Земные радости

В минутном порыве Джон повернулся и обнял Бекингема; голова с темными всклокоченными кудрями упала ему на плечо.

— Нет, — нежно промолвил Традескант. — Оно исцелится.

— Спи со мной сегодня, — предложил герцог, тоже обнимая своего садовника. — Я тут одинок, как король.

Джон пододвинулся еще ближе, и Бекингем, уютно устроившись, приготовился уснуть.

— Я останусь, — тихо согласился Джон. — Все, что пожелаете.

Сигнальный фонарь на крюке бросал мягкие тени на раззолоченный потолок; корабль качался в тихих водах. Сверху с палубы не доносилось ни звука. Ночная траурная вахта хранила тишину. Внезапно Традесканта посетила странная фантазия, будто все они погибли на острове Горя, и теперь он уже в жизни после смерти, в лодке Харона, и так, обняв своего господина, он будет плыть вечно, уносимый темным течением в никуда.

Где-то после полуночи Джон пошевелился; на секунду ему показалось, что он дома и обнимает Элизабет. Но он сразу вспомнил, где находится.

Бекингем медленно открыл глаза и вздохнул.

— Ох, Джон. Не думал, что когда-нибудь усну.

— Мне уйти? — спросил Традескант.

— Останься, — ответил герцог.

Он улыбнулся и зажмурился. В свете лампы его лицо было невыразимо прекрасным. Четкий безукоризненный профиль, сонные томные глаза, теплый рот, а между изогнутыми бровями — свежая печальная морщина. Джон дотронулся до нее, будто возможно было стереть ее ласковым прикосновением. Бекингем взял ладонь Джона и прижал к щеке, затем притянул его на подушки. Неспешно Бекингем поднялся над своим садовником, его теплые пальцы скользнули под рубаху Джона и развязали завязки на его штанах. Традескант лежал за пределами разума, за пределами ощущений, неподвижный под прикосновениями Бекингема.

Тот гладил его тело, чувственно и легко, а потом прижался к теплой груди Джона лицом, холодным как лед. Его рука ласкала член Джона, двигаясь с плавной уверенностью. Традескант ощутил желание, незваное, неожиданное, поднимавшееся в нем, как неуместная тяга к мечте.

Фонарь качался и подскакивал; Джон вел себя как хотел его хозяин, поворачивался по команде Бекингема и наконец лег лицом вниз и раздвинул ноги. Когда пришла боль, она была резкой и глубокой. Омывающая боль страсти. Боль, которую он приветствовал, которую призывал и жаждал. А потом все изменилось, превратилось в сокровенное и оттого ужасное удовольствие, в покорность и проникновение, во вспыхивающее желание и потрясающее удовлетворение. Джон словно понял пылкую скорбь и страстное вожделение женщины, принимающей в себя мужчину, понял, как, уступая мужчине, женщина становится его госпожой. Застонал он не столько от боли, сколько от глубинной внутренней радости и чувства разрешения, которых никогда прежде не испытывал. Как будто, прожив жизнь, он наконец осознал: любовь рушит его собственную сущность, его любовь к Вильерсу уносит их обоих во тьму и тайну, прочь от них самих.

Когда герцог скатился с него и затих рядом, Традескант не двигался, скованный глубочайшим удовольствием, которое показалось ему почти священным. Он словно приблизился к чему-то сродни любви к Богу, к чувству, которое потрясает до самого основания, которое загорается, как пламя в ночи, и способно испепелить человека, изменить его так, что мир никогда не станет для него прежним.

Бекингем спал, а Джон лежал без сна, оберегая свою радость.

Утром они вели себя как ни в чем не бывало — старые друзья, братья по оружию, товарищи. Бекингем отбросил часть своей меланхолии. Он навестил раненых офицеров, вместе с корабельным интендантом проверил припасы и помолился с корабельным священником. На трапе к герцогу обратился человек с усталым лицом, и Бекингем улыбнулся ему своей очаровательной улыбкой.

— Мой капитан был убит у меня на глазах, — сообщил человек, — утонул, упав с настила при отступлении.

— Сожалею, — ответил Бекингем. — Мы все потеряли друзей.

— Я лейтенант и ждал повышения. Могу я считать себя капитаном?

Румянец и улыбка исчезли с лица Бекингема.

— Торопитесь примерить сапоги погибшего?

— Вовсе нет. Просто у меня жена и ребенок, мне нужен хороший заработок и пенсия, если я погибну.

