Книги крови V—VI: Дети Вавилона

— Он усомнился во мне, мистер Смит, — произнесло чудовище. — Он пришел искать свою камеру.

У бесформенной массы на песке вдруг открылся рот, чтобы издать резкий крик, полный боли и ужаса.

— Теперь он хочет быть подальше от меня, — продолжал Тейт. — Ты посеял сомнение. Он должен выстрадать последствия. — Тейт направил дрожащий палец на Клива, и конечность монстра изменилась, плоть стала мятой кожей. — Ты пришел туда, куда тебя не звали, так гляди на мучения, которые ты принес.

Тейт пнул тварь у ног. Она перевернулась на спину, изрыгая блевотину.

— Я ему нужен, — сказал Тейт. — И у тебя хватает духа на это смотреть? Без меня он пропал.

Клив не ответил висельнику, а вместо того обратился к зверю на песке.

— Билли, — позвал он, вызывая мальчика из череды непрерывных изменений.

— Пропал, — повторил Тейт.

— Билли, — снова окликнул Клив. — Послушай меня…

— Он уже не вернется, — проговорил Тейт. — Тебе это только снится. Но он здесь, во плоти.

— Билли, — настаивал Клив. — Ты слышишь меня? Это я, Клив.

Услышав свое имя, мальчик на миг приостановил круговые движения. Клив снова и снова звал его.

Один из первых навыков, какой приобретает человеческое дитя, — откликаться на собственное имя. Если что-то и могло подействовать на Билли, это его имя.

— Билли… Билли…

Тело опять перевернулось.

Тейт, похоже, чувствовал себя неуютно. Его самоуверенность улетучилась. Тело темнело, голова стала походить на луковицу. Клив старался отвести глаза, не глядеть на искажения анатомии Эдгара Тента, а сосредоточить все силы на том, чтобы вызвать обратно Билли. Повторение имени приносило плоды — тварь подчинялась. Каждую минуту появлялось все больше черт мальчика. Выглядел он жалко, кожа да кости на черном песке. Но лицо его почти восстановилось, и глаза глядели на Клива.

— Билли?..

Он кивнул. Волосы его прилипли ко лбу, конечности свело.

— Ты знаешь, где ты? Кто ты?

Сначала сознание будто покинуло мальчика. Затем, постепенно понимание затеплилось в глазах, и одновременно с пониманием пришел ужас перед человеком, стоящим над ним.

Клив глянул на Тейта. За последние несколько секунд, пока Клив не смотрел на убийцу, голова и верхняя часть туловища старика почти утратили человеческие черты, обнаружив разложение более глубокое, чем у его внука. Билли посмотрел через плечо, как избиваемая хлыстом собака.

— Ты принадлежишь мне! — произнес Тейт, хотя органы его теперь едва ли были приспособлены для речи.

Билли увидел тянущееся к нему чудовище и попытался приподняться, чтобы избежать объятия. Но он был слишком медлителен. Клив увидел, как заостренный крюк тейтовской конечности охватывает горло Билли и подтягивает мальчика к себе. Кровь брызнула из разрезанного в длину дыхательного горла, а вместе с ней — свист вырывающегося воздуха.

Клив завопил.

— Со мной, — проговорил Тейт. Слова превращались в тарабарщину.

Внезапно тупик наполнился светом. Мальчик, Тейт и город поблекли. Клив пытался удержать их, но они ускользали, а на их месте проявлялась иная реальность: свет, лицо, голос, вызывающий его из одного абсурда в другой.

Рука доктора, холодная и влажная.

— Что же такое тебе снится? — спросил этот идиот.

Билли исчез.

Из всех тайн, с которыми столкнулись той ночью в камере Б.3.20 начальник тюрьмы, Девлин и другие надзиратели, наиболее обескураживало исчезновение Уильяма Тейта. Камера не была взломана. О видении, заставившем Девлина смеяться безумным смехом, ничего не говорили — легче поверить в коллективную галлюцинацию, чем в объективную реальность случившегося. Когда Клив пытался пересказать события той ночи и предыдущих ночей, его монолог, прерываемый слезами и паузами, встречали притворным пониманием, но глаза отводили. Он пересказывал свою историю несколько раз, не обращая внимания на их снисходительность, а они внимали каждому слову, пытаясь отыскать среди его безумных бредней ключ к разгадке фокуса Билли Тейта — фокуса, достойного Гудини. Не обнаружив ничего, что продвинуло бы расследование, они начали раздражаться. Сочувствие сменилось угрозами. Они настаивали. Голоса, задававшие один и тот же вопрос, раз от разу становились громче.

