Корабль уродов (СИ)

— Скоро увидишь.

— Что увижу?

— Воплощение моей шизофрении. Видимо.

Его взгляд опустился чуть ниже и теперь был явно устремлен на ее губы — бледные и сухие.

— Джек… — хотела было запротестовать она, но он наклонился к ней и помешал закончить фразу.

А в нескольких метрах от них Риэка закинула руку за шею журналиста и кивнула в их сторону:

— Смотри-ка, это не твоя там?

И Леон автоматически перевел камеру туда, куда она показывала. Вздрогнул, как от удара током, судорожно отключил запись, но отвернуться не смог и с мазохистской неотрывностью наблюдал. А в памяти одно за другим вспыхивали ее уверения, что «это просто такие порядки», что «она вовсе его не любит», что эти поцелуи — «ощущение слюны, и вызывают только отвращение»… А перед глазами эти двое бесконечно касались губ друг друга с омерзительной нежностью и самозабвением.

Ритуал

I

Тяжелые шторы, висевшие по окружности в центре зала, резко вздернулись, собираясь огромными складками под потолком, и я обомлел от ужаса — в трех метрах от меня открылось Оно. Полупрозрачная скала, слизистый айсберг, жидкий кристалл. Меня несильно, но настойчиво подталкивали в спину, но я закостенел на месте и был не в состоянии хоть на шаг приблизиться к этой махине.

Давление на лопатки усиливалось, слышался ледяной голос Мморока, плакала Вренна, порываясь к отцу, и я едва удерживал себя от крика и тщетной попытки бегства, когда где-то на границе сознания прозвучало:

— А может, лучше раздеть его? Он, кажется, неплохо сложен.

— Я что, зря, по-твоему, подбирала этот костюм?

А затем:

— А может, пусть он сам входит, а не его ведут — было бы эпичненько.

И меня затопила такая волна отвращения, что весь страх куда-то ушел. Я резко обернулся к говорившей — черноволосой дамочке с большой камерой, установленной на штатив. Я рванулся было к ней — высказать всё, что думаю о ее творчестве, а заодно, наверное, и дать по морде — но меня удержали. В глазах темнело от гнева.

Дамочка ужасно довольно усмехнулась. Мои эмоции нужны были ей на записи.

Под аккомпанемент из разглагольствований Мморока мой троюродный брат не глядя на меня шагнул к этой живой холодной водянистой субстанции и старомодным мечом рассек ее непрочную податливую скорлупку, похожую на пленку икры, в высоту своего роста. Содержимое смачно брызнуло на него, и он вскрикнул. Мне снова стало плохо, что я почти оперся на державшие меня руки.

Брат обернулся, коротко взглянул на меня и поспешил уйти. За его спиной тащился мокрый театральный плащ.

Из разверзшейся раны сочилось нечто. Без цвета. Без запаха. Без имени. Оно то струилось как вода, то стекало густыми блестящими каплями, то выплескивалось отдельными кусочками прозрачного холодца.

Я дернулся, и руки сомкнулись на моих локтях железными клещами. Я не мог оторвать глаз от медленно бурлящего пореза и просто задыхался от страха. От аритмически колотящегося сердца расходились привычные круги боли.

Меня подтащили к дыре и стали пытаться впихнуть. Весь мир сошелся на мне, стальных руках и бесконечности густой прозрачной дряни. Каждый миллиметр ближе или дальше от этой бесконечности, плюющей в меня слюной и ошметками, был головокружительной победой или сокрушительным поражением. Но эта война была заранее проиграна. Спустя вечность меня окунули лицом в эту слизь и, пока я справлялся с шоком и отвращением, втолкнули туда целиком.

В уши, в нос, в глаза — сквозь зажмуренные веки — хлынула леденящая мерзкая жидкость. Она пропитывала одежду, облепляла кожу, просачивалась в поры, путалась в волосах. А потом что-то оглушительно булькнуло в моей голове, и на меня обрушился шквал шума, света, ощущений, запахов! Я попытался вдохнуть — и захлебнулся; вкус слизи вывернул меня наизнанку, но я уже почти не осознавал этого. Перед глазами проносились сотни бессвязных изображений, звучали крики, голоса, свистел ветер, стучали друг о друга камни, меня что-то било, поднимало, я летал, умирал, рождался, становился то женщиной, то кораблистом, то пауком. За несколько секунд передо мной промелькнула тысяча жизней, а затем я потерялся в темноте от сумасшедшей головной боли.

