Неприкаянная душа

Квинт грубо схватил мою руку и потащил меня по трапу вниз. Там нас уже ждали.

— Это подарок императору, Гай, — с усмешкой посматривая на тигрицу, которую только что продал в рабство, удовлетворенно пробасил он.

— Цезарь болен, а потому не может принять тебя, — надменно проговорил молодой человек в золотом панцире с чеканным изображением колесницы, с интересом рассматривая новую рабыню, — но он будет благодарен сыну Гнея, приславшему ему красивейшую женщину. Что ты хочешь за нее?

— Аудиенции у Макрона, — с гордостью выставляя напоказ умело перевязанную правую руку, громогласно отчеканил бравый вояка.

— Я передам императору, — скользнув безразличным взглядом по кровавой ране, которая красноречиво говорила о бесстрашии и преданности солдата непобедимой римской армии, пообещал обитатель Капри.

Разочарованный равнодушием собеседника, Курион круто развернулся и пошел к кораблю, на котором Метробий в последний раз помахал рукой несчастной пленнице.

— Пойдем, — потянул меня за рукав хитона тот, которого лукавый патриций назвал Гаем.

И я покорно поплелась за ним по гористой поверхности знаменитого острова.

С верхней террасы виллы доносились пение лютни и голос юноши, скандирующего греческие стихи, которые я отлично понимала. Радуясь, что здесь ценят искусство, я внутренне приготовилась к встрече с прекрасным, но невозмутимый стражник загородил нам дорогу.

— Как ты смеешь, я — наследник императора, грубиян! — взбунтовался Гай и решительно оттолкнул невозмутимую, но моментально капитулирующую преграду.

Старец с лысым черепом, клочьями седых волос на висках, морщинистый и прыщавый, целовал мальчика, срывая с его полудетского тела голубую тунику.

— Опять? — ехидно засмеялся наследник.

— Так ты шпионишь за мной! — побагровел от бешенства дряхлый гомик. — Я имею право делать то, что мне нравится, даже если это не нравится другим!

Во все глаза я смотрела на легендарного правителя великого Рима: бесцветный взгляд, тонкий нос с широкими ноздрями — обыкновенный дед в районе восьмидесяти лет.

— Сын Гнея Куриона прислал тебе подарок, великий цезарь, — справившись с гневом, льстиво промолвил Гай.

— Красивая штучка, — похотливо улыбнулся старик. — Ты — иудейка, деточка?

— Нет, русская, — стараясь не упасть в обморок, прошептала я.

— Из какого ты государства? — не понял высокопоставленный голубой.

— Из России, — продолжала шептать я, не надеясь, что меня услышат.

Но слух у Тиберия был, видимо, в полном порядке.

— Такой страны нет! — авторитетно заявил он. — Цезарю нельзя врать, грязная иудейка.

Резкий запах пота неожиданно ударил мне в ноздри.

— Мне бы помыться, — ощущая себя молодой, необъезженной кобылкой, неуверенно попросила я грозного хозяина виллы.

— Эвтибида, — хлопнул в ладоши старец, — уведи девочку в мою баню!

Рабыня была толстой и неповоротливой. Она знаком велела мне идти за своей персоной по длинному прохладному коридору в помещение, выложенное черным мрамором, посередине которого стоял небольшой бассейн, наполненный наполовину водой, а наполовину благовониями. Я сняла смердящий хитон и забралась в эту благоухающую воду.

Тотчас подбежали массажисты, у которых с шей на золотых цепочках свисали алебастровые флакончики с душистыми маслами и прямо в бассейне стали разминать мое разомлевшее тело, умащивая его этими ароматами. Рабыни, одетые в прозрачные одежды, размахивая каким-то подозрительным снадобьем, бросились обследовать пленницу с целью выявления у нее лишних волос.

— Вы дезинфицировали воду? — спросила я у одной из служащих элитной бани.

— Что, что? — сказала пораженная служащая.

Не хватало еще подцепить сифилис, гонорею или хламидиоз. Впрочем, чему быть, того не миновать!

Через часок мне подали красивую белую тунику и, оказавшиеся как раз впору, кожаные сандалии.

— Цезарь зовет тебя, — придирчиво осматривая плоды труда своих многочисленных подчиненных, провозгласила Эвтибида.

По-видимому, она осталась вполне довольна, так как весело улыбнулась и протянула мне пухлую руку, за которую вымытая и начищенная до блеска «красивая штучка» уцепилась обеими ладошками в надежде на то, что жизнь на Капри окажется не так уж плоха.

