, что ей важно научиться все делать правильно — то есть так, как это делается в Гроуби. Короче, она старательно собирала и засушивала травы для кладовой в усадьбе Гроуби, готовила душистые масла, полировала серебро, следила за срезкой тростника для настила и в итоге совершенно очаровала даже жестокосердную хозяйку Гроуби, а тем более ее сына.

Это была хорошая партия для моей дочери. Джона Грея я, собственно, давно уже имела в виду. Ведь у нашей Элизабет было только мое знатное имя и добрая слава ее отца, заслужившего при дворе довольно прочное положение, а вот приданого у нее почти не было. Честное служение королю не принесло нам богатства. Судя по всему, служение нашему королю вообще было выгодно только тем, кто ничего не делал, зато постоянно демонстрировал ему свою приверженность или даже сочувствие или шептался, точно заговорщик, с его женой. Такие люди могли извлечь из своих «неимоверных усилий» огромную выгоду; всем нам было известно, какие богатые земли были дарованы Уильяму де ла Полю и каким невероятным богатством пользуется нынче Эдмунд Бофор, новоиспеченный герцог Сомерсет. А мой муж отправился в Кале, взяв с собой шестьдесят копейщиков и около шестисот лучников, им же самим и обученных, одетых в наши ливреи и получавших жалованье из нашего кармана. Нам, правда, было обещано, что эти расходы королевская казна нам возместит, однако с тем же успехом королевский казначей мог бы поставить на долговой расписке дату Страшного суда, ведь раньше мертвые восстали бы из могил, чем мы смогли бы сполна получить в казначействе то, что нам причитается. Да, нам подарили новый титул и новое имя, мы купили красивый дом, мы пользовались определенным влиянием и обладали отменной репутацией, нам доверяли и король, и королева; но особых средств мы никогда от короля не получали.

После замужества моя Элизабет должна была стать леди Грей, хозяйкой Гроуби-Холла, немалых земельных владений в Лестере и прочих весомых собственностей семейства Грей. Ну и, конечно, она становилось родственницей всем прочим многочисленным Греям. Это была хорошая старая семья, обладавшая неплохими перспективами; все Греи решительно выступали за короля и были яростными противниками герцога Йоркского, так что мы с Ричардом не увидели бы в их числе наших противников — если бы, конечно, соперничество между Йорком и Сомерсетом все-таки довело страну до войны.

К венцу Элизабет должны были сопровождать Ричард и я. Все ее братья и сестры, за исключением двух младенцев, также собирались присутствовать на свадебной церемонии. Ждали только Ричарда, а он все не появлялся.

— Где же отец? — волновалась Элизабет. — Ведь завтра свадьба! По твоим словам, он еще вчера должен был приехать.