— Куда исчез Билли Тейт?

Клив отвечал то, что знал:

— Он в городе. Понимаете, он убийца.

— А его тело? — спросил начальник тюрьмы. — Где, по-твоему, его тело?

Клив не знал, он так и сказал об этом Через некоторое время, то есть всего четыре дня спустя, он стоял у окна и наблюдал за работой садоводческого наряда. Тут он вспомнил о газоне. Он отыскал Мэйфлауэра, опять сменившего Девлина в блоке Б, и сообщил офицеру о том, что пришло ему в голову.

— Он в могиле, — заявил Клив. — Он со своим дедом Дым и тень.

Гроб выкопали под покровом ночи, соорудив сложную загородку из жердей и брезента, чтобы скрыть происходящее от любопытных глаз. Лампы, яркие как день, но не такие теплые, освещали работу тех, кто вызвался участвовать в эксгумации. Предположение Клива озадачило всех, но иной, даже самой нелепой разгадки этой тайны не было. Потому они собрались у неприметной могилы и стали ворошить землю, которая выглядела так, будто ее не тревожили на протяжении полувека. Там были начальник тюрьмы, группа чиновников министерства внутренних дел, патологоанатом и Девлин. Один из докторов полагал, что навязчивые галлюцинации будет проще излечить, если больной увидит содержимое гроба и уверится в ошибочности своих теорий; поэтому он убедил начальника тюрьмы, что Кливу также следует находиться среди зрителей.

В гробу Эдгара Сен-Клера Тейта обнаружилось мало нового для Клива. Тело вернувшегося сюда убийцы (возможно, как дым?) — не вполне зверь и не вполне человек. Оно сохранилось, как и обещал Епископ, словно казнь только что свершилась. Гроб с ним делил Билли Тейт: голый, будто дитя, он лежал в объятиях дедушки. Тронутая тленом конечность Эдгара все еще вонзалась в шею Билли, и стенки гроба потемнели от запекшейся крови. Но лицо мальчика не было испорчено.

— Как куколка, — заметил один из докторов.

Клив хотел возразить, что у кукол не бывает следов слез на щеках и такого отчаяния в глазах, но не смог подобрать слов.

Клива освободили из Пентонвилла три недели спустя, после специального постановления коллегии, по истечении лишь двух третей положенного срока. Через полгода он возвратился к единственной знакомой ему профессии. Но надежда, что он избавится от снов, оказалась недолговечной. Город все еще был внутри него, пусть не столь ясный и легко достижимый теперь, когда исчез Билли, чей разум открывал доступ туда. Однако присутствие действенного и могущественного ужаса по-прежнему томило Клива.

Иногда видения почти уходили. Понимание этой зависимости заняло несколько месяцев: сон возвращали люди. Если Клив проводил время с человеком, у которого было намерение убивать, город возвращался обратно. Такие люди встречались нередко. Когда чувствительность к смерти, разлитой в воздухе, обострялась, Клив едва мог передвигаться по улицам. Потенциальные убийцы были повсюду. Люди надевали нарядную одежду и с радостными лицами шагали по тротуарам, на ходу воображая смерть своих работодателей и их семей, звезд мыльных опер и неумелых портных. Весь мир затаил убийство в душе, и Клив больше не в силах был этого вынести.

Только героин давал некое освобождение от груза переживаний. Клив никогда не делал внутривенных инъекций, но наркотик скоро стал для него небом и землей. Однако это было дорогим удовольствием, а человек, чьи профессиональные контакты постоянно сужаются, едва ли способен платить. Парень по имени Гримм, приятель-наркоман (он столь отчаянно бежал от реальности, что мог поймать кайф и от скисшего молока), предложил Кливу выполнить некую работу, которая принесет вознаграждение и удовлетворит его аппетиты. Вроде бы стоящая идея, Клив согласился. Плата за работу казалась слишком высокой, чтобы человек, так нуждающийся в деньгах, от нее отказался. Работой, конечно, было убийство.