Я - твое поражение (СИ)

— Александр умер!

Зарыдал всесильный правитель, точно куклу качая в объятьях мёртвое тело, стоя широко раздвинутыми коленями на кровати. В дверях столпились близкие ему люди, боясь подойти, пережидая первый взрыв эмоций. Пердикку тронул за локоть Птолемей, сделал знак головой — выйдем. Оба полководца уединились в соседнем зале, найдя два подходящих стула, тяжело опустились в них.

— Всё-таки умер.

Непонятно зачем протянул Птолемей, глядя куда-то в сторону.

— Есть предел и его силам.

Грустно отозвался друг, также не глядя на собеседника, нервно перебирая пальцы.

— Я думал оклемается, он же на поправку шёл. Александр тоже был уверен. И вот, получите. М-да, и кто у нас теперь будет правителем?

— Кто бы не был, ему не удержать империю в узде, с этого дня начнётся её закат.

— Ты говоришь как изменник.

— А ты — как дурак.

Оба замолчали, прислушиваясь к звукам, доносящимся из соседней комнаты.

— Вроде затих.

— И это меня пугает, как бы не случилось чего плохого.

— Да куда уж хуже?

Тихий вой, наполненный смертельной тоской, лился, приглушенный роскошными тканями, висящими по стенам. Лёжа поперёк тела Гефестиона, великий царь, выплеснув в одночасье всю энергию, обессилев, тихо скулил. По-прежнему, боясь потревожить его в горе, знатные царедворцы переглядывались, подталкивали друг друга локтями и ждали нового приступа. Шептались о том, что надо позвать охрану, но никто не решался что-либо предпринимать. Все застыли, и только Багой, решившись, приблизился на подгибающихся ногах, упал рядом, раздирая на себе одежды, царапая лицо.

Заголосил, высоко, по-бабски.

Александр его не замечал, ведя сам с собой монотонную песню, ласкал скулы и щёки умершего, гладил шею. Не отрываясь, смотрел ему в лицо. Примеру евнуха последовали остальные. Кто как мог стали изображать скорбь: один накинул плащ на голову, другой пытался выдавить слёзы, третий усиленно тёр сухие глаза. Заметив движение, царь закричал.

— Рады?! Знаю, рады, вы все его ненавидели. Вы, вы довели его! Он бы никогда, никогда бы… это всё вы, злобные шакалы! Все желали ему смерти! Смотрите, его нет! Нет Филалександра! Убийцы! Убийцы! Прочь!

Ударом ноги царь опрокинул стоящего ближе всех Багоя.

— А ты первый! Ты, который должен был его почитать, служить, ты предал его, забыв, как филэ спасал твою жизнь. О вероломный, пытался увести у него возлюбленного! Не получилось! Я всегда любил только Гефестиона! Убирайся, ты оскверняешь его память, ты оскверняешь мой взгляд! Почему ты ещё дышишь, когда его больше нет?!

Отпустив тело, царь бросился на несчастного евнуха, вцепился ему в горло с намерением задушить. Это послужило сигналом всем остальным к немедленным действиям. Недавно приехавший из Македонии Кассандр, повис на плечах правителя, заклиная его одуматься. Двое других пытались вырвать из смертельного сжатия задыхающегося юношу.

— Казнить, распять его на городской стене! И Главкия, и всех его лекарей, и всех рабов, и слуг — всех вас! Звери, дикие звери, сдохните все!

Александра с трудом оттащили, попытались увести, но не тут то было. С ещё более оглушающим криком, он схватил за ножку стол, стоящий у кровати, швырнул им в Птолемея, за ним последовали стулья, амфоры с маслом и вином. Перешвыряв всё, что смог поднять, Александр ненадолго затих, вернувшись к ложу с покойником, сел на его краешек и, уронив голову, зарыдал.

— Гефестион! Как же так? Зачем? Ты же любишь меня, зачем причиняешь боль? Не сердись, открой глазки. Это не трудно, я прошу, я приказываю, я молю тебя.

Обезумев, царь бросился пальцами раздвигать непослушные веки, прерываясь только на короткие поцелуи в губы.

— Лентяй, уже и посмотреть на меня не хочешь? Ничего, я терпелив, я лягу здесь и буду ждать, когда ты наконец образумишься. И перестань раскрываться. Смотри, ты же мёрзнешь, вон руки какие холодные!

