Я - твое поражение (СИ)

— Мой царь, прошу, очнитесь! Хилиарх покинул нас, его больше нет.

— Нет?! Глупости! Его не может не быть! Раз я жив, значит и он тоже! Впрочем, идём, и ты сам убедишься!

Путаясь в полах длинного придворного одеяния, Александр быстро прошёл в назначенный покой и, увидев стоящий на возвышении золотой гроб, замер. Один из гранатов, стукнувшись об пол, покатится за тяжёлые траурные занавеси. Понимая, что царя надо оставить одного, Артабаз, крадучись, сделал насколько шагов назад, скрываясь в тени. Невыносимо медленно Александр поднялся по десяти крутым ступеням и приблизился к гробу. Рука, сжимавшая второй гранат, окрасились алым соком. Царь, не заметив, раздавил второй плод, и тот истёк ароматной кровью.

— Гефестион?

Александр опустился на колени и грустно посмотрел на умершего возлюбленного. Сколько он простоял историки не пишут, всё сходятся лишь в том, что довольно долго, порядка нескольких часов, а когда поднялся, лицо его было светло, и голос приобрёл твёрдость.

— Он ещё с нами!

— Гефестион!

Звал ты. Почему-то я все ещё оставался рядом с телом, хотя глядеть со стороны на собственные мёртвые члены как-то неприятно. Но что я мог поделать? Гении мои вдруг исчезли, так и не позвав с собой, я боялся демонов с огненными языками, они не приближались. Моя душа металась, пытаясь освободиться от плена тела и не могла. Кто-то держал её, вскоре я понял кто.

Ты! Ты! Ты!

Много дней ты не давал мне свободы, сделав беспомощным, неподвижным свидетелем своего отчаянья. Почему, Александр? Разве не ты велел мне умереть? Разве не ты унизил, показав моё истинное место? Так почему сейчас ты рыдал, точно потерявший самого себя? Не зная утешения, постоянно твердил — вернись, не оставляй. Ты бился в закрытые ворота моего мира. Что я мог? Стоять рядом, не в силах произнести ни слова, не протянуть руки, не коснуться разгорячённого лба. Что я мог?! Только смотреть. Со смертью мы утрачиваем чувства, и потому не было больно, может, немного грустно; ты убивал себя, но зачем? Глупый, мы расстались навсегда, нет возврата, нет больше Филалександра. Ты один, прими уже это!

— Нет! Нет, Гефестион! Не удаляйся, клянусь, я найду тебя в Тартаре или на земле, заберись ты даже на Олимп — найду, мы снова будем вместе!

Твердил, не переставая. Во время одного из твоих обмороков, я сумел преодолеть неподвижность и коснуться рукой твоей щёки. Ты почувствовал. Клянусь, чем угодно, но ты встрепенулся и прошептал — наконец-то! Видел ли ты в это время мой призрак? Возможно. Твой взгляд вдруг стал осмысленнее и понимающее, я беззвучно сказал — отпусти; ты беззвучно ответил — нет! Громкие слова ничто в том мире, как и твои желания. Я уходил. Странно, но сразу после этого я начал удаляться, твой образ тоже туманился, голос становился всё тише.

— Прощай, Александр, прощай.

— Царь повелел разрушить все храмы Асклепия. Казнить жрецов!

— Каменотёсы уже сбивают зубцы на городской стене.

— Огни! Погашены священные огни!

— Со знатных людей срывают золотые украшения! Женщинам запрещают плести косы!

— Прекрасные аравийские лошади, присланные для колесницы царя, отпущены на свободу!

— Человека, который осмелился вчера рассмеяться, повесили!

— Святотатство! Неслыханные дела! Словно царь умер, нет, даже более — божество!

— Леонат, — красные от недосыпа глаза Александра метнулись к ближнему другу, — я хочу послать верных людей с дарами в оазис Амона, пусть спросят от моего имени: могу ли я обожествить Гефестиона? Вот так, без перстня вечности. Могу я перенести его на острова блаженных, избавив тем самым от мук Тартара?

— Почему ты поручаешь это мне?

— Ты знал его в юности, единственный, кто как и я, видел его достоинства и не завидовал. Езжай, друг, я останусь стеречь его тело, эти египетские бальзамировщики, конечно, мастера своего дела, но я не доверяю охране.

— Поездка может затянуться.

— Знаю и готов ждать. Гефестион тоже подождёт, смотри какой он стал покладистый, лежит тихо-тихо, не буянит; как же я люблю его такого — милого, домашнего!

