Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Аменемхет прошелся по комнате, схватившись за подбородок отцовским жестом.

- Ты давно составила этот план? – спросил он наконец, повернувшись к женщине. Ему просто нечего было больше сказать – она загнала его в угол, в ловушку, из которой было не выбраться.

Тамит подняла брови.

- Нет, господин – никакого плана! Как я могла знать, что ты навестишь меня? Ведь даже собственный сын меня забыл!

Аменемхет покачал головой и кашлянул, пытаясь скрыть, что на миг к его презрению снова примешалась жалость.

- Ты заслуживаешь смерти, - сказал он. – Зря я не слушал всех тех людей, что оговаривали тебя, и собственного отца. Они были правы во всех своих обвинениях.

Тамит пожала плечами.

- Наверное, заслуживаю, - сказала она с подкупающей наивностью и смирением. – Но ведь ты не поступишь так с матерью своего ребенка, добрый господин?

Аменемхет резко отвернулся и непристойно выругался.

- Не смей никому говорить! – пригрозил он женщине – хотя по-прежнему не имел понятия, что с ней делать.

- Конечно, - согласилась Тамит. – Но ведь ты понимаешь, господин, что я недолго смогу это скрывать.

Вдруг Аменемхет сощурил глаза, подозрительно уставившись на нее:

- А если это не мой ребенок, женщина? Что тогда?

Тамит всплеснула руками.

- Чей же еще? – воскликнула она. – Меня держат здесь взаперти и не спускают глаз день и ночь! Меня всюду сопровождают стражники!

- Это может быть ребенок стражника, - с усмешкой сказал юноша. Бесстыдство этой женщины, равного которому он еще не встречал, почти забавляло его.

- Что ты! – шепотом воскликнула Тамит. – Они стерегут меня по двое, господин, ты же знаешь, и сменяются каждый день по распоряжению жрецов! Неужели какой-нибудь из воинов пошел бы на такое нарушение долга – ведь их могут казнить, если это откроется!

Аменемхет покачал головой, но признал, что она права. И признал, что, почти наверняка, она носит именно его ребенка – ее положение заключенной обеспечило ее… целомудрие.

- Вообрази, - прошептала Тамит с ужасом за него, который казался почти настоящим, - что я рожу здесь ребенка… и люди посмотрят в его лицо и скажут: какой красивый! Мы знаем эти черты – это лицо благородного Аменемхета, сына великого ясно…

- Замолчи! – рявкнул побелевший юноша.

- Или еще раньше люди увидят мой округлившийся живот, - грустно прошептала Тамит. – Мне ведь не запрещается гулять по городу, господин, но я всюду хожу со стражей… И все скажут: чье дитя может носить эта женщина? Ведь она заключенная!..

- Молчать! – выкрикнул Аменемхет; его трясло. – Молчать, или, клянусь, я тебя убью!..

- Ах, нет! – воскликнула Тамит, откидываясь на табурете и поднимая руки. – Нет, господин, добрые слуги Амона не убивают – а те, кто это делает, бывают наказаны богами!

На лице ее при последних словах вместо мольбы появилась угроза – и такая, что юноша вздрогнул, поняв ее намеки.

- Тебя ожидают вечные муки, - срывающимся голосом прошептал Аменемхет. – Если, конечно, тебя похоронят вообще. Ты полностью заслуживаешь участи своего мужа.

При этих словах Тамит всерьез испугалась, но страх на ее лице быстро сменился злостью.

- Пусть, - ответила она. – Но до этого далеко. Реши, что ты будешь делать сейчас, Аменемхет.

Он вздрогнул от гнева при звуке своего имени в таких устах, но промолчал – юноша уже понимал, как беременным женщинам вредно всякое волнение. И ведь это и в самом деле его ребенок, будь она проклята!..

Аменемхет глубоко вздохнул.

- Мне нужно время на раздумье, - сказал он. – Какое-то время ты ведь сможешь это скрывать – не так ли?

Тамит кивнула.

- Да, да. Но не более нескольких месяцев, - сказала она. – Так что не забудь меня, господин. Прости, что ввергла тебя в такое несчастье.

Аменемхет закатил глаза.

- Простить? – воскликнул он, сотрясаясь от ярости. – Ты не… Ты самая…

- Тише! Услышат!

Тамит, махая руками, вскочила.