Покрывая поцелуями локти и предплечья хилиарха, величайший из ныне живущих превратился в буйно-помешанного глупца, отвергавшего действительность и желавшего только одного — как можно дольше продлить иллюзию счастья.

— Филэ, радость моя, сердечко, — бормотал, все теснее прижимаясь к охладевающему телу, переплетя с мёртвым руки и ноги, пытаясь дыханием согреть неподвижные черты лица.

В толпе царедворцев заговорили о необходимости силой вывести царя, потому как его состояние начало внушать не только опасения за рассудок, но даже страх.

— Ещё немного и царь сойдёт с ума! Их необходимо разлучить!

— Разлучить Александра и Гефестиона, ты шутишь? Даже расходясь на сотни парасангов, они чувствовали связь своих душ! Сегодня половина Александра умерла, подумай каково?..

Пердикка тяжело вздохнул, не окончив фразы, привалился к косяку лбом, закрывая глаза.

— Остаётся только ждать. Либо наш повелитель успокоится и позволит себя увести, либо умрёт. Повлиять на его решение, увы, теперь никто не в силах.

Большинство согласились с мудрым решением. Эвмен — единственный, кто попытался проникнуть в покой, был остановлен. Александр, точно пронзённый копьём, заорал при виде ближайшего помощника, называя его никак не меньше, чем вором. Боясь вызвать ещё больший гнев, подхалим шмыгнул за спины стоящих в раздумье полководцев, и более не предпринимал попыток показать своё особое положение.

Три дня длился скорбный поединок жизни со смертью. Александр то впадал в забытьё и лежал как мёртвый, крепко стиснув в объятьях Гефестиона, то, очнувшись, принимался стонать и кричать, умоляя мёртвого филе проснуться, подняв на руках тело как дитя, качал, целовал в губы. На четвёртый день без еды и питья, сильно ослабел, но и тогда не позволял никому приблизиться к себе. Птолемей, выждав удобный момент, когда Александр в очередной раз потерял сознание, осмелился подойти с шестью сильными воинами. На этот раз руки бессильно разжались, и другу удалось осторожно приподнять царя, передавая его заботам прислужников. Всё было выполнено в строгой тишине. Великого человека быстрым шагом понесли в спальные покои, где уже стояли наготове лекари со всевозможными успокоительными бальзамами и охлаждающими примочками. Пердикка приблизился к ложу, взглянул, и сердце сжалось. Друга не испортила смерть, всё такой же красивый: густые ресницы, длинные, загнутые, как у девушки, лежат на синеватых веках, нежные губы не тронуты тлением, кажется, вот-вот дрогнут, и он глубоко вздохнёт.

— Гефестион, надеюсь, «там» тебе лучше. Прости, я не сумел защитить, да ты бы и не принял помощь, для тебя был важен только один человек, как и ты для него. Боюсь, царь вскоре отправится следом, кончен золотой век Македонии.

Опустившись на колени, Пердикка поцеловал кусочек свешивающегося полотна, краем глаза заметив Эвмена, нерешительно подошедшего сзади. Последний, дрожа от пережитого страха, также почтительно преклонился, вопросительно глядя на полководца. Пердикка был не в силах затевать спор, взяв ладонь Гефестиона, тихо потёрся о неё щекой и, выйдя, позвал бальзамировщиков. В тот же день тело, погружённое в густой раствор мёда и благовоний, остановилось в тлении. А ещё спустя десять дней, обряженное в роскошные одежды, было выставлено для всеобщего поклонения.

— Позовите Гефестиона! Пусть придёт! Немедленно! Скажите, я жду! — меж тем раздавалось за тяжёлыми дубовыми стенами дворца. — Филэ! Филэ, где ты?!

Царь, окружённый друзьями и жёнами, как непослушный ребёнок, не переставая, просил только об одном, бросаясь на каждого, кто осмеливался сказать, что Гефестиона больше нет.

— Жестокие! Пустите, я сам пойду к нему прямо сейчас!

Схватив с золочённого блюда пару гранатов, Александр быстро двинулся в сторону покоев хилиарха. Найдя там пустоту, замер в нерешительности.

— Гефестион? Ты где?

— Он в зале церемоний.

Вкрадчиво подсказал Артабаз, и Александр расплылся в улыбке.

— Конечно, какой я недогадливый! Он же работает, он всегда работает на меня, на страну, он сверхзаботливый супруг! Смотри, я тоже, вот гранатов ему захватил, он их очень любит. Выбрал самых спелых.