Земля надежды

— …самым дивным цветком в саду Джона.

Он улыбнулся ей на мгновение, потом закрыл глаза и уснул.

Френсис похоронила мужа в той самой церкви, где они венчались, и пошла домой рука об руку с отцом и мачехой.

Эстер заказала обед из соседней пекарни. Подмастерья Александра, его родственники из Херефордшира и друзья из Сити помянули его, съели обед и потом ушли.

Без постоянного стука молотков и непрерывного повизгивания пил во дворе в доме воцарилась странная тишина.

— Ты уже подумала о том, чем хочешь заниматься? — мягко спросил Джон у дочери. — Ты решила, где хочешь жить? Александр очень хорошо тебя обеспечил, и ты можешь теперь продать этот дом. А продажа его предприятия уже оговорена.

— Я думала обо всем об этом, — сказала она. — И если бы ты разрешил… я бы хотела вернуться домой.

— В Ковчег?

— Да.

Джон вдруг обнаружил, что сияет от удовольствия.

— Это принесло бы мне много радости, — просто сказал он.

Осень 1658 года

Рано утром в начале сентября Джона разбудил свист усиливающегося ветра.

— Рад, что я сегодня не в море, — сказал он Эстер.

Он подошел к окну и увидел, что на фоне неба, по которому несутся тучи, деревья в саду и на аллее бешено машут ветвями.

— Иди в постель, — сонным голосом пробормотала Эстер.

С конюшни донесся какой-то стук и грохот.

— Я уже проснулся, — сказал Джон. — Встану, посмотрю, все ли там в порядке. Тут у нас настоящая буря.

Он провел день вместе с конюхом и Джозефом, возвращая на место свалившиеся вьющиеся растения и укрепляя деревья, шатавшиеся в земле и ненадежно удерживаемые корнями. Френсис с острым ножом обходила сад, безжалостно обрезая вьющиеся розы так, чтобы их длинные побеги не выдернули из земли корни. Она пришла к обеду, в середине дня, руки над перчатками исцарапаны, волосы разметались по плечам.

— Френсис Норман, — укоризненно произнесла Эстер.

— Там ужас что творится, — оправдывалась Френсис. — Мой чепец просто сдуло с головы.

— Вижу, — сказала Эстер.

— У нас половина яблок пропадет, — раздраженно заметил Джон. — Что за скверный ветер.

— А сливы? — подхватила Френсис. — Попозже я попробую выйти, собрать все, что смогу.

— Я тоже помогу, — сказала Эстер. — Вряд ли кто-нибудь соберется к нам сегодня. Без особой нужды никто в лодку не сядет.

Джон надеялся, что ветер к ночи стихнет. Но он становился все сильнее, все яростнее. Начал накрапывать дождь. Эстер обошла дом и закрепила все ставни. Но удары порывов ветра в застекленные рамы все равно были слышны в доме. И в зале с редкостями было видно, как большие стекла двигались в рамах, потрескивая под напором ветра.

— Остается надеяться только на Бога, что они не треснут, — сказал Джон. — Мы сейчас закроем ставни, и даже если стекла разобьются, то, по крайней мере, наша выставка будет хоть под какой-то защитой. Если бы я мог такое предвидеть, я бы с утра досками все окна позабивал.

Они съели плохо приготовленный ужин. Мощный порыв ветра дунул вниз по трубе и разнес сажу по всей кухне. Ужиная, они услышали, как кусок кровли с грохотом рухнул во двор конюшни.

Френсис заявила, что пойдет спать рано и сунет голову под подушку. Эстер последовала ее примеру. Джон же половину ночи расхаживал по дому, где все поскрипывало и пошатывалось, с ощущением, что его Ковчег и в самом деле отправился в плавание в открытое море и капитан должен нести вахту.

Утром выяснилось, что нанесенный ущерб все-таки меньше, чем они боялись. Виргинский дикий виноград потерял свои розовые листья и теперь вряд ли смог бы привлечь внимание покупателей. По всему саду валялись упавшие фрукты и сломанные ветки. Ветер слишком рано посбивал с деревьев каштаны, и они могли не вызреть. Почти весь урожай яблок и слив был потерян. Но дом стоял на месте, и окна были целы. Только с крыши сдуло несколько шиферных плиток.

