Моника (ЛП)

- Не может быть. Моя мать должна быть более великодушна. Джина Бертолоци уже мертва.

- Есть ненависть, которая не утихает даже со смертью. Есть такая враждебность и ревность, о которой ты и понятия не имеешь. Ты никогда не страдал, Ренато, ты не можешь измерить горе, боль, отчаяние, куда порой опускается душа. Ты не можешь быть судьей, ведь до сегодняшнего дня жизнь была для тебя дорогой из роз.

- Возможно, именно по этой причине я понимаю и сочувствую тем, кто страдает, а Хуану в первую очередь. Я прикажу найти его, Ноэль, чтобы поговорить с ним как брат. Чтобы сказать…

- Уверен, он это знает.

- Но он думает, что я равнодушен к этому. А если не думает, то верит, что я бесчувственный эгоист, что еще хуже. Я хочу, чтобы он знал, что я готов исправить, вернуть, что мир не так плох, как он думает.

- Он тоже не так хорош, как ты думаешь, Ренато. Дай ему уехать, это главное желание твоей матери!

- До сих пор в этом доме все желания матери исполнялись, даже самые несправедливые. Один раз я воспротивлюсь, надеюсь, что ее противодействие не будет чрезмерным.

Ренато поднялся, подошел к стене и позвонил в колокольчик, а удивленный Ноэль спросил:

- Что ты делаешь, сынок?

- Позову слугу, чтобы отыскать Хуана. Я ждал этого пятнадцать лет.

- А если Хуан не заслуживает твоего великодушия, Ренато? Если не способен даже понять этого? Если ответит на твою добрую волю насмешкой, презрением или горькой неблагодарностью?

- Тогда я решу, что это не его вина, что его превратили в ничтожество, отобрав все. Мой добрый Ноэль, отбросьте сомнения и колебания. Нет другого пути, именно это мне подсказывает совесть. – Скромные стуки в дверь его прервали, он пригласил: – Проходи, да, Луис, это я позвал. Пойди поищи сеньора Хуана в усадьбе, скажи, что я жду его в кабинете, потому что мне срочно нужно поговорить с ним. Пусть поторопится и не задерживается ни по какой причине, ты тоже поторопись.

2.

- Что это, дядя Баутиста?

- Это? Луис поскакал галопом на сахарный завод. Он попросил лучшего коня в конюшне, так как должен по приказу хозяина отыскать Хуана Дьявола.

- Стало быть, послали за Хуаном Дьяволом.

- Да, хозяин срочно хочет поговорить. Пойдем посмотрим, какой подарок предложат этому попрошайке, который ни на что не годен.

У входа в левое крыло, где начинались коридоры, Баутиста дал полную волю злобе и досаде. Только сейчас он вышел из конюшни, где выполнял последний приказ Софии. У него была обросшая борода, взъерошенные волосы, покрытые грязью высокие сапоги, и только хлыст в руке отличал его как бывшего всесильного управляющего Кампо Реаль. Рядом с ним стояла Янина, отслеживавшая всю внутреннюю жизнь и внимательная к малейшему шуму. Она проговорила задумчиво:

- Единственное, чего хотят Ноэль и донья София – чтобы Хуан навсегда исчез; но кое-кто не хочет.

- О ком ты говоришь?

- Увидишь, все увидят. Я скажу тебе, наберись терпения. Успокойся, дядя.

- Ты не успокоишь меня. В моих жилах кипит кровь от того, что вижу. В этом доме я меньше пса, но первый же слуга, который снова плохо ответит мне, узнает кто я, даже если меня уволят по чьему-либо приказу.

- Замолчи. Стой спокойно. Видишь?

- Не вижу никого, кроме сеньоры Айме, которая высунулась из окна.

- Она выглядывает весь день, а Ана заходит и выходит уже сотни раз. Она ее доверенная служанка. Уверена, она поручает ей самые сокровенные приказы. О, смотри! Ана опять вышла. Кое-что случится ночью, боюсь, знаю, что именно случится.

- Что за чушь?

- Потише, Ана подходит, нет, она пошла в другой двор. Я пойду за ней. Что-то случится ночью.

Она бросилась вслед за Аной. Встревоженный Баутиста последовал за ней. Рядом была большая двуколка, готовая направиться к заводу. К ней шла Ана, в это время его лицо исказилось злобой, он возмутился:

- Куда идет эта дура? Эта повозка ездит на завод.

- Естественно. Ана пошла искать Хуана Дьявола, она относит поручение или послание от Айме де Мольнар, я уверена.

