Сон обитателя Мышеловки (СИ)

Она даже не удивлена. Да, таких женщин ничем не прошибёшь. Она словно цельный железный брусок, способна поглотить любой удар и любую пулю.

- Брат? Привет!

- Сестрёнка!- он спрыгивает с кровати и подбегает к ней, похожий на верного пуделя,- Ты живая!!!

- Конечно живая,- Камрусена обнимает братика и прижимает его к себе. Обнажённая плоть и белая униформа... они сейчас похожи не на брата с сестрой, а на сына и мать после долгой разлуки. Она почти на голову выше его, и кажется ужасно взрослой,- Чтобы я, да и умерла. Я не могу оставить братика в одиночестве!

- А что там?- братик кивает в неопределённом направлении,- Этот чёрный - он всё ещё? Или уже нет?

- Его давно никто не видел,- отвечает она. Руки по-прежнему на плечах брата, а глаза рыскают по комнате, оценивая обстановку,- Там теперь безопасно. Уже приехала бригада, кровь почти везде отмыли. Только разрушений полно, пирамида до сих пор проломлена. А вот общежитие не тронуто, но там пока некому жить. Меня попросили проверить, как в корпусах преподавателей.

- А много людей погибло?

- Почти все.

- Ужасно.

- Да, тебе повезло. Ты молодец, что здесь спрятался.

Больше вопросов нет. Они стоят в молчании и каждый думает о своём. Камрусена оценивает жизнь преподавателя и думает о вакансиях, которые открылись, а Канопис изображает удивление, радуется встрече и вспоминает недавние удовольствия. Лучики утреннего солнца неспешно крадутся по полу комнаты.

- Братик,- она говорит полушёпотом, но мне всё слышно - мёртвая тишина опустевших зданий легко впитывает любой звук,- Ты ведь соскучился, да? Хочешь, повеселимся, как раньше?

- Давай,- он улыбается.

Что у них за веселье? И - разве такие, как Камрусена, вообще способны веселиться? По-моему, их удел командовать, председательствовать и вразумлять. Самое то для талантливых и бесчувственных.

То, что происходит дальше, похоже на приснившийся фильм: ты смотришь и не веришь, что такое вообще могут показывать. Она прижимает его к себе крепко-крепко, а потом начинает гладить его холодными руками с алыми угольками ногтей. Он падает на кровать и смотрит на неё тем же взглядом, что и на меня.

Она раздевается почти моментально, словно выпрыгивает из лопнувшего кокона - и вот уже рядом с ним, и ухоженные длинные волосы упали на его лицо. Венок она не сняла, и поэтому похожа на новобрачную. Её тело ещё прекрасней, чем я предполагал и мои глаза скользят по всем его изгибам и впадинам, так, что я не успеваю даже задуматься о том, что значит происходящее. Но вот они закончили целоваться, она наполовину улеглась, опершись на локти и широко разведя ноги и он входит в неё, быстрыми, упругими рывками, жмурясь от натуги и удовольствия. Камрусена сначала сдерживается и с полуулыбкой подбадривает братика, но через пару минут страсть охватывает и её, они жмурится от удовольствия и сжимает ему бёдра, помогая ему на каждом толчку проникать ещё глубже. Их дыхание не попадает в ритм, но оно всё быстрее, словно две лошади несутся к финишу... я не выдерживаю, зажмуриваюсь, чтобы не видеть всего этого... и тут понимаю, что у меня тоже стоит. Моя рука, словно оживший против воли зверёк, начинает его поглаживать, и я забываю обо всём: и о стыде, и о ревности, и о самой смерти.

Я кончаю одновременно с радостным возгласом Камрусены... словно это я был тем, кто доставил ей это удовольствие.

- Я больше не могу,- хрипит Канопис,- сил не хватает. Не держится... даже не встаёт уже, видишь. Извини.

- Не надо извинений,- голос Камрусены даже не изменился. Слышу шорох. Она собирает одежду,- После такого шока сил ни у кого не останется. Отдыхай! Здесь ты в безопасности.

