Земля надежды

Джон понял, что предпочитает этих скромных людей — невозможно было не восхищаться их решимостью пересечь такое широкое море, чтобы найти новую землю. Джон знал, какой борьбой оборачивается простое желание добыть кусок хлеба в этой новой стране.

Иногда он спал перед очагом на земляном полу, а в теплые влажные летние дни ночевал под деревом в лесу. Он никогда не испытывал искушения сбросить английскую одежду и сделать себе набедренную повязку и фартучек из оленьей кожи. Он чувствовал, что это было бы издевательством над племенем, если бы он одевался, как они, и жил, как они, в то время как их держали словно хорьков в клетке. Но он не мог забыть все то, чему у них научился, и не хотел забыть их самих. Даже в своих тяжелых сапогах он передвигался по лесу тише, чем любой другой англичанин. Своим тренированным взглядом садовника Традесканта он прекрасно видел деревья и растения, но примечал все гораздо острее, потому что эти леса он когда-то знал и любил, когда-то они служили ему домом.

— Вы не боитесь леса? — с любопытством спросила его как-то жена одного из плантаторов, увидев, что он собирается отправиться пешком на соседнюю плантацию.

Джон покачал головой:

— Там нечего бояться.

— Но там же волки, иногда по ночам я слышу, как они воют.

Джон улыбнулся, вспомнив свой былой ужас, когда он сам, запертый в своем маленьком домике, слышал волчий вой и думал, что, когда в очаге погаснет огонь, они придут и доберутся до него сквозь щели в стенах.

— Я когда-то жил здесь, давным-давно, — сказал он. — И еще тогда я научился любить эту страну. Теперь она мне кажется такой же знакомой, как мой сад в Ламбете.

Женщина кивнула.

— Что ж, если будете придерживаться тропы, то не собьетесь с пути, — заверила она. — До следующей плантации мили три по дороге. И между их полями с табаком и нашими леса осталось совсем немного.

Прощаясь, Джон снял шляпу и ушел.

Она была права — по всей стране между плантациями, расположенными по берегу реки, деревьев оставалось немного. Чтобы найти редкие растения, ему приходилось углубляться далеко в глубь леса, взбираться на высокие холмы, идти по течению рек и при этом питаться тем, что мог найти. На несколько месяцев он нанял каноэ, спустился вниз по реке к побережью, в ту болотистую местность, которую Сакаханна показала ему, когда была маленькой девочкой. Он даже побывал там, на плохой воде, где племя пыталось построить деревню и выжить, когда на них началась охота. Там он нашел маленькое растеньице, изящную валериану, завернул ее в листья и осторожно упаковал во влажную землю, чтобы забрать с собой в Джеймстаун. Он надеялся, что ему удастся уговорить этот росток прижиться в Ламбете, и тогда он будет напоминать ему о племени, даже если исчезнут все остальные их следы на земле.

За все время пребывания он несколько раз возвращался в Джеймстаун, чтобы упаковать несколько бочонков с растениями и отправить их в Ковчег. Во время своего второго визита он получил письмо от Эстер.

Сентябрь 1655 года

Март 1656 года

В марте, когда затихли самые страшные зимние бури, Джон загрузил свои виргинские сокровища на корабль, направлявшийся в Лондон. Пара плантаторов пришли проводить его на причал и надавать поручений, чтобы он выполнил их в Лондоне. Джон принял от них пакеты и задания, но при этом не отрывал глаз от своих бочонков с растениями и ящиков с разными диковинами.

Он вез с дюжину молодых деревьев в кадках, которые собирался держать на палубе, прикрыв от соленых брызг маленьким навесом, сплетенным из тростника. Три деревца были совершенно новым виргинским орехом, таких никогда не видывали в Англии. Были там и неизвестные ранее тополя, и тоненькие хлыстики виргинских кипарисов. Он надежно упрятал корешки нескольких новых астр, гераней и нового вьюнка в кадки с сырым песком. В водонепроницаемом сундучке, запечатанном свечным воском, готовились к путешествию семена, собранные Джоном прошлой осенью, — морозник, американцы называют его «башмачки», виргинская петрушка, изящный, прелестный виргинский водосбор, американский дороникум — цветок, похожий на маргаритку, но с лепестками огненно-оранжевого цвета и черной сердцевиной, такой же яркий, как бархатцы.

Джон взирал на свои сокровища с радостью богатея-купца, везущего домой золото. Он рассовал письма и пакеты по глубоким карманам куртки и отошел от релинга, когда сходни отдали на берег.

— До свидания! — крикнул он.

— Когда мы увидим вас снова? — прокричал сэр Джосайя.

— Через несколько лет! — прокричал над расширяющейся полосой воды Джон. — Когда мои запасы снова подойдут к концу. Когда мне понадобятся новые чудеса.

— Тогда вы точно вернетесь! — крикнул сэр Джосайя. — Это земля чудес.

Джон рассмеялся и помахал на прощанье рукой, встав на палубе так, чтобы видеть, как город постепенно исчезает из виду. Ветер и течение подхватили небольшой корабль и понесли вниз по реке, к морю.

«Никогда бы не подумал, — подумал про себя Джон. — С того самого времени, когда я приехал сюда в первый раз. Никогда бы не подумал, что они выживут и построят в лесу такой город, почти столицу».

Новые ухоженные берега реки быстро скользили мимо. Джон посмотрел назад, туда, где отсвет на воде создавал обманчивое впечатление, что ничего не изменилось.

— До свидания, — тихо сказал он стране и женщине, которую когда-то любил.

Апрель 1656 года

Когда тюльпаны начали набирать цвет и приготовились распустить бутоны, Джон вернулся в свой сад, в Ковчег и к своей жене. Повозка прогрохотала через знакомый мостик и въехала на конный двор. Заслышав шум, Эстер выглянула в окно из зала с редкостями, увидела Джона, восседающего рядом с возницей, и бегом бросилась вниз по ступеням, в объятия мужа.

— Конечно, могла бы догадаться, что не пропустишь еще одной весны! Но, по правде говоря, не ожидала тебя раньше середины лета.

— Я уже был готов остаться, да тут подвернулся корабль, который шел прямо домой, — пояснил Джон.

Они разомкнули объятия и взглянули друг на друга, как старые друзья после долгой разлуки. Волосы Эстер под аккуратным чепцом стали почти такими же белыми, как и полотно. Лицо похудело и стало жестче. На нем появились линии горя, которые уже навсегда останутся там. Джон в свои сорок восемь лет выглядел поджарым и в лучшей форме, чем перед путешествием. За дни, проведенные в седле и в пеших походах, он загорел до черноты и сбросил жирок, накопленный за годы спокойного существования.