Маска (СИ)

Маска

  Случалось ли вам оказаться на римских улицах в разгар лета, когда беспощадное солнце накаляет мостовую так, что босым ногам больно ступать по камням, которые не успевают остынуть даже за ночь? После полудня в июльскую жару даже самые отчаянные непоседы спешат укрыться в тени, а домохозяйки вешают на окна мокрые простыни, что, впрочем, мало помогает - холстина под палящими лучами высыхает за считанные минуты. Вот в такое-то пекло для меня и начинается самая работа.

   Мое имя Андреа Сагарелли, я продавец воды. Это несложное ремесло мне пришлось освоить лет с восьми, как только я набрался достаточно силенок, чтобы таскать за собой на тележке бочку, которую по утрам наполняли мои старшие братья. Понятное дело, много на этом не заработаешь, но отец всегда говорил, что не потерпит дома белоручку и дармоеда, а денежки даром не достаются.

   Семейство у нас большое, так что отца понять можно: сам он допоздна орудует молотом в кузнице, а братья ему помогают, и старший, Джанни, когда-нибудь займет его место. А мои сестрички-близнецы Беатриса и Нани делают всю работу по дому, потому что мать совсем больна и не встает с постели. Отец ругает их, говоря, что в их возрасте пора бы уже заниматься серьезной работой, но не слишком настаивает, потому что знает, что без их неустанной заботы мать долго не проживет. Я самый младший в семье, на меня все смотрят как на ребенка, хотя мне уже исполнилось четырнадцать лет. Может быть, причиной тому моя неуклюжесть, за которую отец и братья постоянно меня корят и не пускают в кузницу. "Еще, чего доброго, уронишь молот себе на ногу, - со смехом говорит отец, - от доходяги вроде тебя мне и так проку никакого, а если и ног лишишься, так и вовсе беда".

   Иногда я завидую своим братьям - мускулистые, сильные, статные, им по плечу любая работа. Я видел, как Джанни шутя гнет толстые железные прутья, заготовленные для шпаг, а Марко с легкостью может поднять маму с постели и держать на руках, пока Нани и Беатриса меняют ей простыни. Да, отец по праву гордится своими старшими сыновьями, а меня называет неженкой и задохликом. Наверное, он прав: я не отличаюсь крепким сложением и давно уяснил себе, что никогда не смогу сравняться силой со своими братьями. Зато мама меня любит больше и говорит, что я красивый. Слабое утешение! Что проку мастеровому от красоты? Будь я священником или артистом, приятная наружность мне бы еще пригодилась, но люди моего происхождения зарабатывают на жизнь тяжелым трудом, так что для них гораздо полезнее сила и ловкость, а меня, увы, природа обделила и тем, и другим.

   Так что мой удел - быть римским водовозом, должно быть, до конца дней своих. Таскать за собой тележку с бочкой не так уж тяжело, но унизительно сознавать, что больше ты ни на что не годен. Что ж, в конце концов, это ремесло тоже приносит деньги. Зарабатывая несколько монет в день, я могу экономить и купить себе ослика и бочку побольше, а к старости обо мне позаботятся мои собственные дети и внуки.

   Впрочем, у моей работы есть и хорошие стороны. К примеру, можно узнать все городские сплетни, поглазеть на странствующих артистов, получить бесплатно пирожок у знакомой булочницы и сыграть в свайку с уличными мальчишками. Порой я забираюсь в район вилл и дворцов и имею возможность полюбоваться на знатных вельмож, военных и сановников церкви, а также на их жен, разодетых в разноцветные шелка и атлас. Там живут самые красивые женщины во всем Риме, а может быть, и во всей Италии. Получить пару монет из рук камердинера или кухарки - для меня большая удача, выпадающая не так уж часто: воду во дворцы доставляют собственные поставщики, так что я могу рассчитывать там лишь на случайный заработок.

   Жара в тот памятный день стояла беспощадная, а значит, товар мой должен был пользоваться спросом. Сунув ноги в деревянные сандалии, я деловито заспешил вниз по улице, направляясь к району рынка.

   - Вода! Холодная чистая вода! - время от времени выкрикивал я, останавливаясь у домов побогаче в надежде привлечь покупателей. - Три сольдо за большую кружку, десять сольдо за кувшин!

