Земля надежды

Он снова повернул и увидел маленький деревянный домик, построенный точно так же, как его собственная виргинская хижина. По обе стороны от домика разбегался высокий деревянный забор. Казалось, он огораживал огромное поле. Маленькая хижина была не чем иным, как сторожкой у ворот, открывавших единственный вход на огороженную территорию. На крыльце, лениво вытянув ноги на солнышке, расположились двое мужчин, одетых в некогда хорошие куртки. Они жевали табак и сплевывали в медную миску, удобно стоявшую между ними. Они смотрели на Джона, пока тот подходил к ним, Джон почувствовал себя неловко и без вины виноватым, пока они пристально таращились на него, шагающего по пустынной дороге в деревню, в которую никто никогда не ходит.

— Добрый день, — поздоровался Джон.

Один из сидевших на крылечке поднялся на ноги и кивнул в ответ на приветствие.

— Я ищу свою служанку, — сказал Джон, подчиняясь местным предрассудкам. — Я долго жил в Англии. Вот думаю, может, она здесь?

— Может, — не выказывая ни малейшего желания помочь, ответил стражник. — У нас их тут сто шестьдесят два.

— А где я могу найти остальных? — Джон огляделся по сторонам, полагая, что неподалеку может быть еще одна деревня.

— Здесь все, — сказал мужчина. — Пропуск у вас есть?

Джон протянул письмо сэра Джосайи.

— Я имею в виду других повхатанов. Где остальные?

Стражник едва умел читать, он просто посмотрел на бумагу и на печать.

— А их всего столько и осталось, — просто ответил он.

Джон замер, ошеломленный невероятностью того, что сказал этот человек.

— Но ведь наверняка где-то в колонии есть и другая деревня, где еще больше людей? — спросил он. — Когда я в последний раз был здесь, их были тысячи, тысячи!

Стражник покачал головой.

— Все, что осталось от повхатанов, — это сто шестьдесят два человека, — сказал он. — Может, конечно, они снова начнут рожать детей. Но пока что они не выказывают ни малейшего желания к этому.

Другой стражник хихикнул:

— Ни малейшего.

— Я могу войти? — спросил Джон.

— Я провожу, — предложил стражник.

Он зажег фитиль мушкета и повесил ружье на груди, держа горящий фитиль между пальцами. Потом он пошел впереди, показывая путь в огороженную деревню.

Джон прошел через ворота, потом остановился и протер глаза. Деревня была похожа на ту, которую он знал когда-то, но в миниатюре. Больших вигвамов было мало, да и большими их назвать было трудно. Танцевальный круг был, но он прижимался к одной из глухих деревянных стен, опоясывающих поселок. Была там и центральная улица, ведущая к дому вождя, но всю ее можно было пройти шагов за сорок. Нигде не было видно парильни. Повсюду вокруг домов росли кормовые культуры, посаженные с безукоризненной тщательностью повхатанских женщин. Джон сразу же узнал стебли маиса, между которыми была аккуратно посажена маракуйя. На краю поля был построен небольшой навес, под которым дети могли ждать, пока матери закончат работу.

— Я могу поговорить с ними один? — спросил Джон у солдата.

— Они не говорят по-английски. Вы просто походите и поищите вашу служанку. Я могу выстроить их для вас. Они понимают команду «Встали в ряд».

— Нет, нет, — запротестовал Джон. — Я знаю язык повхатанов. Позвольте мне поговорить с ними.

Солдат помешкал.

— Тогда кричите, если понадобится помощь, — сказал он и вернулся туда, где сидел.

Женщины, работавшие в поле, не поднимали глаз, пока мужчины разговаривали. На Джона они взглянули только мельком, но он знал, что они разглядели его в мельчайших деталях и что если Сакаханна, или Аттон, или хоть кто-нибудь из его племени были еще живы в этой клетке, то через несколько минут они уже будут оповещены о его приходе.

Он подошел к маленькому изолированному полю и заговорил на языке повхатанов.

— Сестра, — сказал он, — я был мужем Сакаханны и другом Аттона. Когда меня приняли в племя, то дали мне имя Орел.

Она не прекратила работу, руки ее по-прежнему двигались в земле, устанавливая маленькие ростки, опуская семена. Она не посмотрела на него, она могла с тем же успехом быть глухой.