Наклонившись над телом, царь принялся расцеловывать неподвижное черты возлюбленного. Леонат потоптался на месте, не зная, выйти или будут ещё распоряжения. Александр его не замечал. Обласкав холодные губы, лёг лицом на неподвижную грудь хилиарха и закрыл глаза. В печальном покое явственно чувствовался слабый аромат тления, приглушенный пряными травами, во множестве раскиданными рядом с гробом. И голос. Македонец не сразу понял, что Александр не спал, он разговаривал с Гефестионом полушёпотом, припоминал какие-то моменты, связанные с их молодостью. Понимая, что оставаться дальше просто неприлично, Леонат вышел, в раздумьях опустив голову. Его нерешительность заметил Птолемей. Спросил о царе и, не дождавшись ответа, предложил свою помощь.

— Вдвоём сподручнее, тем более и Таис навестим, помнишь её прелести?

— Тебе важна гетера, а на боль царя наплевать?

— С чего бы, — тот нахмурится, почесав грязным ногтём небритую щеку, цыкнул на стоящего неподалёку слугу. — Я знаю Египет и мог бы тебе пригодиться, тем более оставаться здесь как-то совсем не хочется, что выдумает Александр завтра даже богам не известно!

— Бежишь?

— Скорее прощупываю почву будущей лояльности тамошней знати. И тебе бы неплохо задуматься. Но предупреждаю, Египет — мой!

— Фараон Птолемеус Первый! Звучит средненько. Впрочем, дело твоё. Я отправляюсь сегодня, ближе к вечеру.

Их разговор был подслушан изящным юношей, евнухом Багоем, который задумчиво проводив глазами двух полководцев, ужом проник в церемониальный зал. Опустившись на четвереньки, подполз к ногам Александра и, обняв колени, тихо заплакал, словно прося прощения за собственную жизнь. Царь, с трудом оторвавшись от тела, грустно потрепал его по макушке, столько раз целованной с любовью и радостью.

— Он ушёл, Багой. Столько раз грозился, ругался, руки распускал, я даже одно время думал — убьёт меня, а вышло все иначе. Гефестион! — и царь, забыв о евнухе, громко застонал со слезами в голосе, — какой же я был осёл! Обижал тебя, не потому что хотел, а потому, что не мог представить, что однажды ты меня бросишь! Патрокл покинул своего Ахиллеса! Как сыну Пелея жить теперь?!

— Люди говорят надо принести жертвы…

— Жертвы?! Конечно! Ты прав — жертвы! Много жертв, пусть приведут тысячу, нет, три тысячи, нет, десять тысяч чёрных, без единой отметины быков, комолых баранов и воронов скольких смогут поймать. Всех их я отдам Аиду и Персефоне! Я умолю их обождать! Не принимать моего филэ, закрыть перед ним ворота Тартара! Идём, Багой, идём скорее, мы должны успеть прежде, чем душа Гефестиона войдёт в воды Стикса!

Странно и совсем не страшно. Раньше я думал, что быть мёртвым мучительно, оказывается нет. Лёгкими шагами я приближался к едва различимому вдали берегу. Поднимающийся белый пар, скрывал очертания реки забвения, и всё же я почему-то знал, мне надо именно туда и не сопротивлялся влекущей, таинственной силе, положившись на неё, как на проведение. Из пелены вскоре появился старик Харон на узкой, старой ладье. Почему мы изображаем его уродливым? Он прекрасен — благообразное лицо, борода до колен, глаза с искорками, разве что… молчалив. Протягивает мне руку. И я с ужасом понимаю, что платить нечем, мне не положили с собой даже пары оболов, самой мелкой монеты Греции. Александр! Неужели я не заработал даже их! Харон смотрит на меня, затем ударяет посохом о землю, и она раскалывается. Я лечу вниз, на самоё дно мрачного узилища. Все только потому, что ты пожалел для меня двух медных монет.

После принесения неслыханных по количеству жертв, Александр не остановился, не насытился, его мятущаяся душа взалкала иной крови. Племя косеев было истреблено полностью — от старика до грудного младенца. Царь сам убивал разбойников, не давая роздыха руке с мечом. Его щит покрылся коркой не просыхающей плоти, а лезвие стало похоже на ядовитый шип скорпиона, алый, пламенеющий от ярости. Не давая себе роздыха, царь первым врубался в ряды дикарей и заканчивал битву последним. Он искал. А когда нашёл, то издал вопль, равный крику Прометея на скале.