   Через некоторое время моя бочка стала полегче, и я рассчитывал еще успеть до вечера вернуться домой, чтобы наполнить ее снова. К рынку я подходил в отличном настроении: в кармане звенели монеты, а прохладный бок бочки, в которой плескалась колодезная вода, делал жару не такой нестерпимой.

   Разомлевшие от дневного пекла торговцы с охотой покупали воду и делились последними новостями: из Тибра опять выловили какие-то трупы, в нижнем городе люди болеют чумой, и по распоряжению Папы жителей заколачивают в домах. Французы собираются идти войной на Неаполь, а Папа вроде бы им не препятствует.

   - Они так же ненавидят Рим, как и Неаполь, - качая головой, авторитетно заметил толстый торговец рыбой. - Ох, чует мое сердце, жди беды, когда французы появятся здесь! Налей-ка мне еще кружечку воды, Андреа. Хороша... В Тибре вода уже давно не та.

   - Правду ли говорят, что в Тибре вода ядовитая? - спросила сухонькая старушка-зеленщица. - Я слыхала, испанские вельможи часто избавляются от своих врагов при помощи яда, а потом топят тела в реке...

   - Бог с вами, матушка. Ну, покойники в сети попадаются теперь едва ли не чаще, чем рыба, но их отправляют на тот свет по-простому: ножиком в живот - и готово! Вот мой сосед Джакомо частенько ночует у причалов, он бы вам порассказал. Послушать его, так едва ли не каждый день разбойники швыряют в реку тела.

   Старушка перекрестилась и внимательно посмотрела на меня, а затем укоризненно сказала:

  - Экие ты страсти говоришь, Энрико, да еще при мальчонке. Видишь, он побелел весь. Ну, Андреа, ступай, с тобой-то все будет в порядке. Вот возьми эту травку для твоей матушки, пусть заварит и выпьет, ей станет полегче.

  - Спасибо, синьора Санча, - вежливо сказал я. Зеленщица мне нравилась, она неизменно была со мной добра, хотя злые языки называли ее ведьмой. Синьора Санча жила одна в маленьком домике с огородом, где и выращивала свой товар. Я искренне считал, что ей не меньше полутора сотен лет, хотя на самом деле было, должно быть, около семидесяти.

  Я медленно двигался по рынку, время от времени останавливаясь, чтобы поприветствовать знакомых или продать кружку-другую воды, когда сзади послышался звонкий топот копыт. Я замешкался, пряча в карман мелочь, и не успел вовремя отреагировать, когда огромный белый жеребец почти налетел на меня. Мне показалось, что на мою бочку обрушился дом, и я в ужасе шарахнулся в сторону.

  - Проклятье! - услышал я откуда-то сверху.

  Подняв голову, я увидел всадника, сжимающего сильной рукой поводья. Ему было на вид лет восемнадцать. Статный, широкоплечий, в распахнутом на груди черном камзоле, из-под которого виднелась безукоризненно белая рубашка из тонкого полотна, у пояса - тяжелая испанская шпага в ножнах, украшенных резьбой и самоцветами. Его лицо, благородное и привлекательное, было озабоченным и раздосадованным.

  - Черт возьми, мальчик, еще немного - и ты угодил бы прямиком под копыта.

  - Простите, ваша светлость, - выдавил я, найдя в себе силы не отвести взгляд.

  - Ладно, может быть, мне самому не следовало так быстро ехать. - Он обернулся к своим спутникам, троим молодым людям, тоже одетым как знатные господа. - Угораздило же нас забраться в рыбный ряд! Я обещал сестре, что вернусь еще до обеда, но вот уже полчаса мы впустую тратим время.

  - Ты же сам хотел ехать коротким путем, - заметил один из его спутников, худощавый юноша с недовольным лицом. - А теперь мы, кажется, заблудились.

  - Мальчик, - обратился ко мне предводитель, его карие глаза тепло сверкнули, - не проводишь ли ты нас до оружейной лавки?

  - Конечно, ваша светлость. - Я с готовностью кивнул и вцепился в ручку тележки.

  - Да ты, я смотрю, тоже тут приторговываешь? - рассмеялся хозяин белого коня.