- А ты куда?

- Нужно проверить другие корпуса. Всё, лежи, отдыхай. Тебе нельзя сейчас переутомляться. Если захочешь есть, найдёшь в шкафу на кухне сок, тостовый хлеб и повидло. Справишься без меня?

- Конечно...

Звонкий отголосок поцелуя.

Шаги.

Тишина.

11. Масашим — Она не может быть бесконечной — Остановились

Маленький обманщик! Раньше у него было мало собеседников и обманывать он научился только сейчас. Хитрость проклюнулась, а вот до проницательности ещё только предстоит дорасти. Но даже обман кажется ему новой игрушкой и он сейчас вьётся вокруг да около, просто играя с моими уговорами. Сам он давно согласился.

А у меня уже и хитрости не осталось, я зашёл слишком далеко, чтобы хитрить и выворачиваться. Академия - вот мой враг, опутавший меня тысячью цепей и запечатавший сотней печатей. Разрушить её не под силу даже ей самой, мощнейшее оружие ломает об неё зубы. Но есть и другой путь к победе. Суматоху я уже поднял, осталось только исхитриться и сбежать из этой Республики для Ума и Мышеловки для Тела.

- Она точно нас будет ждать?

- Да, будет. Мы учились вместе с первого семестра.

- Но сестрёнка никогда мне про тебя не рассказывала!

- А про кого рассказывала? Она хотя бы раз обсуждала с тобой дела Академии?

- (задумался) Ну... да. Ты прав.

Я уже оделся, а он как и прежде лежит в кровати, прикрывшийся одеялом. Униформа придаёт авторитета и это решает дело. Он капитулирует: спрыгивает на пол и тоже одевается. Я отправляюсь на кухню и укладываю в сумку провиант. Ни за что не угадаешь, сколько нам предстоит прятаться. Когда я возвращаюсь в комнату, он уже одет, причёсан и настолько мил, что можно хоть сейчас фотографировать для Доски Почёта. Не выдерживаю и целую его в щёку. Он не отстраняется, только глаза удивлённые. Видно, что он напряжённо размышляет и я смотрю на него даже больше, чем на предметы вокруг.

В квартире всё оставляем как было. Только продуктов больше нет, постель измята и пахнет, а на кресле трагически погибшего профессора осталось липкое белёсое пятно моей спермы. Я и не ожидал, что оно окажется таким огромным.

Когда мы выходим на лестницу, его лицо меняет выражение на совсем другое - не столько сосредоточенное, сколько уверенное и твёрдое, как скала. Похожее бывает у его сестры, но здесь скорее фамильное сходство. Ведь давным-давно я видел точно такое же у кого-то другого, причём оно было настолько близким, что ни о какой сестре и речи быть не может. Я пытаюсь вспомнить, чьё же лицо это было и когда на площадке первого этажа у меня всё-таки получается.

Давным-давно (относительно меня-теперешнего - всё равно, что на другой планете), когда я ещё учился у себя в городке и считал, что нет в мире большего счастья, чем форменная белая курточка и синий пропуск Академии Пьеж-а-Сурс, среди моих одноклассниц была девочка по имени Масашим. Дочь танцовщицы, слишком бесталанной, чтобы оказаться в хорошей труппе и слишком глупой, чтобы найти себе достаточно хорошего покровителя, она вся пошла в мать. Масашим была из тех простушек, которые простодушны не просто по жизни, а окружены своей наивной лёгкостью, словно Боги - огненным ореолом. Округлая грудь не делала её первой красавицей, а веснушки не смогли её испортить, но всё дело было в том, что никто и не пытался с кем-то её сравнивать. «А, Масашим»,- говорил кто-то, сразу вспоминал её доверчивые глаза, и никаких других мыслей более не возникало. К этому лёгкому облачку не липли ни точные знания, ни грязные слухи. Её общество легко терпела даже Кадошха - самая умная и самая некрасивая девочка в нашем классе, умевшая ударить и словом, и учебником и всегда похожая на трепещущий комок недовольства.