— Не подходите ко мне с такими вопросами, — воспылал Бекингем внезапным гневом. — Кто я вам? Простачок, которому можно надоедать?

— Вы лорд-адмирал, — резонно напомнил лейтенант. — И я прошу вас утвердить мое повышение.

— Пошел к черту! — крикнул Бекингем. — Четыре тысячи прекрасных воинов погибли. Ты что, решил получить и их деньги тоже?

Герцог бросился прочь.

— Это несправедливо, — упрямо пробормотал лейтенант.

Приглядевшись к нему, Джон воскликнул:

— Это вы удержали меня на настиле!

— Лейтенант Фелтон. Должен быть капитаном. А вы вытащили меня из моря. Благодарю вас.

— Я Джон Традескант.

Фелтон окинул его внимательным взглядом.

— Человек герцога?

Традескант ощутил быструю вспышку гордости от того, что является человеком герцога во всех смыслах. Человек герцога всем своим существом.

— Он обязан меня повысить. Передайте ему, что я должен быть капитаном.

— У него сейчас очень трудное время, — отозвался Джон. — Поговорю с ним позже.

— Я честно служил ему. На службе смотрел в глаза опасности и болезням. Разве я не достоин вознаграждения?

— Поговорю с ним позже, — повторил Джон. — Как ваше имя?

— Лейтенант Фелтон. Я не жадный человек, просто требую справедливости для себя и всех остальных.

— Я подойду к его светлости, когда он успокоится, — пообещал Джон.

— Хотел бы я иметь такую возможность — отказываться от своих обязанностей, когда у меня нет настроения, — заявил Фелтон, глядя вслед адмиралу.

Джон послал матросов ловить рыбу и к вечеру смог предложить Бекингему блюдо скумбрии. Когда он поставил поднос, Бекингем лениво промолвил:

— Не уходи.

Джон ждал у двери, пока Бекингем молча ел. Казалось, весь корабль погрузился в тишину. Закончив обедать, герцог встал из-за стола и распорядился:

— Принеси мне горячей воды.

Традескант отнес поднос на камбуз и вернулся с кувшином нагретой морской воды.

— Извините, только соленая, — сказал он.

— Без разницы, — махнул рукой Бекингем.

Он снял льняную рубашку и штаны. С полотенцем в руках Традескант наблюдал, как герцог моется и мокрыми пальцами расправляет свои темные кудри. Он встал, и Джон завернул его в простыню. Потом Бекингем лег на кровать, на расшитое алое покрывало, все еще обнаженный. Традескант не мог отвести от него глаз: герцог был прекрасен, как статуя в садах Нью-Холла.

— Хочешь снова спать здесь? — поинтересовался его светлость.

— Если вам угодно, милорд, — ответил Джон, стараясь не выказывать надежду.

— Я задал тебе вопрос: чего тыхочешь, — возразил Бекингем.

Джон замешкался.

— Вы мой господин. Вы должны приказать.

— Но что ты сам об этом думаешь? Желаешь остаться здесь, как прошлой ночью? Или пойдешь в свою постель? Ты волен делать так, как считаешь нужным, Джон. Я не принуждаю тебя.

Традескант поднял глаза на порочную улыбку герцога и почувствовал, как запылало его лицо.

— Я хочу вас, — признался Джон. — Хочу быть с вами.

Бекингем вздохнул, словно освободился от какого-то страха.

— Как мой любовник?

Джон кивнул, осознавая всю глубину греха и страсти, будто грех и страсть едины.

— Унеси кувшин с тазом и возвращайся, — велел герцог. — Желаю сегодня ощутить любовь мужчины.

На следующее утро они заметили вдали Корнуолл; осталась лишь одна ночь до прибытия в Портсмут. Джон ожидал, что его прогонят, но после того как священник прочитал вечерние молитвы и покинул каюту, Бекингем поманил его пальцем. Традескант запер дверь и провел ночь с герцогом. Они изучали тела друг друга, как новички в деле страсти. Кожа Бекингема была гладкой и мягкой, но мускулы твердыми от верховой езды и бега. Джон стыдился седых волос на груди и мозолистых рук, но вес его сильного тела заставлял более молодого мужчину стонать от наслаждения. Их губы сливались в поцелуе, они медлили, исследовали, пили влагу изо рта друг у друга. Они боролись друг с другом как воины, как спаривающиеся животные, испытывали на прочность, не щадя друг друга и не предаваясь сентиментальностям, но в основе сохраняя неуправляемую нежность варваров, пока Бекингем не прошептал, задыхаясь: