Моника 2 часть

Терзаемая и увлекаемая стальными руками, которые властно держали ее хрупкую талию, заглушив голос в горле, Моника видела спасительную маленькую дистанцию в один прыжок, отделявшую землю от лодки… Повелительно Хуан приказал второму:

- К носу Люцифера, и греби изо всех сил… Быстро!

- Мы не будем ждать мальчика? – нерешительно спросил второй. – Оставим его на земле?

- Приплывет, чтобы больше не опаздывал! Давайте, гребите, поехали…!

- Нет! Нет! – умоляла Моника отчаянно. – Вы, сеньор моряк, послушайте…

- Он не видит, не слышит и не сделает ничего без моего приказа. Тебе понятно? – и обратившись прямо ко второму, требовал: – Торопись и езжай быстрее! Бросай конец.

- Но, капитан… – проворчал второй.

- Не вмешивайся в то, что тебя не касается, не ищи того, что не терял, потому что не найдешь! – и повернувшись в Монике, подчеркнул низким голосом. – Видишь, что все бесполезно? С моей стороны сила закона, а это веский довод. Так приказали, как приказали… Поехали! – в этот момент отдаленно послышался грохочущий шум, предвещавший бурю, и саркастично Хуан проговорил: – И как всегда, небо меня поздравляет. – Затем крикнул второму: – Поднеси лестницу, идиот! – и снова обратив внимание на Монику, иронично объяснил: – Она не из мрамора, а из канатов. Но не важно, я подниму тебя на руках. Как на Доминике и Ямайке… Невесту на руках…

Мгновения хватило Хуану, и он уже стоял на палубе на крепких и сильных ногах. Опустилась ночь… Рядом с мачтами три члена экипажа Люцифера удивленно смотрели на странную сцену. Сегундо сделал несколько шагов, и уже не мог сдерживаться, вступаясь:

- Капитан, минутку. Эта женщина…

- Ты требуешь от меня отчет? – разъярился Хуан. – Проваливай… Уйди в сторону…!

Он пинком открыл настежь дверь единственной каюты корабля, и вмиг дверь закрылась за ними…

- Нет! Нет! – кричала Моника вне себя от страха. – Вы мерзавец, настоящий мерзавец, не может быть, чтобы эти мужчины не пришли мне на помощь! Пожалуйста… помогите…!

- Замолчи! – Хуан преградил путь, гневаясь, напрягаясь и закрывая ей рот. – Никто не войдет сюда, и если кто-то решится постучать в эту дверь, того я убью! Это опасно, и все об этом знают.

Он отшвырнул свирепым рывком покрывало койки, а она замерла, закрыв глаза, приоткрыв губы, словно силы ее покинули, и погрузилась в бессознательное состояние, кипящая кровь побежала по венам, и лихорадочный бред красным облаком пронесся по закрытым векам…

- Наконец ты решила утихомириться, замолчать… – Хуан сделал короткую паузу и взглянув на нее, удивился: – Моника! Моника! Что с тобой? Что произошло? Ты притворилась больной? Думаешь посмеяться? Ну уж нет. Нет! Ты слышишь? Ты моя, принадлежишь мне, я буду обращаться с тобой хуже, чем с рабыней! Я не сжалюсь, не буду слушать твои мольбы, ты не тронешь меня просьбами, даже если будешь умирать и страдать… Слышала? Хватит притворяться! Поднимайся! Поднимайся!

Он безуспешно тряс ее, и снова бросил, глядя на нее в бессильной злобе. Нет, она не притворялась. Ее тело стало мокрым, покрылось мучительным потом, а щеки, такие бледные, зажглись лихорадочным румянцем. Сильной рукой расстегнул Хуан черный корсаж, и на миг смотрел на белую шею, в которой ничего не двигалось… Неловко он поискал пальцами пульс и нащупывал биение крови, которая становилась горячее из-за подступавшей лихорадки. Мягко он оставил ее и сделал несколько беспорядочных шагов по каюте, как вскоре послышались несколько деликатных стуков в дверь, а голос второго позвал:

- Капитан… капитан…!

- Какого черта? – разозлился Хуан, открывая дверь. – Как ты осмеливаешься?

- Простите, капитан, но мальчик стоит на пляже и кричит… Его и вправду нужно оставить на земле?

Второй говорил, с любопытством наблюдая за лицом Хуана. Затем выпрямился, пытаясь через плечо взглянуть, но крепкая рука капитана Люцифера резко отодвинула грубияна, обвиняя:

- Что смотришь, болван? Проваливай искать мальчика. Возьми его на борт и сразу же поднимай якорь, отправляйся туда, куда подует ветер.

- На северо-востоке отмечается буря, капитан.

- Ну тогда и держи курс на бурю и все дела! Иди уже! – он закрыл дверь, поворачиваясь к голым спальным доскам… Там лежала Моника, неподвижная, тяжело дышавшая, приоткрыв губы… Светлые волосы разметались нимбом вокруг головы, которая время от времени двигалась… Руки слабо двигались, поднимаясь и опускаясь на груди в ритме сердца, которое горело в лихорадке… Секунду на нее смотрел Хуан, а затем отошел и воскликнул гневно и яростно:

- Моника де Мольнар… ничтожная и лживая!

6.

- Куда ты идешь? Или лучше скажи, куда ходила? Потому что я не запирал эту дверь.

- Я никуда не ходила. Я не знала, что ходить это преступление. Твое поведение невыносимо, Ренато!

- Сядь там, где была. Хочешь плантатор? Или предпочитаешь сок ананаса с шампанским? Это вкусно, знаешь? Я назвал его твоим именем… Я сказал тебе сесть!

Дрожащая от злобы, Айме скорее опустилась, чем села, на атласный диван. Наступила ночь, и с тех пор как закончилась свадебная церемония, они оставались одни в тщательно украшенных комнатах для медового месяца в Кампо Реаль. Рядом с Ренато стоял столик с вазами и бутылками: лучший коньяк Франции, самый старинный ром Ямайки и самый известный херес Испании, а в ведерке со льдом выглядывали бутылки шампанского. Там также был прохладный кувшин с ананасовым соком, которым он наполнил два бокала, которые наполовину только что наполнил шампанским.

- Сделай одолжение, выпей со мной свой напиток: Айме, «Эме»; возлюбленная… Твое имя означает что-то красивое, правда? Возлюбленная… Мне так нравится, так нравится, что я подумал: попаданием слепой судьбы было назвать тебя так… Возлюбленная… Возьми, Айме. Выпьем…

- Я не хочу пить!

- Не хочешь? Как странно! Ты всегда говорила, что обожаешь шампанское. Еще в ночь нашей свадьбы… Сколько бокалов шампанского ты влила в меня, сколько…! – и властно приказал: – Пей сейчас же… пей!

- Оставь меня! – взбунтовалась Айме свирепо. – Ты спятил… ты спятил и пьян.

- Пьян… – повторил Ренато язвительно. – Так происходит, когда пьешь много шампанского: становишься пьяницей, и сколько бы ни пытался, не можешь вспомнить подробностей. Пить – это чудесное средство для людей окутать себя часами блаженства, чтобы едва можно было вспомнить…

- Что ты пытаешься сказать? Я ничего не понимаю, и не хочу понимать. Как далеко ты зайдешь, Ренато? Ты сводишь меня с ума, мучаешь, пьешь часами, как глупец, не давая даже отойти от тебя!

- Твое место рядом со мной. Разве ты не моя жена? Поэтому ты здесь, где и должна быть. А эта спальня разве не самое лучшее место? Этот рай… гнездо для любви… розовые стены смотрели на меня коленопреклоненного пред твоей красотой… Пред твоей чистотой… – Ренато коротко и грубо хохотнул.

- Ренато… ты и вправду сошел с ума… хуже, чем сошел… – растерянно и с ужасом перепугалась Айме.

- Да, хуже, чем сошел с ума: я пьян. Пьян, как ты бы всегда хотела; пьян, но ум мой ясен, как никогда… так ясен, что мысли в нем сверкают диким блеском; пьян и счастлив, что могу достойно праздновать вместе с тобой свадьбу наших родных… Выпьем… выпьем за счастье Моники и Хуана!

Для Ренато Д`Отремон небо стало словно преисподней, счастье – несчастьем; божественное опьянение своей любви с сомнением, становившемся все более жестоким и удручающим… узел подозрений сжал горло, отравленная стрела ранила гордость. Его достоинство, любовь и доверие… Защитный инстинкт отвергал правду, словно вредоносное растение, но не мог выдернуть корни… Подозрение сквозило в каждом выражении, слове, в каждой детали… А правда была ему отчаянно нужна, чтобы очистить доброе имя и сердце, и было нелепое желание разрушить все, а более всего эту теплую, пьянящую и ароматную красоту женщины, которую он отчаянно любил, но к чьим губам не мог приблизиться, потому что сомнение и страх были слишком велики, потому что его любовь имела уже примесь ненависти, потому что любил слишком сильно, чтобы простить… И увидев, что бесстрастная Айме держит бокал в руке, властно приказал: