Слуга Божий

Безусловно, вы могли уже догадаться, что у вашего покорного слуги не пугливое сердце, и опасные ситуации не вызывают дрожи в его коленках. Но в минуту, когда Мариус ван Бёэнвальд договаривал фразу, я почувствовал холодную дрожь, бегущую от затылка до самой поясницы. Должно быть, он это как-то заметил или ощутил, поскольку на его лице вдруг промелькнула гримаса.

— Ох, нет, Мордимер, я думал не о ТАКОЙ встрече, а о разговоре, который может изменить твою жизнь к лучшему.

Он кивнул мне серьёзно головой и отошёл вперевалку. Я ещё минуту смотрел на его огромную спину, обтянутую чёрной мантией, пока кто-то не встал рядом со мной и не вырвал меня из задумчивости.

— Лошадь ждёт, парень, — сказал человек, лица которого я не мог разглядеть из-под тёмного капюшона. — Счастливого пути.

— А они? — спросил я тихо. — Что будет с Игнациусом и другими инквизиторами?

Человек в чёрном взял меня за плечо и подтолкнул. Аккуратно, но категорично.

— Погибли на поле славы, Мордимер. В смертельной битве с проклятой ересью, — сказал он. — И лучше помнить об этом, ведь среди инквизиторов нет отступников.

Я уже знал, что с ними будет. Попадут в места, о которых никогда вслух не говорят. В казематы, по сравнению с которыми подземелья монастыря Амшилас и подвалы Инквизиции являются дворцами. И там, в боли и смирении, покаются во всех грехах и заново начнут любить Бога. Поймут, что заблуждались и поймут, почему заблуждались. Там будутокроплены иссопом[128]и омыты, а их души будут выбелены чище снега, хоть и немного останется от их душ. Пока, наконец, не свершится очищение, и они не сгорят[129],благодаря Бога и Его слуг за то, что позволили им познать экстатическую радость костра. Поверьте мне, они будут умирать, полные вдохновенной веры и безбрежной любви. Именно это имел в виду Мариус ван Бёэнвальд, говоря о лепке людей.

***

Ещё до рассвета я добрался до тракта, а двумя днями позже был уже в Тириане. Думал ли я над тем, что случилось? А как вы считаете, любезные мои? Я думал об этом почти всё время. О Мариусе[130]ван Бёэнвальде, или, скорее, о человеке, который взял это имя, а был ни больше, ни меньше, всего лишь представителем внутреннего контроля Инквизиции. Конечно, мы, простые инквизиторы, знали, что такие люди существуют. Но одно дело знать, а другое — увидеть собственными глазами, не так ли?

Я бросил поводья мальчишке-конюшенному и вошёл в корчму. Хозяин встретил меня радостной улыбкой.

— Как преуспели в делах, благородный господин? — спросил он.

— Хорошо, — ответил я. — Вполне хорошо. Моя женщина ещё наверху?

— Она, — он чуть смешался. — Она… уехала. Я думал, что ваша вельможность знает… но она оплатила все счета на неделю вперёд.

— Уехала, — повторил я, — что ж…

Он хотел ещё что-то объяснять, но я оборвал его и махнул рукой. Я устал и сейчас хотел только спать. А потом напиться. Я поднялся по лестнице, открыл ключом дверь в комнату. На столе лежал лист бумаги, заполненный мелким, аккуратным почерком. Но не письмо приковало мой взгляд, а оперённая стрелка, пришпилившая бумагу к доске. Я осторожно вытащил её и положил на стол. Потом из кармана вынул стрелку, которая завершила житие тирианского наёмного убийцы и сравнил обе. Были идентичными. Кроме факта, что на той, с моего стола, не было следов яда. Я поднял бумагу к глазам.

«Дорогой Мордимер, если читаешь это письмо, значит, дело закончилось удачно, и ты наслаждаешься жизнью и хорошим здоровьем (по крайней мере, на это надеюсь). Знаешь уже, конечно, чем я занимаюсь на самом деле, и думаю, что ты не чувствуешь разочарования от того, что я не шлюха. Хотя добавлю, что с тобой я могла бы быть и шлюхой, и любовницей, и подругой. Жалею, что судьба не позволяет, чтобы дорожки нашей жизни соединились на большее время… Может, если даст Бог, когда-нибудь ещё встретимся в такой же приятной обстановке. Думай обо мне временами, Мордимер.

Эня».

Внизу листа было ещё несколько слов, нацарапанных в явной спешке.

«Ты был мил, оставляя мне деньги, но мне действительно хорошо заплатили. Долговая расписка на эту сумму придёт к тебе, в Хез».

Я старательно сложил бумагу и спрятал её в карман накидки, а потом вытащил из буфета бутылку вина.

— Твоё здоровье, — сказал я в пустоту, поднимая полный кубок.

Эпилог

Я осторожно приблизился к кровати. Морис Моссель лежал в постели с головой, откинутой навзничь, и слегка похрапывал. Я коснулся его подбородка остриём ножа. Он дёрнулся и что-то пробормотал сквозь сон. Я почувствовал запах вина.

— Морис, — прошептал я, а когда он не отреагировал, уколол его остриём в подбородок.

Он открыл глаза, и тогда я надавил сильнее и зажал ему рот левой рукой.

— Молчи, дружище, если хочешь жить, — сказал я тихо. Я нагнулся так, чтобы при бледном свете скрытой облаками луны он мог узнать моё лицо.

— Годриг, — произнёс он сдавленным голосом, и я увидел, как у него расширяются зрачки.

— И да, и нет, — возразил я. — На самом деле, Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.

Даже в бледном свете, бросаемом выглянувшей из-за приоткрытых ставней луной, я увидел, как его лицо покрылось мертвенной белизной.

— Я ничего об этом не знал, ничего, клянусь… — он прервал, когда я сильнее прижал остриё к его горлу.

— О чём ты ничего не знал, дружище Морис? — ласково спросил я, а он запнулся и не ответил.

— Впрочем, неважно, — добавил я. — Уверен, что через несколько лет ты будешь рассказывать всю эту историю друзьям за вином и надрывать кишки от смеха.

Я видел, как надежда блеснула в его глазах. «Неужели он решил подарить мне жизнь? Есть ли у меня шанс спасти голову в этом деле?» Я хотел, чтобы он тешился иллюзиями, и мне понравилось облегчение, которое появилось в его глазах. Уже вскоре я увижу в них боль, а потом тоску по уходящей жизни и бездонное отчаяние. А ещё потом всё подавляющую жажду скорейшей смерти.

— Открой рот, — приказал я.

Я засунул ему кляп между раскрытыми челюстями. В конце концов, мы были в общественном месте, и я не хотел, чтобы нас услышали посторонние люди, спящие за стенами.

— Встань.

Он послушно встал, оцепенело, как марионетка, и смотрел на меня взглядом загнанной в угол собачонки.

— Сядь сюда, — я похлопал по сиденью стула.

Потом я старательно привязал ему руки и ноги, да затянул ремень на шее, чтобы он проходил через спинку. Морис Моссель теперь не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой. Я проверил, хорошо ли засунут кляп. Позднее я высек огонь и зажёг масляную лампу, стоящую на столе. Также я перенёс на стол мой саквояж, чтобы он видел, что находится внутри, когда я его открою.

— Я фокусник и у меня тут волшебный ящик, дружище Морис, — сказал я тихонько, но сердечно. — Хочешь посмотреть, что в нём?

Он вглядывался в меня вытаращенными глазами. Верил ли он всё ещё, что сохранит жизнь? Я вставил ключ в замок и повернул его. Потом поднял крышку. Я всё время поглядывал на его лицо и видел, как его зрачки становятся всё больше и больше.

— Прекрасные инструменты, правда? — спросил я. — Это такой походный набор инквизитора, который я позволил себе присвоить в тирианской Инквизиции. Я не хочу, чтобы ты, дружище Морис, думал, будто то, что я сделаю, сделаю из чувства мести или из горячего желания отплатить той же монетой. Я также не наврежу тебе в бессмысленном гневе, поскольку Писание гласит:«Всякий человек должен быть нескорым на гнев, ибо гнев мужа не творит правды Божией»[131].

Он смотрел на меня и пытался что-то сказать, но кляп надёжно заткнул ему рот. Я вытащил из саквояжа клещи и присмотрелся к ним под лампой. На левой губке заметил бурую полоску засохшей и не вытертой крови.

— Писание гласит:«Всякое наказание сейчас не кажется нам радостью, но печалью; но потом приносит тем, кто его испытал, благословенный урожай справедливости»[132].Именно это мы вычитали в Писании, дружище Морис, поэтому я нахожусь тут, чтобы дорогой страданий провести тебя к Царству Божиему. И дабы хоть под конец жизни ты смогсобрать благословенный урожай, о котором речь.