Книги крови V—VI: Дети Вавилона

— Вы не знаете его…

— Что ты пытаешься мне внушить?

— Посадите меня в карцер, сэр. Куда угодно, мне все равно. Только уберите меня от него. Пожалуйста.

Девлин не отвечал, но озадаченно смотрел на Клива. Наконец, он произнес:

— Ты боишься его.

— Да.

— В чем же дело? Ты сидел в одной камере с крутыми парнями, и ни волоска с твоей головы не упало.

— Он не такой, — отвечал Клив. Он мог повторять только одно: — Он сумасшедший. Говорю вам, он сумасшедший.

— Весь мир безумен, Смит, кроме тебя и меня. Разве ты не слышал? — рассмеялся Девлин. — Возвращайся в камеру и кончай ныть. Ты не согласился на «поезд призраков». А теперь?

Когда Клив вернулся в камеру, Билли писал письмо.

Он сидел на койке, углубившись в свое занятие, и выглядел чрезвычайно уязвимым. Девлин говорил правду: мальчик иссох до костей. Глядя на тростник его позвоночника, выпирающий сквозь футболку, трудно было поверить, что эта болезненная фигурка смогла пережить муки перевоплощения. А теперь — кто знает? Может быть, мучительные трансформации со временем разорвут его на части. Но не слишком скоро.

— Билли…

Мальчик не отводил глаз от письма.

— То, что я говорил о городе…

Билли перестал писать.

— Может быть, я все это вообразил. Просто приснилось…

Билли опять принялся за письмо.

— Я говорил это, потому что я тебя боялся. Вот и все. Я хочу, чтобы мы остались друзьями.

Билли поднял глаза.

— Это не в моих силах, — ответил он очень просто. — Теперь это ушло к деду. Он может проявить милосердие, а может и отказаться.

— Зачем ты сказал ему?

— Он знает, что во мне. Он и я… мы как одно целое. Вот откуда я знаю, что он не обманывает меня.

Скоро наступит ночь, свет в тюрьме выключат, придут тени.

— Значит, мне остается только ждать? — спросил Клив.

Билли кивнул.

— Я позову его, тогда посмотрим.

Позовет, промелькнуло в голове Клива. Нуждается ли старик в призыве от мест своего упокоения? Значит, именно это и происходило, когда Билли стоял в середине камеры с закрытыми глазами, с лицом, обращенным к окну? Если так, можно ли помешать мальчику вызвать мертвеца?

Пока сумрак сгущался, Клив лежал на своей койке, обдумывая возможности. Что лучше: подождать и посмотреть, какой приговор вынесет Тейт, или попытаться перехватить контроль над ситуацией и предотвратить прибытие старика? Если выбрать второе, возврата назад не будет, не останется места оправданиям и мольбам, агрессия породит агрессию. Если не удастся помешать приходу Тейта, это конец.

Свет погасили. В камерах на всех пяти этажах блока Б люди утыкались лицом в подушки. Одни лежали без сна и планировали свою дальнейшую карьеру, когда незначительный перерыв в их профессиональной жизни закончится; другие ласкали невидимых любовниц. Клив прислушивался к звукам в камере, к шумному движению воды по трубам, к неглубокому дыханию на нижней койке. Иногда казалось, что он уже живет вторую жизнь на этой засаленной подушке, оставленный в темноте, без выхода.

Дыхание внизу вскоре стало неразличимым, не доносилось ни единого шороха Может, Билли ждал, пока Клив уснет, чтобы что-то предпринять. Если так, мальчик ждет попусту. Клив не сомкнет глаз и не даст зарезать себя во сне. Он не свинья, чтобы позволить безжалостно вздеть себя на нож.

Двигаясь с максимальной осторожностью, чтобы не возбудить подозрений, Клив расстегнул ремень и вытащил его из штанов. Он мог бы смастерить нечто более подходящее, разорвав наволочку и простыню, но боялся привлечь внимание Билли. Теперь он ждал с ремнем в руке, притворяясь, будто спит.

Сегодня ночью он был рад тому, что шум в блоке тревожит и не дает задремать, потому что прошло целых два часа, прежде чем Билли поднялся с койки. За эти два часа веки Клива несколько раз опускались и отказывались открываться, несмотря на весь страх перед тем, что может случиться, если он заснет. По этажам нынешней ночью плыла печаль. Смерть Лоуэлла и Нейлера сделала нервными даже самых огрубевших заключенных. Крики и переговоры неспящих наполняли ночные часы. Несмотря на усталость, сон не одолел Клива.

Когда Билли наконец встал с нижней койки, было далеко за полночь, и узники почти угомонились. Клив слышал дыхание мальчика: оно стало неровным, прерывистым. Он смотрел из-под прищуренные зек, как Билли пересекает камеру, направляясь к знакомому месту против окна. Несомненно, он собирался позвать старика.

Когда Билли закрыл глаза, Клив сел, отбросил одеяло и соскользнул с койки. Мальчик ответил не сразу. Прежде чем он вполне понял, что произошло, Клив пересек камеру и прижал его спиной к стене, зажав рот Билли ладонью.

— Нет, не выйдет, — прошипел он. — Я не собираюсь последовать за Лоуэллом.