Небольшая царапина, конечно, не могла причинить ему боли, как и ничто другое, но ощущение собственного «расползания» в пространстве казалось противоестественным и неприятным. Коллективный разум кораблистов — он же их «король», он же просто Корабль — не видел происходящего вокруг него, потому что в зале не было ни одного его воплощения, но зато он прекрасно понимал логику событий, и поэтому ждал, что с минуты на минуту в него — в его суть и плоть — ворвется некое человеческое создание, и между ними произойдет небольшое сражение.

После недолгого копошения на границе осязания долгожданный гость проник в него. И Корабль ответил тем же. Люди — открытая система. Всё их тело пронизано бесконечным количеством отверстий, побольше и поменьше, они постоянно погружают что-то в себя, пропускают по своему нутру и извлекают наружу. Поэтому люди — всё равно что открытая книга, стоит только коснуться их.

Выражаясь человеческим языком, «король» обнял гостя и сказал:

— Добро пожаловать. Кто вы? Представьтесь, пожалуйста. Я бы тоже представился с удовольствием, но, к сожалению, мне нет имени. Поэтому я вкратце расскажу вам свою жизнь, хорошо? Надеюсь, это даст вам некоторое представление о том, кто я, и в некоторой же степени поможет вам простить мне мою безымянность.

Далее следовало быстрое, но подробное изложение нескольких тысяч лет скитаний по космосу и сотен лет нетяжелого, но слегка неожиданного и, пожалуй, не то чтобы унизительного, но… обидного рабства на земле. Вернее, оно должно было следовать. Увлекшись описанием одной миловидной, но глупой и заносчивой кометы, Корабль совсем поздно заметил, что сознание гостя стремительно расщепляется, а ведь ему нужна была беседа, а не монолог!.. И Корабль суетно и наскоро выжал из мозга человечка все сведения, лежавшие на поверхности.

И — о ужас!

Правильно ли он понял?

Он увидел летучую машину, из которой на его гнездо сыпались черные яйца и покрывали землю огнем! Можно ли верить этому? Можно ли вообще верить человеческому сознанию? Ведь то, что они представляют, может быть не воспроизведением реальности, а чем-то случайным, вымышленным, фантастическим! Разве не абсурдно и не потрясающе видеть то, чего нет?

Но это было не единственным знаком.

Чуть глубже под коркой скрывалось: «…ни в коем случае не появлялись восьмого числа в Морской Короне, так как мы ее взорвем, вот». И еще: «…не освободились окончательно, а мы уже знаем, что Договор не восстановить и можем нарушать его — сейчас самое время для атаки». А еще глубже: «Я предлагаю истребить кораблистов, пока они слабы и безвольны!»

Не выдержав такого глубокого проникновения в себя, человечек задергался в объятиях «короля», и поток его мыслей, чувств и воспоминаний, текший по жидкому телу, начал истоньшаться и конвульсионно пульсировать, грозясь вот-вот оборваться. Нужно было спешить.

Не церемонясь больше, Разум взял в свои виртуальные руки истощенное сознание и безапелляционно предъявил ему цепь ярких и однозначных образов, как бы говоря:

— Я больше не буду вам подчиняться!

— Ты вытащишь меня отсюда!

— Мои дети отныне свободны и не связаны ни службой вам, ни вашей кровожадностью!

Словно вода сквозь пальцы, ускользало внимание этого нерадивого дипломата. Вцепившись в его присутствие, Корабль транслировал новые и новые изображения, запахи, звуки и ощущения — но от каждого из них сознание человека только травмировалось, всё сильней накреняясь, будто тяжелая ваза с душой. Вместе со всей своей «речью» Разум читал расплывчатые черные круги, плывущие перед гостем — признак его отдаления. И вот, он сомкнул глаза. Трансляция замкнулась на «короле». Чернота поглотила всё зрение несчастного. Где-то внутри него, в глубине, в бессознательном, еще слабо копошилась жизнь, точно червяки, задыхающиеся в дождь под землей, но оболочка как тела, так и разума лишилась всякого движения.