Моника (ЛП)

Словно дельфин, Галион прыгал на волнах; словно акула, он избегал ударов ветра, несущих его на грозные скалы. Ураганный ветер кружился над единственным парусом на носу корабля, давая ему огромные силы, молния сверкнула в мрачных тучах, освещая фиолетовым светом человека у штурвала.

- Сожалею всей душой, Моника, но порт закрыт из-за бури и нет разрешения кораблям выходить в море.

- О! А корабль, где находится Хуан? – с нескрываемым волнением спросила Моника.

- Ну, представь себе. Если они поторопились, то скорее всего, не попали в непогоду.

- А если они не смогли добраться до Мартиники, если буря, о которой ты говоришь, застала их в море?

- Это было бы печально, но не думаю, что ты должна сильно грустить. Полагаю, Хуан не боится непогоды.

- Хуан не боится никого и ничего! – воскликнула Моника.

- Хорошо, да восхвалим Хуана! – нетерпеливо заметил Ренато. – Еще одна причина, чтобы тебя успокоить. В конце концов, все сводится к паре дней задержки.

- Пусть Хуан будет в тюрьме, да?

- Естественно, ведь он задержан, и его дело будет рассматриваться на судебном процессе, но не раздражайся так, тем более, что Хуан не впервые в тюрьме. Я сам вытащил его оттуда, а эти дни заточения, которых он избежал только по моей доброй воле, не представляют собой ничего особенного, а он только заплатит мне долг.

- Ты освободил его из тюрьмы?

- Да. Почему ты так удивляешься? У меня было прекрасное чувство к Хуану. Я любил его с детства, несмотря на волю матери, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, и в той поездке, которую мы совершали вместе во Францию, я стоял на борту, опираясь на ограждение, смотрел на землю, которая меня родила, уплывал прочь и думал только о Хуане. У меня было только одно желание и непоколебимое решение – вернуться и найти его, чтобы разделить с ним то, что я имел, чтобы он стал моим настоящим братом.

- Ты хотел этого, Ренато?

- Я хотел и всей душой стремился к этому. Если ты вспомнишь первые дни, когда он появился в Кампо Реаль, то найдешь доказательства моим словам. С какой радостью, надеждой, с каким чистым чувством справедливости и братства я хотел в тогда сжать его в объятьях и дать ему все, в чем жизнь ему отказала! Но это было все равно что пригреть змею, погладить голой рукой скорпиона, потому что в нем нет ничего, кроме ярости, ненависти, и я должен был признать, что мать была права, когда столько раз говорила, боясь за меня: «Ренато, остерегайся Хуана, от него можно ждать только беды».

- Только беды? – ее слова задрожали.

Возможно, на миг она поняла Ренато, приблизилась к его измученному сердцу, наверняка в глубине души удивилась чувству, которое столько лет наполняло ее сердце – ее сумасшедшая любовь к Ренато Д`Отремон странным образом превратилась в холодный пепел; с его губ сочились незнакомые ей желчные слова:

- Думаешь, Хуан сделал мне мало зла?

- Не думаю, что он умышленно сделал тебе зло. Не верю, что он ненавидит тебя. Ты же – наоборот.

- Он всегда меня ненавидел, Моника, – отрезал Ренато. – Ненавидел меня всегда, хотя я не хотел этого понимать, я закрывал глаза, чтобы не видеть в его глазах ярость, он ненавидел за вред, который я якобы причинил ему. Ненавидел за богатство, за счастье, избалованность, за мать, которая меня любила, за семейный очаг! Ненавидел за благородное происхождение и всегда ненавидел, что бы я ни делал. Это горькая правда, которую я не хотел понимать.

- Как же ты несправедлив к Хуану! Как несправедлив и слеп! Насчет него все ошибаются, Ренато. Он хороший, благородный, великодушный.

- Замолчи! Это ты ослепла. Что он мог сделать, чтобы так ослепить тебя, или почему ты лжешь и притворяешься сейчас? Каким очарованием, каким пойлом он опоил тебя, что смог украсть сердце?

- Почему бы тебе не подумать, что все это из-за того, что он добрый?

- Добрый, Хуан? Не говори глупостей. Если бы ты видела то, что вижу я… Как ты думаешь, что я сделал, чтобы найти обвинения? Я их не придумывал, лишь поискал их. В его несчастной жизни есть все: пиратство, контрабанда, беспорядки, раненые или избитые люди. Его обвиняют в играх, в ссорах, пьянстве. На Ямайке он похитил ребенка.

