Чудовище Франкенштейна

— Тетради принесла я, а Библию — преподобная мать. Она надеется, что вы обретете путь к Богу.

— А что я обрету по-вашему, сестра?

Ее лицо расплылось в святой улыбке, таящей святую грусть.

— Занятные истории. Утешение. Надеюсь, гораздо больше. Многие обретают даже небо и землю.

Расставаясь, она схватила меня за плащ и притянула к себе мое лицо.

— Я буду молиться за вас, — прошептала она, — потому что ваша жизнь внушает мне страх.

Она поцеловала меня в губы, обе щеки, закрытые глаза и лоб. Губы у нее были приятные и нежные, точно благословение. Какой бы она была возлюбленной и матерью, не избери она свою нынешнюю стезю?

Я шагнул из комнаты для больных на улицу и остро, словно удар бритвой, ощутил разницу между монастырем и внешним миром. Мария Томас снова вцепилась в мой плащ.

— Запомните, — яростно сказала она. — «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма».

Я грубо вырвался и пошел прочь.

13 декабря

Я должен усвоить, что ненависть Уолтона пребывала только в его сердце. И хотя Лили его племянница, ее чувства принадлежат ей одной. Возможно, со временем в ней проснется подлинная теплота, ведь я тоже смягчаюсь.

Я думаю и пишу об этом, но не понимаю собственных слов. Неужели людей точно так же сбивают с толку чувства? Но как человек может изо дня в день жить в подобном смятении?

14 декабря

Сегодня мы заночевали в хлеву. Лили могла поступить иначе, но постелила себе рядом со мной, однако тела наши не соприкасались.

— Я была жестокой с вами, Виктор. У мясника, на кладбище…

Я затаил дыхание, боясь кивнуть.

— И… в избе.

На ее ресницах повисли слезы, голос стал еле слышным.

— Мы хоть когда-нибудь были добры друг к другу?

Во мне пробудилось желание и вместе с ним недоверие. Я был уверен: она скажет что-то еще, ведь Лили всегда одним-единственным словом обращала доброту в жестокость. Но она промолчала.

Пока я ждал, желание ушло. Зато появился страх.

Я испугался.

И улегся в самом дальнем углу.

Дневник Уолтона. Я перестал понимать, что им движет:

Здесь, в Дхаллатуме, смерть реет в воздухе. Пепел из крематориев оседает на землю черным снегом. Женщины были на выданье — юны и прекрасны. Отчего же все они покончили с собой? Никто не может сказать.

Я один знаю правду. Он был здесь, пришел за ними в ночи. На рассвете они увидели, ощутили, узнали, что над ними надругались. Покончив с собой, они проявили такую храбрость, какой я не ожидал от дикарок.

Он сотворил этот кошмар назло мне. Он щеголяет своей силой, зная, что сделал меня беспомощным. Я считал потерянным свой палец с кольцом, но теперь верю, что тварь вернулась за ним и носит его, как сувенир. Ведь ничто ее не остановило, так почему же чернейшее море должно стать препятствием? Точно ловец жемчуга, он нырнул в пучину и достал мое сердце. Говорят, одной девушки безумие не коснулось. Она гостила у кузины, и ее не было дома, когда остальные покончили с собой. А я считаю, что она струсила! Или жаждет чего-то, что больше жизни. Я хорошо понимаю, что мои обязанности временно изменились.

Я никогда не прыгал в море за пальцем Уолтона.

Никогда не слышал о Дхаллатуме.

Никогда не был в Индии.

Сколько зла совершил он под моим именем?

15 декабря

Прошлой ночью мы с Лили укрылись под старым каменным мостом. Я быстро собрал груду опавших, заиндевелых веток. Наконец под моими опытными руками занялся огонь. Из сырой древесины с шипением вырвался пар. Пламя разгорелось, на каменных опорах моста заплясала моя тень.

Лили подсела к костру, обхватив себя руками.

Весь день мои чувства к ней метались между желанием и яростью, состраданием и бессердечием.

Я начал ходить взад-вперед короткими шажками, делая резкие повороты. От проливного дождя мы приняли крещение нищетой. Ноги скользили по влажной земле, и это выводило меня из себя. Я ткнул пальцем в Лили, завороженно смотревшую на костер, и заорал:

— Ничего-то вы обо мне не знаете!