- Успокойся, мой дорогой господин, прошу тебя! Волнение нам обоим вредно!

Вот теперь она могла уже и управлять им – пользуясь своим положением!

В это мгновение он мечтал убить ее – но это было невозможно в ближайшее время, если вообще возможно. Тамит была матерью его ребенка.

- Я не забуду, - сказал Аменемхет. – Я навещу тебя… не позднее, чем через четыре месяца. Жди.

Тамит поклонилась. Аменемхет гордо отвернулся и быстрым шагом вышел, проклиная ее и свою жизнь.

Несколько дней он лихорадочно обдумывал свое положение – и все мысли, приходившие ему в голову, начинались с рассказа отцу.

Аменемхет был смелым юношей, но не самоубийцей. Отец сейчас…

И так ужасно обозлен – мягко говоря.

А через неделю ему прислали письмо из дома – отец требовал его к себе: матери опять стало совсем худо, и опасались худшего. Страх перед отцом тут же уступил место настоящему ужасу – перед матерью. Как он скажет такое смертельно больной матери?..

Да даже если бы она и была здорова! Это совершенство доброты, семейной любви и целомудрия услышит такое о сыне… Нет, лучше Аменемхет сам умрет…

Он отправился домой с твердым намерением признаться во всем отцу и отдаться на его милость, только умолив ничего не говорить матери.

Но едва он переступил порог дома, такие мысли оставили его – дом наполняло горе, и в нем не было места для чужих распутных женщин и распутства сыновей. Мать умирала. Не оставалось никаких сомнений… и никаких надежд.

Аменемхет вошел в спальню Ка-Нейт, где уже были Меритамон, постоянная, как пирамиды, Мерит-Хатхор и отец. На него было страшно смотреть – но на мать страшней.

Аменемхет преклонил колени у ее ложа и прижался губами к холодной руке. Ка-Нейт повернула голову и открыла глаза – что-то мелькнуло на ее губах, как будто улыбка, но это больше походило на гримасу боли.

Она все еще была прекрасна – как восковая статуя. Казалось невозможным, чтобы эта неподвижная маленькая женщина встала и ожила; но, наверное, этого уже не произойдет…

Аменемхет не понимал, что плачет, пока мать не стала утирать слабой рукой его слезы.

- Как жестоко, - прошептал юноша, сознавая, что ропщет на богов, и желая этого. – Как жестоко!..

- Нет, - слабо возразила Ка-Нейт. – Это облегчение, мой дорогой – для вас и для меня. Я долго мучила вас… простите. И мои страдания тоже кончатся.

Аменемхет поднял голову и увидел, что плачет и отец.

Он вскочил на ноги и бросился ему в объятия – это было единственное, что могло произойти; Неб-Амон крепко прижал сына к себе, а тот зажмурился, ощущая, как по щекам бегут обжигающие слезы боли и вины. Боли обо всем… Вины за все…

- Всем следует оставить госпожу, - сказала Мерит-Хатхор, но голос ее прозвучал без привычной уверенности. Неб-Амон не ответил и не двинулся с места; Аменемхет покачал головой.

- Нет, боюсь, что…

Мерит-Хатхор шикнула на него. Аменемхет снова опустился на колени у постели матери и взял ее за руку, потом положил голову на ее ложе, и она стала тихо гладить сына по голове…

Меритамон давно плакала в углу, а Мерит-Хатхор, губы которой подозрительно дрожали, утешала ее.

- Выйдите, - снова попросила наперсница Ка-Нейт через несколько минут, и в этот раз послушались все, даже господин.

Мерит-Хатхор осталась с госпожой вдвоем.

Это было ее право.

Она вышла через некоторое время, и все застыли, ожидая приговора. Меритамон всхлипнула, готовясь зарыдать – ей было легче всех, она могла рыдать, не боясь уронить себя…

Мерит-Хатхор покачала головой.

- Нет, госпожа спит.

Ка-Нейт умерла этой ночью, как ее мать – во сне, тихо и милосердно.

========== Глава 45 ==========

Весь дом рыдал – хотя к этой смерти готовились давно, госпожа была так любима всеми, что, даже перестав занимать главное место в доме, занимала главное место в сердцах своих слуг. Женщины вопили, как полагалось вопить, провожая покойника; но в их плаче слышалась неподдельная скорбь.