— Я пришел, чтобы найти Сакаханну, или Аттона, или кого-нибудь из своего племени, — сказал Джон. — Или узнать, что с ними сталось.

Она кивнула, не замедляя плавные, монотонные движения рук.

— Ты знакома с ними? — спросил Джон. — Сакаханна, Аттон, кто-нибудь? У нее был маленький сын…

Женщина повернула голову и произнесла одно-единственное слово. Она назвала имя Попанау, дитя зимы, и вперед выступила молоденькая девушка.

— Я знала Сакаханну, — сказала она просто. — Ты, наверное, Орел. Я бы тебя не узнала. Говорили об охотнике, а ты слишком толстый и старый.

Джон постарался не показать, что тщеславие его было уязвлено, и посмотрел на девушку.

— Я тебя не помню.

— Я родилась в деревне на плохой воде, — сказала она. — Тебя уже давно не было.

— Сакаханна?

Она помолчала.

— Зачем тебе знать, белый человек?

Джон помедлил.

— Я — белый, я знаю, — сказал он смиренно. — Но когда-то я был повхатаном. Сакаханна была моей женой, а Аттон был моим другом. Скажи мне, Попанау, что сталось с моей женой, с моим другом и с моим племенем? Я не был с ними потому, что они прогнали меня. Я вернулся, чтобы узнать, что с ними сталось. Скажи мне, Попанау.

Она кивнула.

— Дело было так. Солдаты охотились на нас. Каждый месяц они подступали все ближе. Для них это было охотой, они выступали весной. Зимой нас оставляли в покое, голодать и замерзать, но весной и летом они выходили на охоту, разоряли наши посевы, когда находили их, ломали ловушки для рыбы и преследовали нас с собаками.

Джон поморщился от прозаичной осязаемости ее описания.

— Аттон хотел вести нас вверх по реке, на север, прочь от белых. Мы надеялись, что нас может принять другое племя, а если они не захотят, то мы можем сразиться с белыми и погибнуть в бою. И это будет лучше, чем гибнуть один за другим. Другие же надеялись, что белым надоест охотиться на нас и они начнут охотиться за дичью. И тогда они оставят нас в покое. Мне кажется, Сакаханна была на стороне Аттона. Она сказала, что мы должны идти. Мы отправились в путь зимой. У нас не было запасов еды, и было опасно разводить костры. Нас увидел раб.

Она вдруг вспыхнула от гнева, негодование вдохнуло в нее жизнь.

— Черный раб, который больше всего на свете думал о своем хозяине, — верный пес белого человека, шут белого человека, — он побежал и донес своему хозяину, а тот собрал других плантаторов, и они охотились на нас по снегу. Нас было очень легко выследить по следам в глубоком снегу. А мы шли медленно, ведь с нами были старики и младенцы.

Джон кивнул.

— Я помню. Я был с ними, когда племя уходило на болота.

— Мы оставили тех, кто не поспевал за нами. Мы надеялись, охотники схватят их и отошлют в Джеймстаун, сделают из них слуг. Они убили всех, убили в снегу, там, где они лежали. Белые перерезали им глотки и сняли скальпы. Это было…

Она поискала слово, чтобы описать это, и не нашла.

— …ужасно. Аттон сказал, что мы должны остановиться и сразиться с охотниками, а потом мы пойдем дальше. Старых женщин и детей послали вперед, а остальные приготовили ловушку — яму на дороге, мы спрятались за деревьями и ждали.

Она снова помолчала.

— Это было очень трудно — копать, стараться скрыть яму, засыпав ее сверху ветками и свежим снегом, зная, что они уже совсем близко.

— Ты была там?

— Да. У меня был лук и колчан со стрелами. Я была готова убивать.

— И?

— У них были лошади, ружья и собаки, — продолжила она. — Охотничьи собаки, они продолжали нападать даже со стрелой в глазу. Они схватили меня за плечо и бросили наземь. Я была уверена, что они съедят меня живьем. Я слышала, как хрустели мои кости у них в зубах, и чувствовала их дыхание.

Она откинула волосы, и Джон увидел рваные шрамы от глубокого укуса на шее и плече.

— Странное это было ощущение — когда зверь лижет твою кровь.