Билли боролся, но Клив был намного сильнее его физически.

— Он не появится сегодня ночью, — сказал Клив, уставившись в широко раскрытые глаза мальчика, — потому что ты не станешь звать его.

Билли стал сопротивляться еще яростнее, он крепко укусил противника за ладонь. Клив инстинктивно убрал руку, и мальчик в два прыжка оказался у окна. В горле его зазвучало странное пение, на лице выступили неожиданные и необъяснимые слезы. Клив оттащил его прочь.

— Прекрати шуметь! — рявкнул он.

Но мальчик продолжал свое.

Клив ударил его наотмашь, но крепко, по лицу.

— Заткнись! — приказал он.

Но мальчик отказался прервать пение, и мелодия обрела другой ритм. Клив бил юношу снова и снова, но не мог заставить замолчать. В камере слышался шорох — менялась атмосфера, темнота сгущались. Тени двигались.

Паника овладела Кливом. Без предупреждения он сжал кулак и крепко саданул мальчика в живот. Когда Билли согнулся пополам, апперкот достал его челюсть. Голова отклонилась назад, затылок столкнулся с кирпичом. Ноги Билли подогнулись, и он рухнул Вес пера, подумал Клив, и это было так. Два хороших удара кулаком, и мальчишка отключился.

Клив оглядел камеру. Движение теней прекратилось, хотя они и дрожали, словно борзые, ожидающие команды. С колотящимся сердцем он отнес Билли на его койку и уложил. Ни признака возвращения сознания! Мальчик безвольно лежал на матрасе, пока Клив разрывал простыню, делал кляп и всовывал его в рот Билли, чтобы не позволить вымолвить ни звука. Затем он стал привязывать Билли к койке. Он использовал свой собственный ремень и ремень мальчика, дополнив их самодельными веревками из разорванных простыней. Работа заняла несколько минут.

Когда Клив связывал ноги Билли, тот зашевелился. Глаза его, полные изумления, открылись. Затем, осознав свое положение, он начал мотать головой из стороны в сторону — единственное движение, возможное в его положении. Так он выражал протест.

— Нет, Билли, — прошептал Клив и набросил одеяло поверх связанного тела, чтобы скрыть происходящее от надзирателя, который мог заглянуть в глазок до утра. — Сегодня ночью ты не позовешь его. Все, что я сказал тебе, правда. Он хочет уйти, и он использует тебя, чтобы сбежать. — Клив сжал руками лицо Билли, так что пальцы вдавились в щеки. — Он не друг тебе. Друг — я. И всегда был им.

Билли старался освободить голову от хватки Клива, но не мог.

— Не трать силы зря, — посоветовал Клив. — Ночь впереди долгая.

Он оставил мальчика на койке, пересек камеру, подошел к стенке, соскользнул по ней, уселся на корточки и стал, наблюдать. Он будет бодрствовать до восхода солнца, а потом, когда появится хоть какой-то свет, предпримет следующий ход. Но сейчас он удовлетворен — медь его тактика сработала.

Мальчик прекратил сопротивление, он ясно понял, что связан слишком умело и не сумеет освободиться. Затишье наступило в камере: Клив сидел на пятачке света, падавшего через окно, мальчик лежал во тьме на нижней койке, равномерно дыша носом. Клив взглянул на часы. 12.45. Когда наступит утро? Он не знал. Впереди не менее пяти часов. Он откинул голову и уставился на свет.

Свет завораживал его. Минуты текли медленно и равномерно, а свет не менялся. Иногда вдоль этажа проходил надзиратель, и Билли, заслышав звук шагов, вновь начинал двигаться. Но в камеру никто не заглядывал. Двое узников остались наедине со своими мыслями: Клив размышлял, наступит ли время, когда он сможет освободиться от тени за спиной; Билли обдумывал что-то свое — мысли, которые приходят к связанным монстрам А время шло, минуты глухой ночи проходили сквозь разум, подобно веренице послушных школьников, наступающих друг другу на пятки. Когда миновала шестидесятая минута, итог назывался часом и рассвет становился чуть ближе, не так ли? И на столько же ближе становилась смерть, и на столько же — конец света, тот роскошный Последний трубный глас, о котором трепетно говорил Епископ: когда он прозвучит, из-под газона поднимутся мертвецы, свежие, как; вчерашний хлеб, и пойдут встречать своего творца. Сидя у стены, прислушиваясь к дыханию Билли, наблюдая за светом на стекле и за стеклом, Клив точно знал: даже если он избежал ловушки, то лишь временно; эта долгая ночь, ее минуты, ее часы были предвкушением другого долгого бодрствования. Клив почти отчаялся; он почувствовал, что душа его погружается в пропасть, откуда нет возврата. Это и есть реальный мир, убивался он. Без радости, без света, без предвидения; только ожидание в неведении, когда нет надежды даже на страх, ибо страх долетает издалека вместе со снами, чтобы исчезнуть с ними. Пропасть глубока и туманна Клив глядел из бездны на свет в окне, и мысли его соединились в один порочный круг. Он забыл о койке и о мальчике, лежащем на ней. Он не чувствовал, что его ноги онемели. Он мог бы забыть и о дыхании, если бы не запах мочи, раздражавший его ноздри.