"В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)

Дальнейшее Соджи помнил смутно - он ринулся вперед, почти ничего не видя от ярости и отчаяния. Он рубил направо и налево, опережая противников, легкие грозили разорваться изнутри. Все завертелось перед ним - лица, клинки, деревья и земля. И остановилось, сфокусировавшись в ударе чем-то тяжелым по спине.

========== 19. “За тобой все время горят усадьбы…” ==========

Сайто

А что он мог сделать? Разве что вцепиться острейшими когтями в лицо, раздирать до крови, выцарапывая глаза, чтобы человек зашелся диким визгом, бросил бы меч… Но он не успел - Окита справился без его помощи.

“Даже не подождал меня”, - прозвучал в его памяти знакомый голос, пытающийся быть привычно насмешливым, но не могущий скрыть тревогу. Во второй год Кэйо(1) - теперь это действительно прошлое, - ему, Сайто Хаджиме, довелось одному биться с шестерыми. Ни один из тех шестерых не был неопытным новичком, и небольшой храм, который шестеро избрали своим убежищем, вряд ли видел столь жаркий бой с тех времен, когда Ода Нобунага смирил буйство мятежных монахов-воинов. Сайто справился и даже не особо гордился собой - потому что он должен был справиться и никак иначе. Но прибежавший на помощь Окита был на таком взводе, каким Сайто его никогда не видел. За досадой по упущенной возможности схлестнуться с достойным противником было другое - Окита был по-настоящему испуган. За него, Сайто.

Сайто тогда дрался не только по долгу солдата Шинсенгуми, он мстил за смерть человека, которого ощущал своей ответственностью. Страшное напряжение, в котором он пребывал, ожидая этой мести, выплеснулось после боя - он просто сидел у одной из деревянных колонн храма, в окружении трупов убитых им, и смотрел. Смотрел на маленькую щелочку в деревянном полу; отчего-то щелочка заполняла все сознание, щелочка росла, чернела и казалось, заливала все своей чернотой. Таким и нашел его Окита, привел в чувство и едва не силой выволок на улицу - в любой момент могли появиться дружки убитых.

А теперь иностранный доктор так же приводил в чувство самого Окиту. Головокружение, его занесло и он ударился спиной о столб галереи. Но из троих нападавших один замертво раскинулся, неловко подвернув под спину руку и выпустив меч, а двое остальных стонали и слабо корчились на земле с тяжелыми ранами. Вспомнилось как говаривал порой про Окиту Хиджиката-сан - “Этот парень - не иначе как демонское дитя”.

“Соджи! Соджи…” Эта девушка, иностранка. Впрочем, какая она теперь иностранка… И плеснувшее в распахнувшихся глаза Окиты детское счастье; он отлично понимал, откуда вдруг взялись у Окиты силы и ярость - тот думал, что троица расправилась с его женщиной.

Но убитой оказалась племянница доктора. Ненужный свидетель; по меньшей мере один из троицы нападавших был той породы, что выберет скорее убить, чем не убить лишнего свидетеля.

“Эти заросли странным образом глушат звуки. Очень удобное место для убийства - в лечебнице наверняка ничего не услыхали. Вам лучше пойти туда, сэнсэй”, - за внешней почтительностью в еще слабом после обморока голосе Окиты явственно слышался металл. И чужеземный доктор безропотно повиновался.

“Пойди и ты, вдруг еще можно помочь. И нужно сообщить Мацумото-доно, только так, чтоб никто больше не знал”.

Девушка не двинулась с места, и тогда Окита повысил голос. “Мне уже лучше, я просто посижу тут. Иди, потом у нас будет много других дел”. И встал, опираясь об ограду. Он и во время обморока так и не выпустил из руки меч - рукоять словно приросла к его ладони.

Желтые глаза внимательно наблюдали, хотя наблюдатель заранее мог сказать, что сейчас будет. И когда оба раненых захрипели и вытянулись замертво, пронзенные клинком, он улыбнулся про себя - в этом весь Окита. У него нет универсальных правил, каждый раз он действует так, как подсказывает ему мир. Текучий, гибкий и безжалостный как вода. Когда-то он даже перевязал раненого хитокири и отвел к врачу. А сейчас Окита убивал не оттого, что ненавидел - просто дело осталось незавершенным, надо было довершить его. Последнее движение катаны, как последнее движение кисти калиграфа.

