"В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)

В первые пару визитов Генри Хьюскен почти не обращал на Ирен внимания - словно она была служанкой или каким-то не особо нужным предметом мебели. Лишь раз она краем уха услышала что-то вроде “веселая женщина из Нагасаки” - и по тому как резко оборвала Хьюскена мама, догадалась, что речь шла о ком-то, связанном с нею.

И только через месяц, когда закончились дожди, раскисшая земля стала подсыхать, а синие и лиловые ирисы уже почти отцвели, господин Хьюскен соизволил заметить Ирен. Он уже собирался садиться на коня, очевидно уже успел попрощаться с ее приемными родителями. Она же читала в своей комнате и только успела выйти во внутренний двор.

- Ты очень похожа на нее, - сказал Хьюскен по-французски, проходя мимо Ирен и замедлив шаг. - Мсье и мадам Доннел будут недовольны, что я сказал это.

И Ирен стала будто сама не своя, она не могла перестать думать о том, кого имел в виду Хьюскен. Была ли это ее настоящая мать?

- Тебе хорошо, ты хоть знаешь, кто твои родители, - говорила Ирен между взмахами палки для серсо. Как хорошо, что мадемуазель Дюран не понимает по-японски! Пусть себе сидит и смотрит. Она наговорила вчера Ирен кучу смешных и глупых вещей про господина Хьюскена - будто тот просто пытается задурить ей голову. Какая чушь!

Соджи ничего не отвечал, он продолжал ловить кольцо и кидать его Ирен так, будто важнее этого занятия ничего в мире и представить себе нельзя.

- А может, у меня есть родные, - продолжала Ирен.

-…которые с удовольствием продадут тебя в какой-нибудь чайный домик, - заявил вдруг Соджи. И кинул кольцо с такой подкруткой, что палочка Ирен только стукнулась о его обод.

- Что?! - о том, что такое чайный домик, Ирен если не знала, то догадывалась.

- При этом они будут считать, что устроили твою судьбу, - продолжал Соджи и улыбнулся. Ирен бросила палку и стремглав побежала к калитке. Соджи бросился за ней, вслед им кричала мадемуазель Дюран.

У самой калитки Соджи догнал ее и схватил за руку.

- Пусти! - со злобой крикнула Ирен, но вырваться из железного хвата было почти невозможно.

- Видела тех, которых от тебя Яманами-сан отогнал? Хотела всю жизнь… с такими…

- А тебе-то что? У тебя вон есть… родные…

- Сестры, - жестко ответил Соджи. - Они меня очень любят, но так, как тебя любит, - он отвернулся, - Мэри-сан…

Ирен словно очнулась.

- Я хочу только узнать, - пробормотала она, - корни… Без корней я всегда буду иностранкой.

- Ты не иностранка, - серьезно ответил Соджи. - Уж мне-то можешь поверить - будь ты иностранкой, Яманами-сан тебе ни за что не помог бы.

***

А когда дожди совсем прекратились и в заводях и озерцах зацвели лотосы, Соджи предложил ей пойти с ним в маленький храм неподалеку.

- Сейчас дни поминовения умерших, - сказал он. - Если хочешь… отнеси приношение, чтобы о твоей матери помолились.

Ирен боялась даже говорить об этом приемным родителям, но сказать пришлось. И мама против ожидания поддержала ее.

- Господь поймет, что ты хотела лучшего для своей мамочки, - сказала она. Ирен благодарно поцеловала маму в щеку и только сейчас заметила тоненькие, как паутинка, морщинки, которые протянулись от уголков маминых глаз. А выходя из комнаты, она заметила, как мама обменялась понимающими взглядами с ожидавшим в дверях Соджи.

- Ты прямо мудрец, “старший братец”, тебе бы в монахи идти, - не удержалась она от шутки, когда они вышли из усадьбы и пошли к леску. Соджи слегка улыбнулся.

- Это не я придумал, это мне Яманами-сан посоветовал, - ответил он. - Вот уж кто мудрец.

- Он странный человек, - сказала Ирен, вспомнив слова Яманами про иностранцев. - Непонятно, шутит он или говорит серьезно.

- Шутит? - удивился Соджи. - Яманами-сан никогда не шутит, он очень серьезный человек.