- Что? – воскликнула Моника. И поняла: – Колибри!

- Колибри. Значит, это правда. Одно из обвинений, которое я не смог доказать! Поэтому он остался на свободе, но обвинения дошли до Мартиники. Он забрал мальчика из хижины родственников, раня и избивая всех, кто хотел помешать его увезти.

- Его палачи! – взвилась Моника, которая не могла сдерживаться. – Если бы ты послушал Колибри, если бы увидел и услышал душераздирающую историю его детства, то понял бы, что Хуан спас, освободил его, и это лишь малое наказание за то, что они так его эксплуатировали. Если таковы его «подлости», если в таких преступлениях его обвиняют…

- Вижу, у него есть лучший защитник, который смотрит на мир его глазами.

- Может быть, ты сказал больше правды, чем можешь себе представить, Ренато. Хуан научил меня смотреть на мир другими глазами.

- А взамен закрыл искренние глаза, которые любили меня. Почему твои щеки покраснели, словно эта мысль тебя смущает? Почему? Моника, жизнь моя!

- Не говори со мной так, Ренато! И не смотри так!

- Я знаю, что ты думаешь: я муж сестры.

- Хотя бы и думала, этого уже достаточно.

- Правда? Ты счастливая, если рассудком можешь вычеркнуть чувство! – Преодолевая ее сопротивление, Ренато взял руки Моники и заставил посмотреть в лицо, напрасно разыскивая следы любви в ясных глазах. – Знаю, ты никогда не проявляла истинных чувств, знаю, что никогда не позволяла говорить своему сердцу.

- Я всегда разговаривала с тобой сердечно!

- Больше не борись с чувством, не старайся… Говори, что хочешь, ты не убедишь меня. Я был невежей, а ты молчала десять лет. И продолжаешь молчать, – с побежденным выражением Ренато подошел к окну, посмотрел сквозь стекло, снова взглянул на Монику, и проронил горькие слова: – Буря стихла. Циклон должен уйти.

- Был циклон? Несомненно, циклон обрушился на береговую охрану!

- Надеюсь, Хуан избежал его. Я пошлю телеграмму на Мартинику и спрошу. Если погода улучшится, то мы выйдем этим вечером или завтра, тебе будет достаточно поводов, чтобы показать Хуану, какая ты преданная и примерная жена.

- Это меньшее, что я могу сделать, после того, как поклялась у алтаря! – гордо высказалась Моника. Затем, сменив тон, умоляюще прошептала: – Ренато, если бы я умоляла тебя на коленях, ты бы мог отозвать обвинение?

- Это уже не в моих силах, Моника, – грустно объяснил Ренато. – Я просил строгой справедливости, закрутил как гайки рычаги закона, и закон будет действовать. Но не переживай, потому что Хуан, как ты говоришь, выйдет на свободу. К счастью, не я должен судить его, и можешь быть уверена, мы будем жить в мире. Все будет по справедливости! Доставлю тебе удовольствие, Моника, постараюсь завершить наше путешествие.

12.

Галион рискованно шел через мрачные морские волны, отклонившись на десять километров от курса на Сен-Пьер, все еще сотрясаемый сильными шквалами повторного циклона, который длился уже несколько часов. Разбитый, без мачты, с трюмом, наполовину залитым водой, с заглохшими двигателями, он все-таки плыл со странной точностью, подгоняемый единственным парусом у носа корабля, ведомый крепкими и умелыми руками того, кто в двадцать шесть лет был самым отважным мореходом на Карибах. Внимательный к шуму, суровый и осторожный, Хуан Дьявол время от времени поднимал голову, чтобы посмотреть в мореходную книгу, которая покачивалась над колесом штурвала. За все часы жестокой битвы он словно превратился в камень, и казалось, следил только за ходом корабля. На омытой волнами палубе, цепляясь за стенки, к нему приблизился человек, и Хуан спросил:

- Что случилось, Сегундо, почему ты не на парусе?

- Он в хороших руках, капитан. Угорь и Мартин там, я подумал, раз буря стихла, то мне нужно вас заменить. Вы знаете, что капитан сильно ранен? Что рулевой и первый лоцман остались в воде? Что на борту командует только офицеришка, который задержал нас, а моряков больше нет?