— Я съезжу в Ламбет, приглашу строителя, — сказал Джон. — Боюсь, у него сегодня будет очень занятой день.

Он сел на Цезаря и отправился по дороге на Ламбет, полагая, что толпа на рынке сегодня будет с жаром обсуждать новости об ущербе, нанесенном бурей. Однако когда он подъехал поближе, то услышал, что говорили там совсем о другом.

— Что? Что такое? — Он соскочил с седла. — Что вы говорите, сэр?

— А разве вы не знаете?

Говоривший повернулся к нему, довольный, что нашелся слушатель, которому он первый расскажет новость.

— Разве вы не слышали? Он умер!

— Кто?

— Лорд-протектор! Оливер Кромвель! Умер в своей постели, пока над его головой бушевала буря. Как будто сам Господь сердился, — благочестиво добавил человек. — Это был знак.

— Очень странный знак, сказал бы я, да и поздновато он появился, — сварливо заметил Джон. — Если Господь не любил Оливера Кромвеля, у него было достаточно времени показать это раньше.

К нему обернулось недружелюбное лицо.

— А вы — один из его старых солдат? — спросил кто-то противным голосом. — Или слуга кого-нибудь из генерал-майоров? Или сами из проклятых сборщиков налогов?

— Я — человек, у которого есть своя голова на плечах, — твердо сказал Джон. — У меня нет господина, и я никому ничего не должен. Я абсолютно уверен, что Господь сдувал шифер с моей крыши сегодня ночью вовсе не для того, чтобы показать мне, что умирает Оливер Кромвель. И если уж Он такой премудрый, то мог бы найти другой способ сказать мне это, без того, чтобы дождь заливался внутрь.

Весна 1659 года

Буря, унесшая Оливера Кромвеля то ли на небеса за наградой, то ли к чертям в ад, не оказала услугу оставшимся на земле и не указала на его преемника. Многие уверяли, будто на смертном одре он назначил своим преемником сына Ричарда. Но Джон, памятуя рассказы отца о том, как власть переходила от одного короля к другому, считал, что нельзя слишком доверять россказням придворных о признаниях, прозвучавших на смертном одре, и что верховная власть в Англии вполне может попасть в руки любого, у кого хватит смелости захватить ее.

Наиболее вероятным кандидатом представлялся Джон Ламберт, обожаемый армией, которая все еще оставалась самой мощной силой в стране, и зарекомендовавший себя преданным сторонником мира, терпимости и реформ. Но наследником назвали Ричарда, и был созван новый парламент, дабы управлять вместе с новым лордом-протектором.

Отношение парламента к этой работе было весьма жестким. Ричарда даже не признавали лордом-протектором до тех пор, пока парламент не был вынужден признать это для того, чтобы в феврале Ричард мог послать флот на Балтику, защищать английских моряков от пиратских нападений голландцев. Но уже в апреле армия, в раздражении из-за того, что петиции по поводу невыплат жалованья игнорировались, и в ярости от все возрастающего и вызывающего поведения роялистов, выгнала членов парламента из палаты общин. И Ричарда вместе с ними.

Хотя он и был Кромвелем, но старым солдатом он уж точно не был. Армия подозревала, что новая порода политиков и лидеров нации потеряла набожность и республиканский запал тех, кто был вынужден сражаться за свои убеждения.

Джон пообещал Эстер, что весной возьмет ее с собой, чтобы показать оранжевый сад Ламберта в Уимблдоне. Они взяли лодку, добрались до причала перед замком и прошли через свежие лесопосадки к регулярному саду перед домом. Джон помедлил в нерешительности, когда увидел на террасе самого лорда Ламберта, его жена была рядом с ним. Перед ними стояли несколько солдат со штандартом былого полка Ламберта, потом переданного зятю Кромвеля.

— Что происходит? — тихо спросила Эстер.

Джон покачал головой.

— Может, нам лучше просто помахать рукой и вернуться обратно? — тактично предложила Эстер. — У них тут могут быть личные дела.