От неожиданности она отпрянула. Искры взметнулись белой дугой и осыпались ей на колени. Лили похлопала рукой по штанам, чтобы их потушить.

В ответ она не огрызнулась, а лишь прошептала:

— Да разве я могу знать вас, Виктор.

Я поднял лицо к ночному небу. Дождь превратился в мокрый снег, но он не мог остудить мои мысли. Я вновь показал на нее, словно она горячо спорила с каждым моим утверждением.

— Я повел вас на бойню. Потом на кладбище. Все мои кости, мышцы, жилы и органы взяты по отдельностиу людей и зверей: так ребенок собирает городок из кубиков. Вы понимаете?

Я протянул к ней руки — две такие разные руки. В отблесках пламени огромные суставы казались непохожими, будто каждый палец тоже имел отдельное происхождение. Я слышал, как тысячи душ взывали ко мне.

— Когда части собрали воедино, я лежал в рассоле (ведь я же просто глыба мяса) и ждал, пока отец не передаст то, что он называл «искрой жизни», от живого к мертвому. Он мучил здоровых животных, дабы оживить меня.

Я присел у костра, пригнувшегося к земле от ветра, схватил Лили и притянул ее лицо к себе.

— Я всего-навсего судорога, дрожь. Меня оживляет немой крик (ведь, наверное, он сначала затыкал животным пасть, вы согласны?) — немой крик обожженной лапы, поцарапанной роговицы, освежеванного вымени, отрубленного копыта. Сейчас вся эта боль — во мне, и от нее никогда не избавиться. Она-то и наделяет меня жизнью. Вы понимаете?Так как же вы можете говорить о доброте?

Приоткрыв рот, Лили смежила веки и откинулась назад. На миг она стала похожей на жену Лучио в момент наслаждения. Я схватил Лили за подбородок и потянул к себе, чтобы она вновь посмотрела на меня. Но я не заметил в глазах возбуждения, которое ожидал увидеть. Капли на щеках не были каплями дождя.

Я поежился и сказал себе, что все из-за ветра.

— Зачем вы остаетесь со мной? — спросил я.

— Чтобы нам обоим не было одиноко.

Пока я сидел на корточках, подбрасывая в огонь ветки и хворост, Лили дотронулась до моей ноги и положила голову мне на бедро. Этой ночью мы были отчаянно одиноки, а то, что говорила и делала Лили, нас очень сближало. Я больше не пытался ей сопротивляться. Прислонившись спиной к каменной опоре моста, я притянул ее дрожащее тело под складки плаща. Точно так же я держал труп.

— У вас кто-нибудь был? — Она прижалась лицом к моей груди, сжав руку в кулак возле рта.

— Вы о чем? — У меня закралось подозрение. — Быстро же вы забыли о моей шлюхе, как ее назвал ваш дядя.

Лили потеребила бусы на моем запястье и покачала головой:

— Я хотела спросить, были ли еще существа — такие же, как вы? У васони были?

Меня охватила мука, когда перед глазами встал образ — реальный, точно сон наяву: лицо отца, перекошенное от отвращения, и еелицо, лицо другого его создания, еще безжизненное, но полное ожидания новойжизни.

Я прошептал Лили на ухо эту историю, пока ветер крепчал, задувая костер. Поведал, как умолял дать мне спутницу, и вновь ощутил на щеках слезы юности. Я рассказал, как мой отец упорно откладывал работу, а потом, наконец, сбежал из дома. Сам-то я «родился» в Ингольштадте. Но теперь отец знал, что именно создает, и для нового кошмарного труда больше подходили бесплодные, овеваемые штормами скалы Оркнейских островов.

— Оркнейские! — воскликнула Лили, поняв, что так влечет меня на север.

Следуя по пятам и шпионя за ним, я наблюдал, как он создавал ее — мою сестру, мою жену (наверное, точно так же создавал он и меня самого). И я видел, как он уничтожил ее. К чему подобная жестокость? Почему просто не остановиться, не наделять ее жизнью? Она же и так была мертва. Зачем уничтожать тело у меня на глазах, безжалостно разрубая его на части?