Слуга Божий

— … обнажите пороги и мели перед носами их кораблей. Об этом вас просим!

— Просим, просим, просим, — простонала стоящая за мной толпа.

— Появитесь и любуйтесь мукой Христова слуги, — звал Игнциус. — Пусть подыхает так, как подохнет его Бог!

И вдруг, верите мне или нет, любезные мои, я увидел, как из серой бездны что-то появляется. Ещё далеко от берега, на границе темноты, но всё-таки… Я видел, как вода заволновалась, будто плескалась в ней огромная рыба. Невольно по мне пробежала дрожь. Неужели эти глупцы на самом деле научились призывать демонов? Что ж, в конце концов, Игнациус был опытным инквизитором, и лишь Бог знает, какие книги он изучал и чему из них научился.

Из глади воды появлялось что-то огромное. Что-то серозелёное, блестящее жутко в слабом свете луны. Что-то покрытое илом и зелёной плесенью. Вокруг этой бесформенной, грузной фигуры я видел также другие, поменьше, как бы с женскими очертаниями. Весь этот хоровод приближался медленно, а вода вокруг него бурлила и хлюпала, будто взбудораженная подземным извержением. Мне сейчас было уже не до смеха, и я был близок к тому, чтобы поблагодарить Игнациуса за то, что он определил мне всесожжение[126],а не распорядился бросить меня этим существам на съедение. Ибо, несомненно, как все демоны, они были бы не против закуски из человеческого мяса.

— Вот ваша жертва, — произнёс Игнациус, и я увидел краем глаза, что он поднимает руку с факелом.

И сразу после этого я услышал свист, факел упал в грязь, а Игнациус закричал. И на этот раз это был крик не проповедника, а раненого человека. За моей спиной поднялась суматоха, раздались крики, но над всем властвовал могучий голос.

— Вперёд, дети Христа! — слышал я, и голос этот показался мне знакомым.

Я усиленно пробовал повернуть голову, но был не в состоянии этого сделать, а в результате не видел ничего, кроме болотистого берега, воды и потухшего в иле факела, который должен был служить поджиганию моей ловушки. Создания, выходящие из воды, замерли. А потом начали пятиться. За спиной я слышал испуганные крики, вопли боли, стоны, свист мечей и тяжелое чавканье ног в грязи. А потом в поле моего зрения вбежали три фигуры. Двумя из них были мужчины в белых одеяниях, третьей кто-то мощный, грузный, одетый в чёрную мантию с капюшоном. Тёмная фигура, несмотря на свой вес и объёмы, догнала первого из убегающих и свернула ему шею одним, казалось бы, небрежным движением левой руки. Я явственно услышал треск ломающего позвоночника. Потом огромный мужчина крутанулся, будто балерина, уклонился от рубящей сабли и ударил второгосектанта прямо в грудь. Нет, любезные мои, ударил, это слабо сказано. Он вбил ему пальцы в грудную клетку, проломал рёбра и вырвал сердце. А потом засмеялся и бросил кровоточащую подачку далеко в воду. Женские фигуры подпрыгнули, разрывая этот обрывок мяса, и сразу после этого я услышал писки и отвратительное чавканье.

Мужчина подошёл ко мне, схватил плетёное изваяние и одним движением развернул его так, что перёд клетки на этот раз обратился снова к лесу. Я заметил несколько тёмных фигур в капюшонах и много белых пятен, лежащих среди растоптанных костров. Справедливости ради следует признать, что некоторые из этих пятен были не белыми, а белокрасными. Тем временем, мой избавитель вырвал дверцы клетки и вытянул меня изнутри. А потом отбросил назад тёмный капюшон, закрывающий ему до сих пор лицо.

— Ты… ты инквизитор? — глупо спросил я, потому что ведь видел чёрный кафтан с серебряным, надломленным крестом, вытканным на груди.

Он рассмеялся, и его обвислые щёки заколыхались.

— Что-то вроде, — ответил он.

— Ты должен нас простить, Мордимер, что мы использовали тебя как наживку. Но помнишь, конечно, что Писание гласит:«Кто облегчает розги, ненавидит сына своего, а кто его любит, по уставу его учит».Господь испытывал твоё усердие и твою веру, и ты успешно прошёл испытание.

Странно, ещё бы мне не помнить эту цитату из Писания, если сам двумя днями ранее приводил её, разговаривая с Эней. Впрочем, глубокое знание слов Господа и Апостолов было частью моего образования. Я, вообще-то, не настолько самоуверен, чтобы утверждать, будто знаю столько же, что учёные доктора, но всё-таки обладаю определёнными, скромными теологическими знаниями.

Он покачал задумчиво головой.

— И не все на это способны. В конце концов, Писание ясно гласит, что«Враг ваш, дьявол, как лев рыкающий кружит, ища, кого бы пожрать»[127].

— Не очень им помог. — Я посмотрел на лежащие на земле тела и людей в чёрном, суетящихся между ними.

— Ну да, не очень, Мордимер, а знаешь почему?

— Ибо именно так Бог захотел, — ответил я.

— Простейшее объяснение. Но это не вся правда, Мордимер. Бог так захотел, поскольку видел праведность наших сердец и добродетель наших поступков. Бог так захотел, потому что мы излучаем свет, отражённый от Его могущества. Не помог бы нам, не будь мы мечом в Его руке и солдатами Его армии. Бог всесилен, но благоволит только тем, кто истово верит в его всесильность.

Одетые в чёрное стражники вязали последних еретиков и переносили их на борт корабля, который минуту назад появился из темноты и стоял сейчас у берега.

— Не могу во всё это поверить, — я покрутил головой.

Я наблюдал за своим спасителем и ясно видел его в свете луны и в свете тлеющих вокруг костров. Только что он воевал с необыкновенной ловкостью, но на его лице я не видел даже капли пота. И я вспомнил, как он пришёл в моё жилище. Запыхавшийся, уставший, истекающий потом и вонючий. Усилие, вызванное короткой прогулкой и подъёмом на лестницу, казалось, его убивало. А был ли это тот самый Мариус ван Бёэнвальд?

— Как жизнь переменчива, — улыбнулся он. — Знаю, о чём думаешь, Мордимер. О бедном Мариусе, которому подъём по лестнице доставлял столько трудностей. Но задумайся: разве ты так же не играл ролей? Не был ли ты какое-то время купцом Годригом Бембергом, добряком из Хез-хезрона? А я был тучным, немощным и обиженным жизнью ван Бёэнвальдом…

— Ты потел и вонял, — напомнил я.

— Потел и вонял, потому я хотел быть потным и вонючим, Мордимер. Чтобы лучше сыграть свою роль. Ты гордишься тем, что умеешь из человеческой глины лепить нового человека. И нам всем, нам — инквизиторам, знакомо это превращение дерзкого еретика в человека страдающего и кающегося. Но, возможно, когда-нибудь ты научишься лепить самого себя, Мордимер. Ибо, если веришь — его голос вдруг затвердел — если свято веришь, то вера станет реальностью. И нет вещи, которую мы бы не могли совершить, благодаря могуществу нашей веры. Если бы я хотел, мог бы оторваться от земли и подняться в воздух. Но не желаю этого, ибо не думаю, что Бог бы этого желал…

Я представил себе огромного Мариуса ван Бёэнвальда, поднимающегося в воздух, будто птица, и, несмотря на всю серьёзность ситуации, мне захотелось смеяться. Но, конечно, любезные мои, я не выдал своего смеха — даже бровью не повёл.

— Тебя забавляет то, что я говорю, Мордимер, — заметил он с грустью в голосе. — Но я не виню тебя, поскольку сам был таким. Сотни лет тому назад…

— Сотни лет тому назад? — спросил я безотчётно, хотя не должен был спрашивать, поскольку Мариус ван Бёэнвальд несомненно сошёл с ума. А сумасшедшим следует поддакивать либо их изолировать от общества.

— Почему нет? — ответил он вопросом.

— Потому что люди не живут так долго, Мариус, — заметил я, как мог благожелательно. Может он и был сумасшедшим, но именно он в данный момент имел власть над моей жизнью.

— Нет? — улыбнулся он. — Правда?

Я не знал, что ответить, но видимо он и не ждал ответа. Он обернулся к своим людям.

— Дайте какую-нибудь лошадь моему другу, — приказал он. — И пусть возвращается в Тириан.

Он протянул мне руку, и я её пожал. У него было крепкое, твёрдое пожатие, так отличное от мягкого прикосновения Мариуса ван Бёэнвальда из корчмы «Под Быком и Жеребцом».

— Мы наблюдаем за тобой, Мордимер, — произнёс он. — И будем наблюдать. Возможно когда-нибудь, — он улыбнулся одними уголками рта, — пригласим тебя на долгий разговор.