Мы снова пошли по длинным коридорам в ту залу, где я впервые увидела старого сладострастника.

Он сидел в мраморном кресле и слушал тишину. Стол, заваленный яствами, стоял перед ним нетронутый, а я так хотела есть. Проследив голодный взгляд новой рабыни, цезарь знаком пригласил ее к столу, наблюдая из-под опущенных ресниц здоровый аппетит вновь прибывшей в его угрюмое царство.

— Как звать тебя, дитя мое? — лаская взглядом мой аппетит, поинтересовался гомик.

— Алиса Смирнова, — выдавило из себя «дитя», проглатывая кусок вареной телятины, щедро посыпанный пряными специями.

— Я не знаю твоей страны, Алиса, — продолжал пытать молчаливую гостью скучающий император. — Не бойся немощного старика, он не принесет тебе зла.

— Рабство — уже зло, — пробормотала я, запивая еду разбавленным вином.

— А если ты станешь моим другом? — заискивающе молвил голубой. — Я так одинок.

— Любовницей, вы хотели сказать? — вздрогнула я и чуть не опрокинула золотой кубок.

— Мне безразличны женщины, деточка, — покачал головой цезарь. — Знаю, что я — извращенец, но я врачую свою дряхлость постоянным общением со свежестью юношеского тела, дающего мне гармонию.

— А несчастным детям, которых вы принуждаете к интимной близости, нравятся ваши домогательства? — неожиданно для самой себя выкрикнула я.

— Кто ты, Алиса? — опешил правитель Рима. — Почему осмелилась разговаривать таким тоном с самим цезарем?

— Я, если хотите, ваш друг, — покрываясь холодным потом, пролепетала я.

— Только друг может сказать правду, — согласился со мной Тиберий, — все остальные лебезят передо мной, но я-то знаю цену их фальшивым комплиментам. Один Сенека вечно перечит мне.

— Великий философ? — удивилась я. — Я, кажется, читала про него.

— В каких свитках написано про моего непокорного слугу? — молниеносно пронзая меня цепким взглядом из-под сросшихся густых кустистых бровей, ахнул венценосный собеседник. — Впрочем, советника самого цезаря должны знать во всем мире!

Я вздохнула и подумала о Мадиме. Где он?

— Я люблю греческую культуру, — сменил гнев на милость старец, — люблю стихи, музыку, скульптуры. Хочешь осмотреть мою библиотеку?

Я кивнула, и мы поднялись со своих мест, чтобы под прикрытием стражи неторопливо побрести во дворец, находящийся у самого моря.

В саду нежно пели фонтаны, мраморные нимфы расчесывали длинные волосы, а сатиры угодливо плясали вокруг надменных каменных красавиц. Греческие статуи сторожили покой старого отшельника, не нашедшего красоты в людях и уединившегося от их лживости и предательства.

В кабинете, уставленном стеллажами, император остановился, вынул первый попавшийся свиток и прочитал имя автора: Солон. Отбросив его в сторону, быстро схватил другой труд. Это был Феогнид. Повертев в руках Феогнида, цезарь нервно запустил его в потолок. За ним последовал гипсовый бюст Эсхила, от обиды рассыпавшийся на мелкие черепки.

— Я не хотел власти, — пожаловался отшельник, ошеломленно созерцая учиненный погром, — я был хорошим солдатом и сделал великой державой свою страну; я был хорошим мужем и отцом маленького Друза. Любимую жену у меня отнял отчим, заставив жениться на потаскушке, сына отравил единственный друг, готовившийся к перевороту в Риме. Мать, с помощью той же отравительницы, расчистила мне дорогу к трону, от которого я не посмел отказаться.

Бедный, бедный старик, оставшийся в гордом одиночестве среди холодных сокровищ и всеобщего неискреннего поклонения! Мне, чужой и доселе неизвестной, он раскрывает душу, как близкому, родному человеку!

— Я всегда любил искусства и философию, — поморщился несчастный, сжимая руками седые виски, — но стал полновластным хозяином империи. Я обожаю Рим и ненавижу римлян. Теперь пресытившиеся патриции мечтают о республике, упрекая меня в разврате и жестокости. Лицемеры, не они ли сами — воплощение всех грехов человеческих? Я стар, немощен, и я постоянно живу в тревоге, боясь покушения на свою ненужную никому жизнь.