Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Довольная тем, что осталась незамеченной, Элейн вновь чиркнула зажигалкой и вернулась к двери. Она была большой и невероятно тяжелой, первая попытка сдвинуть ее с места потерпела неудачу. Элейн налегла еще раз, и дверь, скрипя по гравию, сдвинулась. Наконец она открылась настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь. Пламя зажигалки колыхнулось, будто что-то дохнуло на него изнутри; на мгновение цвет его стал не желтым, а электрически голубым. Впрочем, Элейн не стала из-за этого задерживаться и поскорее протиснулась в обещанную страну чудес.

Теперь пламя горело ярче и приобрело синевато-багровый цвет. На мгновение его блеск ослепил Элейн. Она зажмурилась, а затем осмотрелась.

Итак, это и есть Смерть. Здесь не было ни искусства, ни блеска, о которых говорил Кэвенаг, ни окутанных саваном безмолвия изваяний на холодных мраморных плитах, ни пышных гробниц, ни афоризмов о бренности человеческой природы; не было имен и дат. Многие покойники даже не имели гробов.

Повсюду виднелись кучи мертвецов: целые семьи втиснуты в ниши, рассчитанные на одного, остальные десятками валялись там, где их торопливо бросили равнодушные руки. Общая картина — хотя и абсолютно неподвижная — была пронизана паникой. Она проступала на лицах лежавших на полу мертвецов: рты широко раскрыты в беззвучном крике, углубления высохших глазниц зияют ужасом. Похоже, захоронения в дальнем углу превратились сначала в свалку грубо сколоченных гробов с одним крестом на крышке, а затем — в нагромождение трупов; ритуалы и сам обряд погребения — все было забыто в нарастающей истерии.

Несомненно, случилось какое-то несчастье. Внезапный наплыв мертвецов — мужчины, женщины, дети (прямо под ногами Элейн лежал труп ребенка, не прожившего и одного дня) умирали в таких количествах, что не оставалось времени даже закрыть им глаза, перед тем как они найдут последнее пристанище в этом подземелье. Возможно, гробовщики тоже умерли и покоятся здесь среди своих клиентов, а также изготовители саванов и священники. Все произошло за один апокалиптический месяц (или неделю), уцелевшие родственники были слишком потрясены или напуганы, чтобы соблюдать церемонии, и стремились лишь поскорее убрать покойников с глаз долой, чтобы никогда больше не видеть их мертвой плоти.

Этой плоти здесь хватало с избытком. Склеп, замурованный и недоступный для разрушительного воздуха, сохранил своих обитателей в неприкосновенности. Теперь же, когда замкнутость тайной обители сокрушена, разложение и распад снова принялись пожирать ткани. Повсюду Элейн наблюдала их работу: язвы и нагноения, вздутия и волдыри. Она увеличила пламя зажигалки, чтобы лучше видеть, хотя зловоние стало настолько сильным, что она почувствовала головокружение. Куда бы она ни светила — повсюду та же скорбная картина. Двое детей лежали рядом, будто спали в объятиях друг друга; женщина в последнюю минуту успела накрасить свое безобразное лицо, словно готовилась к брачному ложу, а не к смертному.

Элейн застыла в изумлении, хотя ее любопытство посягало на уединение мертвецов. Здесь было на что посмотреть. Элейн не сможет остаться прежней, увидев эти сцены. Одно из тел, наполовину закрытое другим, особенно привлекло ее внимание: женщина с длинными каштановыми волосами, так густо спадавшими с головы, что Элейн невольно позавидовала. Она подошла ближе, чтобы получше разглядеть, затем, поборов отвращение, крепко взялась за труп, лежащий на женщине, и оттащила его. Труп был сальным на ощупь, он испачкал пальцы Элейн, но это ее не смутило. Мертвая женщина широко раскинула ноги, причем постоянный груз второго мертвеца придавил ее, и тело застыло в неестественной позе. Кровь из раны, от которой она умерла, попала ей на бедра и приклеила юбку к животу и паху. Элейн хотела знать, скончалась ли женщина от преждевременных родов или ее свела в могилу какая-то болезнь. Элейн пристально вглядывалась, наклонялась все ниже, пытаясь уловить прощальный взгляд на полусгнившем лице женщины. Лежишь в таком месте, думала она, а твоя кровь все еще тебя позорит. Когда она увидит Кэвенага в следующий раз, то обязательно скажет ему, насколько он ошибается в своих сентиментальных сказках о тишине и спокойствии того света.