Во время монотонного чтения сутр в маленьком храме Ирен было очень тяжело и неуютно - ей вдруг показались бессмысленными все ее ухищрения. Как это могло ей помочь? Соджи, который преклонил колени поодаль, казался сейчас далеким видением. Он, наверное, и вправду был где-то далеко - может быть со своими родителями, в какой-то той бесконечности, где они пребывали. А ей стало вдруг так одиноко, как не было еще никогда, даже когда папа и мама впервые оставили ее в пансионе.

Но когда в последний день праздника Соджи и она пошли к реке пускать “прощальные огни”, Ирен вдруг послышался далекий звон колокольчика(3), нежный и такой родной, что она неожиданно для себя расплакалась, как не плакала уже очень давно. Она уткнулась в темное косодэ Соджи и плакала, плакала - чувствуя, как уплывает по реке все дальше, в темные неведомые воды, четвероугольный бумажный фонарик со свечкой внутри и как вместе с ним, словно отпущенная на волю, уплывает над водами реки, все выше и выше в темное небо та, которая когда-то дала ей жизнь, отпущенная на волю своей дочерью.

Комментарий к 7. Бильярдные шары и огни на темной воде

(1) - “никаких личных вопросов и замечаний”

(2) - часть официального одеяния самурая, род безрукавки, надеваемой поверх косодэ

(3) - имя “О-Судзу” означает “колокольчик”

========== 8. Осенние травы и полсуна до цели ==========

Япония, Эдо, 1860г

Окита

Лето кончилось, отпустила душащая как ватное одеяло жара. Прошел сезон хризантем и пришла осень - тихая, вкрадчивая, на лисьих мягких лапах.

Заливались кровавым багрянцем клены. Сестра Мицу родила девочку в середине девятой луны. Умер старший брат старого мастера Шюсая. Очередная пассия Хиджикаты уехала в Киото. И вода в озерце у Тамагава стала темнеть раньше, чем успевало сесть солнце, а тяжелая палка, которую в Шиэйкане использовали вместо легкого синая, взлетала в руках легче, потому что державшим ее не приходилось преодолевать ватное одеяло духоты.

Доннеру-сан несколько раз беседовал с Соджи наедине - расспрашивал о привычках, самых простых, о том, что нравится есть и пить, и даже о том, какие сны снятся. Изуми всякий раз после таких разговоров смеялась, говоря, что отец обязательно внесет его в свою “классификацию”. Однажды она все-таки растолковала, что это была за классификация - оказывается, Доннеру-сэнсэй, как стал мысленно называть его Соджи, ищет способ, как можно определять преступника еще до того, как он совершил преступление.

- Мне кажется, это дело безнадежное, - добавила Изуми. - И мама тоже так считает.

- Благородное дело не может быть безнадежным, - проговорил Соджи, внимательно следя, как Изуми перекладывает книги на полочку узкого открытого шкафа. Книги из ее рук словно выскальзывали сами, и Соджи порой казалось, что каждое движение Изуми сопровождает тонкая нежная звенящая музыка - вроде той, которую иногда играла Мэри-сан на большом чужеземном инструменте в форме груши. “Ги-та-ра” - так она называла этот инструмент.

- Совсем как в старой сказке, - улыбнулась Изуми. - Рассказать?

Не было ничего лучше, чем сесть на краю энгавы, свесив ноги и положив меч рядом, и слушать. У Изуми отлично получалось рассказывать - светло-карие глаза ее словно делались больше, и в них начинали мерцать золотистые искорки, словно светлячки. И едва заметное золотистое сияние, казалось Соджи, медленно разливалось вокруг нее, будто останавливая весь мир.

- В далекой горной стране жила-была одна девочка… - начала Изуми.

…Позавчера, возвратившись в Шиэйкан, он услышал:

- Кат-тян, ну пожалуйста!

- И не проси! Вон, возьми с собой Окиту - у него лучше получается улаживать дела подобного рода.

Из внутренних комнат вышел - нет, вылетел, - разъяренный Кондо и, буркнув что-то, скорым шагом пошел к додзе.

Вслед за ним появился Хиджиката - тоже, судя по виду, не в лучшем расположении духа.

- Идем! - бросил он на ходу.

- И вот девочка увидела, как жестокая птица терзала тело прикованного узника, вырывая из его груди окровавленные куски мяса…

- Что стряслось, Тошидзо-сан? - он едва поспевал за широко и размашисто шагавшим Хиджикатой. Но увы, даже обращение по имени не действовало - Хиджиката не отвечал.