По велению сердца

– О чем, Бога ради, вы толкуете?

Вот! Вот разговор, которого Марша ждала четыре года!

В обширном помещении театрального зала, в продуваемой сквозняками ложе, открытой глазам сотен зрителей, Марша, словно со стороны, увидела свою одинокую фигурку – одна, выставлена на всеобщее обозрение! И яростное чувство, которому она не могла дать названия, овладело ее душой.

– Вы сбили его с ног предательским ударом! – сказала она, задыхаясь.

Лицо графа потемнело.

– Простите?

– Вы послали брата в Америку, – выпалила она. – Против его воли! Да, мы были молоды, но мы были влюблены! Кто знает, что произошло бы, останься он по эту сторону Атлантики, где бы его любили и поддерживали – не только вы, его родной брат, но и я! Вероятно, он не стал бы таким эгоистичным, каким мы его знаем сейчас.

– К черту, – тихо сказал Дункан, глядя на Маршу. – К черту его! Мне следовало догадаться, следовало быть начеку!

– Что-о?

Несколько секунд он сидел молча. Она чувствовала, что им владеют гнев, изумление и даже – ненависть к себе самому.

– Рассказывайте, – потребовала она.

Дункан пристально взглянул на Маршу.

– Финн умолял, чтобы я отправил его из Ирландии в Америку.

– Что-о-о?

– Я не собирался отправлять его туда еще год. Даже два.

Марша уставилась взглядом в пол, осознавая то, что он говорил. Принять этого она не могла. Из коридора, из оркестровой ямы доносился шум, на сцене царила тишина – все это давило на нее, не давая вздохнуть. Она подняла голову, обвела взглядом ярко разодетую толпу, красный бархат занавеса – и снова посмотрела на лорда Чедвика, который не сводил с нее глаз, наполненных глубоким состраданием.

– Он мне солгал? – спросила она.

– Да, – тихо ответил граф.

Марша закрыла глаза.

Финниан Латтимор ее обманул.

А она годы оплакивала крушение их любви.

Открыв глаза, она сделала судорожный вдох. Все было напрасно. Все зря. Глупая растрата всего, что можно растратить. Еще хуже, что она обвиняла и ненавидела графа, его брата.

– Должно быть, вы меня презирали, – сказал Дункан, будто угадав ее мысли. – Не потому ли вы держались так неприветливо в тот день, когда я увидел вас в витрине швейной мастерской, и едва терпели меня, когда мы встречались после того? Вы полагали, что это я заставил его вас покинуть?

Марша кивнула, не в силах сказать ни слова, все еще пытаясь осмыслить то, что услышала.

– Мне так жаль. – Он сжал ее руку. – Простите.

– Нет, – прошептала она, сглатывая подступающие слезы. – Это вы меня простите. – Она снова обвела зал невидящим взглядом, чтобы наконец уставиться на собственные туфельки.

– Вы не знали, – сказал Дункан. – Вы были очень юной и поверили ему. – Он снова сжал ее руку.

Марша как будто заново переживала свою боль. Увидела Финна совсем в ином свете. Он отпустил ее руку, и она встала.

Дункан тоже встал.

– Куда вы идете?

– Сказать ему, какой он негодяй. – Никогда он не хотел быть с ней! Воспользовался ее телом, играл ее чувствами и лгал, обещав, что они убегут в Гретна-Грин. А потом сам трусливо сбежал, бросив ее, как надоевшую игрушку.

– Не надо. – Дункан схватил ее запястье. – Не здесь. Я знаю, почему вам хочется это сделать! Но сейчас вы рискуете стать посмешищем. Подумайте о своей репутации. И о семье. Прошу вас, Марша. Я не хочу, чтобы вам снова сделали больно.

Она закрыла глаза, обдумывая его слова. Разумеется, он был прав.

Растерянно моргая, на дрожащих ногах она подошла к бортику ложи – дальше от входа, как можно дальше – и повернулась к нему лицом.

– Почему вы дрались из-за меня в тот вечер? Перед балом у Ливингстонов?

Он колебался совсем недолго:

– Потому что знал, что он хочет возобновить ваши отношения. Я не верил, что из добрых побуждений. Он конченый распутник. У него нет будущего.

Почему он замолчал?

– Это все? – спросила она.