- Она никуда не поедет, потому что не поднимется в нее. Женщинам запрещено ездить на завод в повозке. Я главный в конюшне, донья София вчера меня назначила, и я давно уже хотел отыграться на ком-нибудь. – Он быстро направился к Ане, и крикнул, бешено угрожая: – Выходи из повозки, вон отсюда! Спускайся или я выволоку тебя, воровка!

- Я не воровка, не спускайте меня! Я должна поехать на завод.

- Что значит не спустишься? Я тебе голову снесу.

- Эстебан отвезет меня, сеньора приказала, – сопротивлялась Ана, отбиваясь от Баутисты, и взволнованно крикнула: – Эстебан, Эстебан!

- Я сказал, что женщины не ездят на завод, – властно подчеркнул Баутиста, вцепившись в служанку-метиску. – Эстебан, проклятый осел. Возьми вожжи и проваливай отсюда. Проваливай, сказал, или пожалеешь! Уходи!

Баутиста хлестнул лошадей, которые испуганно отправились в путь, Эстебан едва успел ухватиться за вожжи. Затем, как тряпку, тряхнул служанку Айме, рывком швырнув ее подальше, и взревел:

- Я научу их, я все еще приказываю в конюшне!

- Ана, Ана! Дядя Баутиста! – крикнула Янина, бежавшая во весь дух. – Посмотри на нее. Она как мертвая. Ты так ударил ее по голове, что она аж свалилась!

- Пусть окочурится! Меня это не волнует. Она притворяется! Проклятая сучка! Я ухожу, но не потому, что пнул ее и не покончил с ней на самом деле.

Баутиста повернулся к повозке. В темноте повозка удалялась по дороге. Янина нервно потрогала холодное и пепельное лицо Аны, затрясла и настойчиво позвала:

- Ана, Ана! Ничего! Она не притворяется. Открой глаза, ай, Иисус! Ана!

Дрожа от страха увидеть Ренато или кого-нибудь, кто мог сообщить ему об этом, не решаясь позвать кого-нибудь, Янина опустила голову Аны, и начала искать что-нибудь, что может помочь ей. Наконец, она расстегнула ее корсаж, оголяя грудь, ища биение сердца, которое слабо билось. Случайно она натолкнулась на белый конверт. Слабый свет фонаря конюшен осветил его на миг, и быстрым движением, пока вставала, она спрятала его у себя. Волнение было таким сильным, что казалось, она задыхалась, приближался чьи-то шаги и знакомый голос спросил:

- Что случилось? Чьи это были голоса? – Янина спряталась в тени, пятясь спиной, избегая появившейся в освещенном коридоре фигуры, которая зашла в конюшню, и не получив ответа, упорно звала: – Кто там? Кто это? Ана!

Изумленная сеньора Д`Отремон склонилась над обморочным телом Аны. Быстро и незаметно Янина удалилась, а голос Софии продолжал настойчиво звать:

- Янина, Янина, Эстебан, Эстебан!

- Донья София, – приближаясь, воскликнула испуганная Айме. Тут она с ужасом узнала неподвижную фигуру на земле и закричала: – О, Ана! Что случилось? Что произошло?

- Мне бы тоже хотелось узнать. Я слышала голоса, повозку. Звала, но не дождалась ответа; я вышла взглянуть, что происходит и… Не знаю, что делала здесь эта женщина.

- Она кажется в обмороке, но…

Айме посмотрела с тревогой на открытый корсаж; с лихорадочным беспокойством ощупала ее грудь, руки, проверила карманы и со страхом повернулась к даме, которая объясняла:

- Могу поклясться, что кто-то напал на нее. Когда почувствовали мое приближение, убежали. Меня удивило, что никто не появился!

- О! Я должна поехать на завод, – жалобно пробормотала Ана, постепенно приходя в себя.

- Что она сказала? – хотела узнать София.

- Ничего, ерунду. Кажется, она бредит, – ответила Айме, сильно волнуясь. – Ана, это я, и здесь донья София также! Понимаешь? Здесь донья София!

- Донья София, да, – пробормотала Ана с усилием. – Ай, моя голова! – пожаловалась она. И вскоре, с внезапным испугом воскликнула: – Письмо! Меня обокрали!

- Что за письмо? – оживилась Софии.

- Ты бредишь, Ана! – ногти Айме вонзились в запястье метиски.

Чувства вернулись к Ане. Она посмотрела в гневное лицо Айме, а затем на другое бледное, серьезное и внимательное, склоненное над ней, чей голос был законом на земле Д`Отремон: