Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Она отложила листок и, сидя в полутьме, попыталась установить, где в ней таится источник смерти. На кончиках пальцев? В животе? В глазах? Нет. Ее первое предположение было неверным Это не ребенок, она не вынашивала его в себе. Он был везде. Она и он — синонимы. Раз так, нельзя вырезать злокачественный участок, как вырезали опухоли вместе с пораженными тканями. Не то чтобы Элейн хотела скрыться; но ведь ее будут искать, и она вновь попадет в заточение стерильных комнат, лишенная собственного мнения и достоинства, в угоду их бездушным исследованиям. Эта мысль возмутила ее. Лучше умереть, корчась в агонии, как та женщина с каштановыми волосами в склепе, чем снова попасть им в руки. Элейн порвала листок на мелкие кусочки и швырнула на пол.

Теперь уже поздно что-либо менять. Рабочие вскрыли дверь, за которой их поджидала Смерть, жаждущая вырваться на свободу. Смерть сделала ее своим агентом, и — в своей мудрости — наделила неуязвимостью; дала ей силу и ввела в неизъяснимый экстаз; избавила от страха. Элейн же, в свою очередь, распространяла волю Смерти, сама того не замечая до сегодняшнего дня. Десятки, а может быть, сотни людей, зараженных ею за последние несколько дней, вернутся к своим семьям и друзьям, к работе и отдыху и понесут волю Смерти дальше. Они передадут ее своим детям, укладывая их в кроватку, своим любимым в минуты близости. Священники получат ее от прихожан на исповеди, хозяева магазинов — вместе с пятифунтовой банкнотой.

Думая обо всем этом — как мор вспыхивает всепожирающим огнем, — Элейн снова услышала звонок в дверь. Они вернулись за ней. И, как в прошлый раз, начали звонить в другие квартиры. Элейн слышала, как спускался по лестнице Прюдо. Теперь он знал, что она дома. И он им скажет. Они начнут стучать, и если она не ответит…

Пока Прюдо открывал парадную дверь, Элейн отомкнула черный ход. Выскользнув во двор, она услышала голоса, а затем стук в дверь и требования открыть. Она сняла засов с калитки и выбежала на темную аллею. Когда начали ломать дверь, она была уже далеко.

Больше всего ей хотелось пойти к церкви Всех Святых, но она понимала, что это навлечет на нее беду. Ее будут поджидать на этом пути, как преступника, которого всегда тянет к месту преступления. И все же ей как никогда хотелось взглянуть в лицо Смерти. Хотелось поговорить с ней. Обсудить ее стратегию. Их стратегию. Хотелось спросить, почему выбор пал именно на Элейн.

Стоя на дорожке аллеи, она смотрела, что происходит в доме. Там было не менее четырех человек, снующих туда и сюда. Чем они занимались? Рылись в ее белье и любовных письмах, разглядывали в лупу волосы на простыне, выискивали следы отражения в зеркале? Но если они даже перевернут квартиру вверх дном, обнюхивая каждую царапинку, они не найдут того, что ищут. Пусть стараются. Их подружка сбежала. Остались лишь следы ее слез да мухи вокруг лампочки, поющие ей дифирамбы.

Ночь была звездной, но по мере того, как Элейн подходила к центру города, рождественские гирлянды на деревьях и домах затмевали свет неба. Хотя большинство магазинов были уже давно закрыты, толпы зевак слонялись по тротуарам, разглядывая витрины. Впрочем, Элейн скоро наскучили все эти куклы и побрякушки и она свернула с центральной улицы на окраину. Здесь было темнее, что как раз соответствовало ее настроению. Смех и музыка вырывались из открытых дверей баров; в игорном заведении наверху раздавались возбужденные голоса, потом обмен ударами; любовники попирали общественную мораль прямо в подъезде; в другом подъезде какой-то бродяга мочился со смаком, как жеребец.

Только сейчас, в относительной тишине этого болота, Элейн поняла, что слышит сзади шаги. Кто-то шел за ней, держась на безопасном расстоянии, но не отставал. Погоня? Ее окружали, чтобы схватить и заключить в тесные объятия правосудия? Если так, бегство лишь, отсрочит неизбежное. Лучше встретить их здесь и показать им свою смертоносную силу. Она спряталась, дождалась, пока шаги приблизились, и вышла из укрытия.

Это оказались не стражи порядка, а Кэвенаг. Первоначальное замешательство сразу же сменилось недоумением — зачем он ее преследовал? Элейн внимательно посмотрела на него; бледный свет падал на лицо Кэвенага. Кожа на голове так плотно обтягивала череп, что, казалось, сквозь нее можно увидеть кости.

«Почему, — пронеслось у Элейн в голове, — я не узнала его раньше? Не поняла при самой первой встрече, когда он говорил о Смерти и ее чарах, что он говорит как ее творец?»

— Я шел за тобой, — сказал он.

— От самого дома?

Он кивнул.

— Что они говорили тебе? — спросил он. — Полицейские. Что они тебе сказали?

— Ничего такого, о чем бы я сама не догадывалась.

— Ты знала?

— Может, и так. Должно быть, где-то в глубине души. Помнишь наш первый разговор?

Он что-то утвердительно промычал.

— Все, что ты говорил о Смерти. Так самовлюбленно.

Внезапно он осклабился, обнажив еще больше костей.

— Да, — сказал он. — Так что же ты думаешь обо мне?

— Я уже тогда что-то поняла. Не знала только, откуда это. Не знала, что принесет будущее.

— И что же оно принесло? — спросил он вкрадчиво.

Она пожала плечами.

— Все это время меня ждала Смерть. Верно?

— О, конечно.

Кэвенаг был доволен взаимопониманием. Он подошел и дотронулся до ее щеки.

— Ты бесподобна, — сказал он.

— Не очень.

— Но ты так хладнокровна, так спокойно все переносишь.

— А чего бояться? — отозвалась она.

Он погладил ее по щеке. Ей казалось, что чехол его кожи вот-вот расползется, а мрамор глаз вывалится и разобьется вдребезги. Но для видимости он сохранял свой облик.

— Я хочу тебя, — сказал он.

— Да, — ответила она.

Конечно, это звучало в каждом его слове с самого начала, но она не сразу поняла. Всякая история любви в конечном счете есть история смерти, не о том ли твердят поэты? Почему такая правда хуже любой другой?

Им нельзя идти к нему домой, там может быть полиция, говорил он; ведь полицейские должны знать об их романе. К ней тоже, конечно, нельзя. Поэтому они сняли номер в небольшом отеле поблизости. Еще в тусклом лифте он стал гладить ее по волосам, а когда она отстранилась, положил ей руку на грудь.

Комната оказалась убогой, но огни с рождественской елки на улице немного украшали ее. Кэвенаг не сводил с Элейн глаз ни на секунду, как будто боялся, что из-за инцидента в лифте она может удрать и забиться в щель. Ему не стоило беспокоиться: она не придала этому значения. Его поцелуи были настойчивы, но не грубы; он раздевал ее несколько неумело (трогательный недостаток, подумала она), но нежно, ласково и торжественно.

Элейн удивилась тому, что он не знал о ее шраме: ей пришло в голову, что их близость началась еще на операционном столе, когда она дважды чуть не попала в руки Смерти и дважды хирурги отпугнули ее. Но, может быть, он не сентиментален и забыл об их первой встрече. Как бы то ни было, когда Элейн разделась, он выглядел разочарованным, и в какой-то момент ей показалось, что он готов от нее отказаться. Но это длилось недолго, и вскоре Кэвенаг уже гладил ее по животу и вдоль шрама.

— Он прекрасен, — сказал он.

Элейн была счастлива.

— Я чуть не умерла под анестезией.

— Это ерунда. — Он гладил ее тело и мял грудь. Это, казалось, возбуждало его, поскольку следующий вопрос он задал более вкрадчивым голосом: — Что они сказали тебе?

Теперь он гладил мягкую ямку между ключицами. За исключением стерильных рук хирурга, Элейн никто не трогал вот уже несколько месяцев, и от легких прикосновений по ее телу пробегала дрожь. Она так забылась в наслаждении, что не смогла ответить. Он снова спросил, лаская ее между ног:

— Что они сказали тебе?

Задыхаясь от нетерпения, она ответила:

— Они оставили мне телефон. Чтобы помочь в случае чего…

— Но ведь тебе не нужна помощь?

— Нет, — выдохнула она. — Зачем?