– Разве этого недостаточно? – Лорд Чедвик не сводил с нее взгляда. – Я хотел защитить вас от него. Обещаю, что не оставлю безнаказанной его жестокость к вам.

– Нет, – сказала она резко. Она видела, как вздымалась его грудь, и боролась со страстным желанием выплеснуть свое раздражение. – Это моя битва.

– Очень хорошо, миледи, – тихо сказал он, и его лицо сделалось непроницаемым.

Марша попыталась успокоиться.

– Я выскажу вашему брату, что о нем думаю, когда дождусь более подходящего момента.

А потом медленно, расправив плечи и выпрямившись, прошла мимо лорда Чедвика и села на свое место. Она дрожала от желания броситься в толпу, толкнуть Финна в грудь и крикнуть ему в лицо, как жестоко он ее обманул. Но этого она сделать не могла. Можно было лишь сидеть в ложе и думать, что сейчас где-то в фойе он кружит голову ее младшей сестренке. А через минуту вернется в ложу с милой улыбкой на лице. А на следующей неделе явится к обеду, и ее домашние будут ахать и охать, слушая рассказы о его американских приключениях.

Иногда жизнь любит пошутить. Как несправедливо. Так не должно быть.

Глава 20

Вернувшись домой из театра, Марша едва смогла добраться до своей спальни, чтобы не расплакаться у всех на глазах. Хуже всего было то, что никому нельзя было ничего рассказать.

– Не спрашивайте, – шепнула она Кэрри, вцепившись зубами в собственный кулак, чтобы унять рыдания. Попытка увенчалась успехом, однако чего ей это стоило.

Побледнев, Кэрри молча раздела хозяйку, расшнуровала ей корсет и помогла лечь в постель.

– Вы будете читать, миледи? – спросила горничная.

– Нет, – шепотом ответила Марша. – Погасите свечу, пожалуйста. Если будут спрашивать, скажите, что у меня разболелась голова.

– Что бы ни случилось, миледи, мне очень жаль.

– Спасибо.

Кэрри задула свечу и вышла, тихо притворив за собой дверь спальни.

Целый час Марша лежала в темноте без сна, и слезы текли по ее щекам. Тогда, много лет назад, она хотела лишь того, о чем мечтает любая девушка: о тихой гавани, о родственной душе, о настоящей любви.

Марша перекатилась на бок, опустила голову на сложенные ладони. Как бы она вела себя, если бы узнала правду с самого начала?

Она думала и думала, пока распухшие от слез веки не налились тяжестью и силы не покинули ее окончательно.

Она стольким пожертвовала ради того, чтобы любовь к Финну в ее сердце продолжала гореть живым пламенем! Она питала и поддерживала эту любовь – оказывается, сама ее и придумала по большей части – и собственную жизнь выстроила как защитную стену, оставаясь совершенно слепой к тому, что она такое – эта самая настоящая любовь.

Больше никакого самообмана, сказала она себе, постепенно отдаваясь на волю сну.

С нее хватит.

На следующее утро в восемь Марша постучала в дверь лорда Чедвика. С ней была Кэрри. Другие лондонцы в этот час или крепко спали, или потягивались, готовясь встать. Тем не менее она очень беспокоилась – не увидит ли ее кто-нибудь. Родители придут в ярость, если узнают, что она затеяла.

Но она должна это сделать. Просто обязана. Она-то знает, как успокоить ребенка. И ей страшно представить, чтобы малыш Джо заплакал.

Лорд Чедвик тоже будет страдать, вынуждена была признать Марша. Ей бы утешить и графа. Она понимала, каким беспомощным он себя чувствует, понимала его отчаяние и даже гнев.

Пусть в данный момент она не директриса Оук-Холла. Но она может вести себя, как подобает директрисе, то есть протянуть руку помощи и ребенку, и его отцу в тяжелую минуту.

На стук никто не ответил. Кэрри схватила хозяйку за рукав.

– Наверное, нам лучше уйти, – предложила она.

– Попробую еще раз, – решила Марша, поднимая дверной молоток.

Наконец они услышали шаги, и дверь приотворилась. За ней стоял сам лорд Чедвик. Вокруг его глаз залегли морщины крайней усталости. Шейный платок смят, сюртук надет небрежно.