Она насмотрелась достаточно, более чем достаточно. Вытирая руки о пальто, она направилась к двери, закрыла ее и замотала веревку так, как было раньше. Затем взобралась по склону и вышла на чистый воздух. Полицейских не было видно, и она проскользнула обратно незамеченной.

Ее уже ничто не могло тронуть, коль скоро она сумела подавить естественное отвращение и приступ жалости при виде детей и женщины с каштановыми волосами; даже эти чувства — жалость и отвращение — подвластны ей. Глядя на бегущую за машиной собаку, она испытывала больше эмоций, чем в церкви Всех Святых, несмотря на ужасы склепа Ложась в тот день спать, Элейн не чувствовала ни трепета, ни тошноты, но ощущала себя сильной. Что вообще теперь может ее испугать, если она так спокойно вынесла видение смерти? Она спала крепко и проснулась освеженной.

Утром она вышла на работу и, извинившись за свое вчерашнее поведение, уверила Чаймза, что чувствует себя как никогда хорошо. Чтобы окончательно реабилитироваться, она старалась быть как можно более общительной, раздавая улыбки направо и налево. Сначала это вызывало некоторое сопротивление; Элейн догадывалась, что сослуживцы боятся принимать первый проблеск солнца за настоящее лето. Но ее поведение не изменилось ни в этот день, ни назавтра, и они начали понемногу оттаивать. К четвергу все забыли о слезах, пролитых Элейн на неделе, и говорили о том, как; хорошо она выглядит. И это было правдой — зеркало подтверждало. Ее глаза сияли, кожа блестела. Вся она была олицетворением жизненной силы.

В четверг после обеда, когда она сидела за рабочим столом и разбирала бумаги, прибежала одна из секретарш и принялась, заикаясь, что-то рассказывать. Сослуживцы пришли ей на помощь и сквозь всхлипывания разобрали, что речь идет о Бернис — женщине, с которой Элейн порой обменивалась улыбками на лестнице, не более того. Похоже, с ней что-то случилось: секретарша говорила про кровь на полу. Элейн встала и присоединилась к тем, кто отправился посмотреть, в чем дело. Управляющий уже стоял возле женской уборной, тщетно пытаясь унять любопытство сотрудниц. Кто-то из них — кажется, еще один свидетель — излагал свою версию случившегося:

— Она стояла вон там, и вдруг ее затрясло. Думаю, у нее начался какой-то припадок. Кровь пошла из носа, потом изо рта и залила все вокруг.

— Нечего вам здесь делать, — настаивал Чаймз. — Пожалуйста, расходитесь.

Но никто его не слушал. Принесли одеяла, чтобы накрыть женщину; как только дверь в туалет открылась, все подались вперед. Элейн бросила взгляд на фигуру, бьющуюся в конвульсиях на полу. Ей не хотелось видеть ничего больше. Покинув толпу в коридоре, Элейн вернулась к своему столу. У нее была куча работы — так много упущено за эти горькие дни. В голове пронеслась подходящая фраза: «Искупи время». Элейн занесла ее в записную книжку как напоминание. Откуда такие слова? Она не могла вспомнить, но это было неважно. Иногда в забывчивости есть мудрость.

Вечером ей позвонил Кэвенаг и пригласил на ужин. Ей очень хотелось рассказать ему о своих приключениях, но все же она отказалась, так как в тот день намечалась небольшая вечеринка — друзья решили отпраздновать ее выздоровление. Элейн спросила, не присоединится ли он к ним? Он поблагодарил за приглашение, но заявил, что большое количество людей всегда пугает его. Она ответила, что это ерунда: ее друзья обрадуются знакомству, а ей будет приятно его представить. На что Кэвенаг ответил, что появится лишь в том случае, если его эго на это согласится, а если не придет, то просит на него не обижаться. Элейн заверила, что он может не бояться. В конце разговора она хитро намекнула, что при встрече расскажет ему кое-что интересное.

Следующий день принес плохие новости. Бернис умерла в пятницу рано утром, так и не придя в сознание. Причину смерти до сих пор не установили. В офисе говорили, что она всегда была болезненной — первой среди секретарш простужалась и последней выздоравливала. Был и другой слух, правда, менее популярный — насчет ее личной жизни. Она была довольно привлекательна и весьма неразборчива в выборе партнеров. Не в венерическом ли заболевании, разросшемся до общего заражения, кроется причина ее смерти?