Подбираться ближе к энгаве, куда иностранный доктор принес тело убитой докторовой племянницы и куда пришел вскоре сам Мацумото-сэнсэй, он не пожелал. Уселся в жидкой вечерней тени кипариса и наблюдал - снизу на людей смотреть удобнее.

“Разделяю ваше горе…”

Доктор долго стоял у тела племянницы. Он ничего не говорил, только брови на его круглом лице встали потешным домиком, так не вяжущимся с подлинным тяжелым горем, наполнившим его глаза. Иностранец же то и дело поглядывал на тела убитых нападавших - особенно на тех, которые были еще живы, когда он уходил. То, что Окита просто прикончил их, иностранный доктор, как видно, даже не решался допустить.

“Надо бы сообщить властям… Это были преступники”. При слове “власти” Окита и доктор Мацумото быстро обменялись взглядами. И можно было прозакладывать хвост, что девушка, подруга Окиты, заметила этот немой диалог. Она заговорила - и то, что она сказала, сперва было встречено резко, будто копья навстречу выставили. Но убеждать девушка умела. Сперва иностранец нерешительно кивнул головой, а потом и доктор Мацумото, бросив долгий взгляд на тело племянницы, дернулся всем тучным телом вперед, что должно было изображать поклон. Наблюдавший заметил, что Окита полушепотом горячо убеждал в чем-то свою подругу, но девушка оборвала его одним тяжелым взглядом. И взгляд у нее был сейчас точно таким же, каким всегда бывал у самого Окиты в бою - пронизывающим, как сталь клинка. И не воспринимавшим препятствия. Препятствий сейчас для нее словно не было.

А дальнейшее отпечатывалось в его сознании неровными кусками: вот иностранец и доктор отволакивают два трупа нападавших к водяной мельнице - правильно, там под колесом глубокий омут, там тела еще долго не найдут, особенно если привязать камень побольше. А вот третий труп и тело несчастной докторовой племянницы отнесли во флигелек.

Ирен

Есть в близости людей заветная черта

(Анна Ахматова)

Племянница доктора не носила шелка - разве что, наверное, по праздникам. Юката из простого темного хлопка в мелкий рисунок. Кровь хорошо впитывается в хлопок, ворот юкаты пропитан ею и уже даже успел заскорузнуть. Об этом Ирен старательно пыталась не думать, но то и дело чуть вытягивала шею, чтобы избавиться от трущего кожу жесткого воротника.

“Джастин, поможешь перенести их к мельнице? Хиса когда-то говорила, там омут. Если привязать камень побольше - долго не всплывет”.

Так расстаются с прошлым. Она видела, что и доктор, и Джастин слушают и смотрят на нее с неприкрытым ужасом. Ее прошлого теперь нет; это как броситься с обрыва в холодную воду, вроде того горного озера из ее детства. Они ходили туда с папой и мамой, и для маленькой Ирен это озеро было полюсом совершенного холода. Однажды она увидела человека, купавшегося в том озере - человек плыл по синим как небеса холодным водам, свободный и сильный. И сияло солнце, и от сильных рук с каждым гребком разбегались по воде тысячи испуганны солнечных зайчиков. Вот тогда-то Ирен решилась… До сих пор она не понимала, почему ей разрешили искупаться - может быть, родители не верили до конца, что у нее хватит духу. Но Ирен зажмурилась тогда, крепко-прекрепко, так что звезды зароились у закрытых глаз, - и прыгнула. В холод, в синеву. В оторванность от своего привычья. Решиться и прыгнуть, разом перешагнуть ту грань, за которой все происходящее происходить вроде как не с тобой, и можно смотреть на все со стороны, и жить, и делать с жизнью то, что нужно. И больше ни о чем не жалеть. Эта грань узнается по холодку в груди, там, где сходятся ребра. Что-то такое Соджи заметил в ее взгляде - потому что разом перестал уговаривать одуматься и стать благоразумной. Только уголки его губ дрогнули в растерянной сдающейся улыбке. Надо было чем-то перекрыть эту его улыбку, хотя бы самыми пустопорожними, ничего не значащими словами, плоским описанием. Надо было вернуться к “сейчас”. Раздумывать о кующемся звено за звеном их общем “завтра” было пока недосуг.